Золото Колчака. Безликие. Книга 2

Через неделю Михайлов уже ходил по лагерю с золотыми (рандолевыми) зубами. Впервые за много лет он сумел прожевать кашу и хлеб. До этого ему приходилось замачивать хлеб в воде и только потом уже есть получившуюся кашицу. Конец третьей своей пятилетки он встретил уже с новыми зубами.

Войну в лагере встретили неоднозначно. Если блатные только посмеивались и ехидно сплевывали, когда до лагеря доходили скупые слухи о потерях Красной Армии, то политические ловили каждое слово и надолго замыкались в себе. Питание с началом войны было урезано, а план по заготовке леса был поднят до небывалых высот. И если раньше блатные ни под каким предлогом не выходили на работы, то теперь время от времени авторитеты выгоняли целые бригады уголовников в леса, и те на общих условиях валили лес и давали норму. По условиям военного времени, за невыполнение плана полагался расстрел, и тут уже не разбирали, кто не дал план – политические или блатные. Поэтому обычно в конце месяца количество рабочих увеличивалось на пару бригад из уголовников.

В сорок первом году в лагерь прибыл командир одной из воинских частей. Рядом с ним всегда находилась рота автоматчиков, и поэтому все сразу решили, что он большой начальник. Сначала он встретился со смотрящим лагеря и с ним решил вопрос о добровольцах на фронт. Смотрящий пообещал выделить людей, и вопрос был решен положительно. По случаю приезда большого командира работы были отменены, и все осужденные были построены в ровные ряды перед зданием администрации. Большой начальник вышел вперед и начал свою речь с обычных в то время слов:

– Граждане заключенные. В то время, когда наша многострадальная Родина истекает кровью в боях с фашистской сволочью, в то время, когда весь народ, как один, встал на защиту завоеваний великой Революции и, не щадя живота своего, трудится на заводах и фабриках, каждый советский гражданин считает своим священным долгом встать с оружием в руках против немецких оккупантов. Я предлагаю вам пополнить ряды доблестной Красной Армии и доказать, что в вас еще осталось чувство долга перед нашей великой Родиной. Вы можете смыть с себя клеймо позора и помочь своей стране. Желающим выйти из строя…

Почти половина заключенных сделала шаг вперед. Командир подошел и внимательно осмотрел каждого:

– Политические? Ну, что ж, с вами гораздо лучше воевать. Вы хотя бы знаете, что такое дисциплина. А смотрящий ваш, значит, решил, что он самый хитрый? Блатных решил не посылать кровь проливать? Ну, так мы это сейчас быстро исправим…

Он вызвал к себе сержанта-автоматчика и дал ему указание:

– Вон в том доме живет блатной, приведите его сюда, даже если он сейчас на параше сидит – все равно тащите. А не захочет идти – пристрелите…

Через пару минут смотрящий уже стоял в строю вместе со всеми.

– Ты что же, урка, думаешь, что можешь безнаказанно шутить над командиром Красной Армии? Ну, что ж, я шутки люблю. Давай посмеемся вместе, теперь шутить буду я, – он повернулся к сержанту. – Выведите из строя десять блатных.

– По списку?

– Нет, первых, кого увидите.

Через минуту перед строем стояли десять уголовников. Они держали руки в карманах, и некоторые курили папиросы. Командир улыбнулся и медленно подошел к ним.

– Значит, воевать не хотим. Лучше здесь отсидимся? А вот не получится, братва, отсидеться-то.

Командир неторопливо расстегнул кобуру и достал свой табельный ТТ. Так же медленно дослал патрон в патронник и приложил пистолет к голове рядом стоящего зека. Тот усмехнулся и сплюнул под ноги офицеру:

– Прав таких не имеешь, гражданин начальник.

– Имею. Именем моей многострадальной Родины и Советской Власти…

Звук выстрела расколол мертвую тишину, которая наступила сразу же, как только в руках командира появился пистолет. Тело упало к начищенным до блеска сапогам офицера. Он перешагнул через убитого и приставил пистолет к следующей голове.

– Подожди, гражданин начальник, не стреляй.

– На фронт захотел, что ли?

