Золото Колчака. Безликие. Книга 2

– Давайте посмотрим.

– У меня его нет.

Начальник поднял глаза и отложил карандаш:

– Как нет? А где же он?

– Потерял.

– Где потерял?

– Не знаю, гражданин начальник.

Начальник пристально вглядывался в лицо Михайлова:

– А что у вас с лицом?

– Упал, гражданин начальник.

– Ясно. Вы хотя бы понимаете, что вам это просто так не сойдет? Я все равно верну свою вещь, но вы пострадаете более чем серьезно.

– Понимаю, гражданин начальник.

– Ну, вот и поговорили. Дежурный! – Как из-под земли вырос солдат. – Значит, так, месяц карцера, а потом напомните мне, когда срок выйдет у него, я еще добавлю…

– Слушаюсь. А за какое нарушение карцер ему оформить?

– Я что, думать за вас уже должен? Сами определите и доложите о выполнении.

– Слушаюсь.

На улице солдат неожиданно громко произнес:

– Заключенный, почему курим в неположенном месте?

– Я вообще не курю, гражданин начальник.

– Что, значит, не смог вытерпеть и поэтому закурил? Месяц карцера за нарушение режима…

Михайлову даже не дали зайти в барак и предупредить своих друзей о случившемся. Его сразу же повели в отдельное помещение, которое и выполняло роль карцера. Это был бетонный ящик размером десять на десять метров, врытый в землю. На небольших окнах стояли толстые чугунные решетки, а стекла были выбиты уже много лет назад. Карцер не отапливался, и температура в нем была точно такой же, как и на улице, если не ниже. Света здесь не было изначально, как, впрочем, и остальных благ цивилизации. Летом еще можно было как-то пережить это наказание, а вот зимой из него возвращались уже далеко не все.

Михайлова втолкнули в открытую дверь, и он буквально вылетел на середину комнаты. Он мог бы пролететь и дальше, но карцер был забит людьми, и они-то и послужили для него непроизвольным тормозом. Он огляделся. Бетонные стены, пол и потолок не предвещали ничего хорошего. Люди сидели вдоль стен, накрывшись с головами теплыми вещами. Некоторые ходили взад и вперед в тщетных попытках хоть как-то согреться. Судя по всему, месяц обещал быть очень длинным и тяжелым. К Михайлову подошел какой-то человек и негромко спросил:

– Папиросы есть?

– Нет.

– Первый раз здесь?

– Первый.

– Тогда слушай сюда… Кормежку ты уже пропустил. Здесь кормят один раз в день – дают похлебку на обед. Блатных сюда не сажают, только политических, поэтому еду поровну делят на всех. В нужник выводят тоже один раз в день. Если захочешь, то у дальней стены стоят корыта, туда и будешь ходить. Чистят нужник все по очереди. Утром подъем в пять утра, а отбой в одиннадцать. На отбой дается одна минута. За это время нужно успеть выскочить на улицу и схватить хотя бы одну доску Они лежат вдоль стены карцера. С этой доской нужно забежать назад, бросить на пол и лечь на нее. Если все успеют за одну минуту, то считается, что отбой прошел удачно, и охранники закроют дверь. Если за минуту кто-то не успел, то все повторяется сначала, и так до тех пор, пока все не уложатся в установленное время. Поэтому если не хочешь бегать всю ночь, то шевели ногами как можно быстрее. Спать будешь ложиться с краю до тех пор, пока не освободятся места в середине. Но не переживай, места освобождаются каждый день. Кто-то не просыпается утром, а кому-то повезло, и он сумел досидеть до конца срока. Так что, если повезет, отсидишь свою неделю и выйдешь на свежий воздух…

– Меня на месяц посадили…

– На месяц?? Ну, тогда, брат, прости, но ты не жилец. Было бы лето, так еще можно было бы хоть как-то выжить, а зимой шансов нет никаких.

Михайлов отошел от своего слишком уж говорливого соседа и, присев на корточки, накинул телогрейку себе на голову. Так он согревал себя дыханием, и казалось, что становится чуточку теплее. Ужасно хотелось есть. Руки, ноги совершенно окоченели от холода.

Ближе к одиннадцати ночи люди стали заметно оживленнее. Все старались занять место поближе к двери и были готовы к старту. Ровно без одной минуты одиннадцать открылась дверь, и громкий голос скомандовал:

– Карцер – отбой.

Все, кто был в этот момент в карцере, бросились в открытую дверь. Михайлов с большим трудом передвигал отекшие онемевшие ноги. Он выскочил на улицу одним из последних и успел заметить, что вокруг карцера стоят солдаты, а заключенные вытаскивают из-под снега доски и поленья. Кому посчастливилось стать обладателем драгоценного трофея, бежали теперь обратно. Близлежащие доски были разобраны в одно мгновение, а бежать за дальними уже не хватало времени. Михайлов бросился обратно, а за спиной слышался счет: четыре, три, два, один, отбой…

Михайлов бросился на пол рядом с корытами, в которых был лед из помоев. На этот раз все уложились вовремя, и дверь карцера громко захлопнулась. Теперь люди вставали и, уже не торопясь, укладывались на ночь. Были счастливчики, которым удалось прихватить помимо доски под себя еще одну, чтобы положить ее под голову. Это считалось немыслимой роскошью, и сегодняшняя ночь для них была не хуже, чем ночь, проведенная в шикарной гостинице. Доски были насквозь промерзшие, покрытые толстым слоем снега и льда, поэтому с них предварительно сбивали ледяной налет. Люди выкладывали из досок деревянный настил и укладывались спать на правый бок, тесно прижавшись друг к другу. Так было немного теплее.

