Господи, откуда их столько развелось по стране – свободной камеры не найти в районном ОВД.
– А сколько их там? – Я прикидывал, что в случае чего от одного или двух хлипких отобьюсь. И они хотя бы чистоплотные, уж от них-то не будет разить.
Сержант еще раз затянулся.
– Четверо. Такие здоровые. Задержаны за попытку изнасилования олимпийского чемпиона по борьбе.
– А больше ничего нет?
Он лишь вздохнул в ответ.
– Я бы заплатил, – зашептал я. – Но, сам знаешь, откуда у меня, все вынули, но я тебе вышлю, или привезу, когда… Ну не могу я к этому бомжу!
– Понимаю. А под утро он еще и блевать начнет.
Я попытался рухнуть на колени, но конвоир бдительно не дал, приподнял руку. Вдумчиво докурил сигарету.
– Ладно. Но учти: только до утра. Пока начальства нет.
– Ой, спасибо-спасибочки, сколько я тебе, то есть вам…
– Да ладно, что мы – не люди…
Люди! люди!! – восторженно соглашался я, пока меня вели в другую камеру. Зачем на них наговаривают, и я сам, грешен, бывало, наговаривал, да еще как. Что, мол, страна у нас оккупирована ментами, что бойся человека в серой форме, что опричники они. Вот пожалуйста: человек, усталый человек в форме, проникся, пожалел, реально поможет.
Новая камера тоже была двухместной, и условия там тоже были не идеальны. На нижней койке лежал человек в майке и курил. Дым мы перетерпим.
– Здравствуйте, – сказал я и полез на второй этаж, чтобы пасть на матрас – забудемся, быть может, тревожным сном.
– Тебя как зовут? – спросили снизу. Голос значительный, бывалый, и я, хоть мне и не хотелось следить тут своим именем, назвался.
– Выпить хочешь?
Выпить хотелось, я был в том состоянии, когда прошлое опьянение уже схлынуло полностью, но оставило многочисленные шероховатости в нервной системе. Пожалуй, и не заснешь. Одно только тревожило: что угощают в тюрьме. Чем отдариваться в случае чего? У меня прочно сидело в сознании, что тюремные правила заковыристы и поработительны. Вход рубль, выход – два.
Внизу уже булькало, и донесся запах коньяка.
– Слазь.
В камере имелся табурет. Хозяин нижней койки усадил меня напротив и протянул стакан и кусок лимона. Даже в полумраке камеры можно было рассмотреть, что он не выглядит уркаганом и рецидивистом. Ни наколок, ни специфических манер. Просто крупный мужчина в домашней майке и трениках. Почему он на нарах?
А, подумал я, и выпил. Сжевал лимон вместе с коркой. Он тоже выпил.
– Слушай, это из-за тебя тут все с ума посходили?
– Из-за меня, – кивнул я и усмехнулся. Я вдруг стал чувствовать не свою особую неудачливость, а наоборот, свой в каком-то смысле привилегированный статус. Так, наверно, ощущает себя носитель самой редкой болезни в больнице.
– А что ты натворил-то?
Коньяк снова бесшумно маслянисто скапливался на дне стакана.
– В том-то и дело, что ничего! Ни за что закрыли.
– Все так говорят, но так не бывает, чтобы совсем ни за что.
На секунду я замер, понимая, что стал участником какого-то архетипического тюремного разговора. Сколько миллионов людей подобным образом отвечало на подобные вопросы! Но эти родимые пятна рефлексии легко смываются коньяком.
– Бывает. Привез я сюда в отделение старичка, бухнулся он тут на колени перед одним майором, а через пару дней майора того раздавило самосвалом.
Сокамерник тоже выпил.
– Слышал я эту историю.
– Ну вот. Я только шоферил ни сном, ни духом, а меня цап – сообщник. – Я захихикал, прикладывая к виску стакан.
– История какая-то мутная, – задумчиво проговорил человек в майке, откидываясь на подушку. – Меня Николаем зовут.
– Очень приятно.
– Я слышал, там трое человек было в машине?
– В самосвале? – Не понял я.
– Нет, в гаишном «форде».
– А, который Анну Ивановну сбил?
– Трое, и все пьяные. Сильно. – Он смотрел на меня, внимательно прищурившись.
Я выбросил из стакана в рот последние коньячные капли.
– Я с самого начала это знал. Вернее, старик мне сказал, Ипполит Игнатьевич. Он же судиться хотел.
– Да, а ему здесь все перекрыли. Отказывают в возбуждении дела.
Я вздохнул:
– Честь мундира.
– Да какая там честь, на нары никому не охота, вот и отмазывают мужиков. Без этого нельзя. Сейчас их отмазывают те, кого они в прошлом году отмазывали.
– Круговая порука, – опять вздохнул я. Мне еще хотелось коньяку, для полного восстановления гармоничных отношений с внешним миром. Я даже как-то перестал концентрироваться на мысли, что нахожусь в заключении и судьба моя неясна.
– Круговая-то она круговая, только все пошло в этот раз не по тому кругу. У них. – Он снова закурил.
– Да.
– Не куришь?