– Нет, я хотел…

Выстрел прозвучал снова неожиданно, и теперь на земле лежали уже два тела.

– Начальник, не стреляй. Я пойду на фронт…

– А зачем ты мне такой нужен на фронте? Ты свое мнение меняешь в день по несколько раз. Как я с тобой в бой пойду? А вдруг ты опять передумаешь?

Очередной выстрел уложил третьего зека. Оставшиеся присели и испуганно озирались по сторонам. Они взглядами искали своего смотрящего:

– Пахан, что за дела?

Но смотрящий молчал. Он понимал, что офицер запросто пустит и ему пулю в лоб, если посчитает нужным. Эти фронтовые офицеры, вообще, не поддавались никакому логическому осмыслению. За свою Родину они, не задумываясь, отдают свои жизни, а уж пристрелить ради нее какого-то зека – это, вообще, плевое дело. А командир уже стоял у следующего. Тот молчал и принял свою смерть, сильно сжав зубы и закрыв глаза. Пятый зек упал на землю и стал колотить по ней руками в истерике. Офицер приставил пистолет к его голове, и после выстрела тот затих.

– Остальных поставьте к забору и заканчивайте с ними. Все добровольцы, выходим к воротам. Там стоят грузовики. Грузимся и выдвигаемся на станцию.

В это время автоматчики тащили упиравшихся зеков к забору. Когда всех расставили, солдаты, не очень-то заморачиваясь, дали по несколько очередей. Затем к убитым подошел старший и произвел контрольные выстрелы.

– По машинам…

Из здания администрации солдаты выносили личные дела добровольцев, усаживающихся в грузовики. В лагере стало меньше на сто человек. Офицер отобрал из добровольцев только бывших военных и остался очень доволен их строевой выправкой. Остальных вновь построили и отправили на работы. Теперь нужно было выполнять план и за отбывших на фронт. Расстрелянные блатные еще несколько дней лежали вдоль забора, затем их увезли на кладбище и закопали. В лагере несколько дней была некая суета, а потом все вошло в свое обычное русло.

За добровольцами приезжали несколько раз в месяц, и теперь их всегда делили поровну. Половина была из политических, а другая половина состояла из блатных. Этапы привозили в лагерь новых заключенных с завидной регулярностью, и меньше людей не становилось. По меркам лагеря, Михайлов считался здесь долгожителем, так как по состоянию здоровья его никуда не брали, а контингент зоны менялся постоянно. Его друг также был все время рядом. На лесоповале ему придавило руку, и теперь он был в числе инвалидов.

А в лагере постепенно наступил голод. Продовольствие в основном отправлялось на фронт, а зоны обеспечивались в последнюю очередь. Заточка ножей и рандолевые зубы уже не приносили достаточного количества еды, а в столовой за обедом давали больше воды, чем продуктов. Порции хлеба урезали каждый месяц, и люди от голода и холода не просыпались по утрам теперь гораздо чаще. Михайлов очень страдал от нехватки еды, но все равно время от времени отдавал свою порцию хлеба другу. Тот очень сильно ослаб в последнее время и едва передвигал ноги.

План по древесине не выполнялся. На лесоповале уже работали и блатные. Но люди были настолько истощены, что выполнить поставленные задачи уже не представлялось возможным. Начальство ругалось, материлось, обещало всех расстрелять, но никто уже не боялся. Иногда казалось, что смерть – это и есть избавление от Ада. Солдаты на вышках страдали не меньше.

Постепенно в ход пошли собаки. Сначала ночью исчезла одна. Начальник сделал вид, что ничего не заметил, и через пару месяцев в лагере не осталось ни одной сторожевой собаки. В лесу рубили еловые ветки и заваривали их в кипящей воде. Эту горячую воду можно было пить всем без исключения и в любом количестве, но, кроме согревания на несколько минут, она ничего не приносила.

В это тяжелое для всех время в лагерь прибыла группа особых заключенных. Это были беспредельщики с соседней зоны. Там заключенные устроили голодный бунт, и начальство зоны заключило договор с местным смотрящим, чтобы тот успокоил людей любым способом. Блатным развязали руки, и они принялись наводить порядок своими способами. Людей резали, забивали насмерть. За это им давали пайки погибших. Но заключенные все равно отказывались выходить на работы.