Михайлов остался без доски и не имел права присоединиться к счастливчикам. Он присел, прислонившись к стене, и снова, как и днем, накинул свою телогрейку на голову. Он чувствовал, что ледяная стена высасывает последнее тепло из его тела, но отодвинуться от смертельной стены не было ни сил, ни желания. Ночью он несколько раз слышал, как кто-то давал команду, чтобы все повернулись на другой бок, и все одновременно переворачивались.

– Михайлов! Выходи из карцера. За тобой приехали. Оказывается, тебя неправильно посадили, и сейчас пришел приказ о твоем освобождении. Иди в штаб, там тебя ждет недельный продуктовый паек и теплая одежда. Горячий чай себе сам наливай, сколько хочешь, и хлеба бери вдоволь. Можешь еще взять себе ватное одеяло и укутаться в него. А что ж ты варенье не кладешь в чай? Когда пьешь горячий чай, то не нужно закрывать глаза…

Михайлов держал в руках кружку, полную настоящего горячего чая, и от наслаждения закрыл глаза. Теплота медленно разливалась по всему телу, и он был счастлив, что, наконец-то, все закончилось. Теперь его освободят, и он вернется к своей обычной человеческой жизни…

– Пить горячий чай можно только с открытыми глазами… Не закрывай глаза… Ты слышишь меня? Открывай глаза… Глаза открой…

Он начал приходить в себя из-за того, что кто-то сильно бил его по щекам:

– Открывай глаза. Просыпайся. Постарайся встать. Не засыпай. Двигай руками и ногами. Вот так. Давай еще раз. Хорошо…

Михайлов с трудом открывал глаза и пытался разогнуть закоченевшие руки и ноги, которые совершенно его не слушались; он упал на пол. Его подняли и посадили на замерзшее корыто. Наконец, он сумел полностью открыть глаза и удивленно осматривал все вокруг. Он с трудом понимал, где он и что с ним происходит.

– Ну, вроде, очухался. Теперь главное, чтобы до обеда дотянул, а там уж немного легче будет.

Его оставили в покое, и он через час уже начал потихоньку вставать, а затем и прохаживаться вдоль стены. За ночь замерзли двое заключенных, и у него появилась законная возможность спать вместе со всеми, с условием, что он принесет свою доску. Утром все вынесли доски и положили их вдоль карцера. Замерзших людей посадили у стены, и они изображали живых. Зачем это было нужно, Михайлов понял только тогда, когда наступил обед.

Повар выдал по тарелке похлебки каждому сидельцу, а две порции они разделили между собой. Каждому досталось по половине ложки горячей жижи. После обеда, через пару часов, заключенные доложили о погибших соседях. Солдаты вызвали похоронную бригаду, и те вытащили мертвых на обычных носилках, в которых носят землю.

После обеда стало немного теплее, и Михайлов начал бродить вдоль стен безостановочно. На туалет давали тоже по одной минуте, и, естественно, никто не успевал даже добежать до нужного места. Поэтому к вечеру корыта уже всегда были полные. Замерзший разноцветный лед издавал жуткий запах, и все старались, по возможности, держаться подальше от отхожего места. День длился бесконечно. Казалось, что он был длиною в целый месяц. Наконец, когда уже стемнело, люди стали потихоньку сбиваться в кучки у двери.

Михайлов вдоль стены осторожно пробрался к выходу и, когда раздалась долгожданная команда, выскочил одним из первых на улицу. Схватив первую попавшуюся доску, он по инерции схватил еще одну и, прижав к груди свое богатство, бросился обратно. Вбежав в помещение, он кинул все на пол и улегся сверху. Он был счастлив, но его счастье длилось не так долго, как он рассчитывал. Один из новеньких не успел вовремя заскочить в карцер, и процедура отбоя повторилась снова. На этот раз Михайлову повезло чуть меньше. Ему досталась только одна доска, да и та была не очень внушительного размера. Тем не менее, сегодня он уже спал в окружении теплых тел на своей доске.

Жизнь дала ему еще один шанс на продолжение существования в этом аду. Но не все было так радужно, как ему предполагалось. Ночью у него сползла тряпка, которой он укрывал голову, и к утру полностью обморозил себе половину лица, которая была повернута к свежему воздуху. В течение дня кожа покрылось коркой, и он не мог даже открыть один глаз. К тому же стала сказываться его первая ночь в карцере. Судя по всему, он застудил почки и спину. Утром его скрутило так, что он смог передвигаться, только согнувшись, как вопросительный знак.

Следующая ночь принесла не меньше страданий, чем предыдущая. Когда уже все улеглись на своих досках и даже приготовились к очередному перевороту с одного бока на другой, раздалась команда на всеобщее построение. Зеков выгоняли на лютый мороз глухой ночью. Весь лагерь стоял на месте построения, и сидящие в карцере не избежали этой участи. Холод был такой, что буквально скрючивал тела плохо одетых людей. И если блатные были еще хоть как-то одеты, то большинство политических были без теплой одежды и уже мысленно прощались со своей никчемной, полной политических собраний жизнью.

Перед построившимися зеками прохаживался хозяин и что-то равномерно рассказывал. Его не было слышно из-за сильного завывания ледяного ветра. На построении присутствовал даже сам смотрящий зоны. Это было неслыханное дело, и все догадывались, что здесь и сейчас решаются серьезные дела между большими людьми. Всеобщее стояние длилось уже около часа, когда, наконец, смотрящий громко крикнул:

– Ладно, начальник, заканчивай свою лекцию, мы все поняли.