Пришлось вызывать роту НКВД. Те только что вернулись с фронта для переформирования. Им не нужно было объяснять дважды. Они заехали на территорию лагеря, вытащили пулеметы и установили их на плацу. Туда же согнали заключенных и без долгих разговоров всех расстреляли. Само собой, беспредельщики в общий список расстрелянных не вошли. Зону закрыли, а уголовных отморозков перевели в лагерь, где отсиживал свой срок Михайлов.

Прибывшие очень скоро перессорились со своими блатными братьями и теперь держались отдельной агрессивной группой. Всем было понятно, что на зоне должны были произойти какие-то изменения. Кто одержит верх в этой борьбе, было неясно. С одной стороны, был смотрящий со своими людьми, а с другой – сплоченный коллектив бандитских авторитетов-беспредельщиков. Благодаря своему натиску, их группа питалась намного лучше, чем все остальные. Они запросто отбирали продукты у ослабленных людей, и порядка на зоне теперь не было. Все кадровые военные из лагеря ушли добровольцами на фронт, и сейчас у политических не было той мощи, которая раньше помогала сдерживать уголовный беспредел в лагере.

Однажды очередь дошла и до друзей Михайлова. В столовой у них отобрали весь мизерный паек хлеба, который выдавался на целый день, а это означало, что, возможно, завтра уже их станет меньше. Друг Михайлова попытался отбить часть хлеба, но уголовники набросились на него и стали забивать ногами. Тот пытался закрывать голову руками, но урки просто озверели. Они ничего не видели, кроме жертвы, которая лежала у них в ногах и мешала им сытно провести день.

Михайлов понял, что если сейчас не вмешаться, то, скорее всего, того просто убьют. Он вытащил из валенка один из своих заказанных ножей и со всей силы вонзил его в ногу ближайшего блатного. Тот громко вскрикнул и отскочил в сторону. Михайлов умудрился порезать еще одного зека, и теперь все внимание было переключено на него. Уголовники окружали его и зловеще ухмылялись:

– Ну, паскуда, прощайся с жизнью. Не посмотрю, что старик, – все кишки выпущу и заставлю все это сожрать.

Всем было понятно, чем это должно было закончиться, но раздался сигнал к построению на работы, и беспредельщики медленно потянулись к выходу:

– Сегодня вечером решим нашу терку. Лучше сразу вешайтесь, до утра вы не дотянете, гниды паршивые.

Михайлов смотрел на свои окровавленные руки и думал о том, что он наделал. То, что теперь до утра они не доживут, ему было ясно, но, с другой стороны, его друг был жив, и у них оставался впереди еще целый вечер жизни. Хлеб у них все равно забрали, и получалось, что их жертва была напрасной. Когда он сидел в карцере, то время тянулось, как резиновое, и каждая минута казалась вечностью, а теперь время стремительно летело, и ничего нельзя было изменить. «Вот ведь как устроено в жизни, – думал он. – Нет, чтобы все наоборот, как было бы здорово». Он помог подняться на ноги своему другу, и, шатаясь, они направились на построение. Когда они шли к своим местам, то весь путь их провожали злые взгляды блатных. Казалось, что весь мир ополчился против них, и шансов на дальнейшую жизнь у них не оставалось.

– Я сегодня вечером на забор пойду, – внезапно произнес друг. Михайлов вздрогнул от неожиданности. За столько лет их совместного существования он первый раз услышал от него такую длинную фразу.

– Нет. Забор – это быстрая смерть. Это всегда успеется. У меня есть план, и, если он сработает, то мы с тобой еще поживем.

– Что требуется от меня?

– Не ходить на забор и делать все, что я скажу. Терять нам все равно нечего.

Отряды расходились на работы, и, проходя мимо Михайлова, некоторые зеки угрожающе подмигивали ему:

– Ты не забыл, у нас встреча вечером? Ты там подготовься уж получше и дружка своего не забудь взять, чтобы не бегать потом по всему бараку за ним…