Большая волна в гавани

Большая волна в гавани
Михаил Александрович Самарский

Большая волна в гавани – это цунами. Роман не только о страшной беде, свалившейся на Японию, это книга о настоящей дружбе, любви и человечности.

Михаил Самарский

Большая волна в гавани

Глава 1

Нередко человек случайно оказывается в нужное время, в нужном месте, и тысячи дорог сходятся в одной точке.

Михаил открыл глаза, нащупал под подушкой телефон, на часах было девять утра. Нельзя сказать, что слишком рано, но если учесть, что он лег далеко за полночь, можно было бы еще часок другой смело поспать. Но, увы, привычка вставать рано утром плевать хотела на выходной день и сделала свое дело. Парень откинул одеяло, сел на кровати и, запустив руки в черные, как смоль кудри, взъерошил их. Прохладный пол приятно холодил ступни. После сна тело затекло, он потянулся, с наслаждением, до хруста в костях и, разминая шею, покрутил головой из стороны в сторону. Взгляд упал на блокнот, что лежал на тумбочке. Он взял его и принялся листать, рассматривая рисунки. Некоторые из них вызывали улыбку, другие, наоборот, заставляли хмуриться. Но, какие бы эмоции ни возникали в душе, каждый рисунок был отражением того или иного события, которое происходило в его жизни.

«Чистых листов осталось раз, два и обчелся, придется скоро заводить новый блокнот. Интересно, сколько у меня скопилось их за все эти годы? Надо бы посчитать как-нибудь», – подумал Михаил.

Он взял с тумбочки небольшое серебристое ведерко, из которого частоколом торчали карандаши. Вытряхнул содержимое на постель и среди этого количества с трудом отыскал огрызок черного графитового карандаша.

«И он тоже заканчивается», – цыкнул от досады парень.

Он выдвинул ящик тумбочки, достал темно-серую коробку, на крышке которой красовался ярко-красный логотип известной швейцарской марки, выпускающей товары для живописи, открыл ее и с сожалением обнаружил, что она пуста. Хоть он и не был профессиональным художником, но отдавал предпочтение качественным карандашам, рисовать которыми сплошное удовольствие.

«Ну что ж, придется снова сделать вылазку в художественный магазин», – сказал он вслух, нарушив тишину.

Рисование было его хобби, без которого молодой человек не мыслил своей жизни. Куда бы он ни шел, куда бы ни ехал, его верные спутники – блокнот и карандаш, всегда сопровождали его, не иначе, как Санчо Панса своего рыцаря. Был у него такой бзик – делать зарисовки всего, что происходило вокруг, только в своей интерпретации. Порой случалось, что он забывал взять с собой художественные принадлежности и чувствовал себя так, словно его лишили обеих рук одновременно. Тогда приходилось искать им замену и рисовать чем попало и на чем придется. Иногда в ход шли даже салфетки, а если и их не было под рукой, он делал эскизы позже, восстанавливая в памяти прошедшие события. С того момента, как парень увлекся рисованием, а это ни много, ни мало десять лет, таких житейских рисунков скопилось великое множество. Его увлечение нравилось не всем. Больше всего оно раздражало родителей. И в этом не было ничего удивительного. Кому понравится, когда во время семейного застолья или какого-то серьезного разговора сын достает блокнот с карандашом и начинает рисовать. В такие моменты, его мать, итальянка по происхождению, буквально выходила из себя и высказывалась с горячностью, присущей ее южному темпераменту. «Ragazzo pazzo», – бранилась она, что в переводе с ее родного языка означало чокнутый мальчик. В отличие от нее, отец, типичный сибиряк, был более сдержан, и, несмотря на это, порой мог так рявкнуть, что сыну ничего не оставалось делать, как спрятать подальше свои художества. Слава богу, хоть друзья относились к его увлечению с пониманием и перестали обращать внимания на товарища, который находясь с ними в компании непременно что-то рисует.

Молодой человек достал из ящика канцелярский нож и вместе с огрызком направился к рабочему столу. Выудил из-под него урну и, присев на стул, принялся точить то, что осталось от карандаша. Если вы думаете, что заточка карандаша это плевое дело, вы глубоко заблуждаетесь. Для нашего героя это был целый ритуал, который пробуждал в нем желание творить. Чем острее становился кончик грифеля, тем сильней чесались руки провести первую линию эскиза. И как бы ему ни хотелось быстрей приступить к рисованию, он шутил, спешка хороша при ловле блох, а что касается подготовки инструмента, это процесс тонкий и кропотливый, здесь суета неуместна, иначе после заточки карандаш будет напоминать скрюченные пальцы Кощея Бессмертного. Закончив возиться с грифелем, парень внимательно осмотрел результат своего труда и остался доволен результатом. Теперь изящный кончик огрызка напоминал иглу шприца, а дерево вокруг него было идеально гладким, словно его отполировали пилкой для ногтей. Он снова вернулся на постель, открыл в телефоне музыкальное приложение, нашел в плейлисте треки рэпера Logic и, вставив наушники в уши, включил любимый Cocaine. Уселся поудобней, опершись на спинку кровати и закрыл глаза, вспоминая сон. Всю ночь он любовался Юми, а она не скупилась и щедро одаривала его своей божественной улыбкой. Густые темные волосы шелком развевались на ветру, ореховые глаза сияли каким-то неземным светом, безудержной страстью, когда она крутила фуэте в неистовом танце. Ее фигура, обтянутая черным балетным костюмом, была восхитительной: хрупкая, гибкая и удивительно пропорциональная. Никогда в жизни он не встречал девушки, красивее её. Молодой человек раскрыл чистый лист блокнота и на долгое время пропал в мире линий, изгибов и теней…

Через какое-то время порыв свежего ветра, ворвавшийся в приоткрытое окно, заставил его оторвать взгляд от блокнота. Увидев в дверях соседа по комнате, Михаил выключил музыку и вытащил наушники.

– Эй, русский, ты опять рисуешь? – спросил Тони с типичной улыбкой – what’s up man?

Парень снял бейсболку, взлохматил прилизанные волосы цвета выгоревшей на солнце соломы и ловким движением руки забросил головной убор на крючок вешалки. Следом за ним полетела куртка, но, не достигнув цели, упала на пол, – эх, не попал, – он звонко щелкнул пальцами и поднял вещь.

– Фиговый с тебя баскетболист, американец, – усмехнулся Михаил, – а ты опять ходил фотографировать достопримечательности? – спросил он, продолжая свое занятие, – сдается мне, в Сендае уже не осталось ни одной подворотни, которой бы не запечатлела твоя камера.

– Между прочим, ты зря со мной не поехал, – хмыкнул сосед. Он стянул с шеи фотоаппарат и положил его на свою кровать, туда же кинул рюкзак, а потом и сам завалился на нее, не снимая обуви.

– Спасибо, – кивнул молодой человек, – мне хватило тех двух раз, когда я ездил с тобой. Неужели нельзя фотографировать в другое время, обязательно нужно переться ни свет, ни заря.

– Рембрандт, тебе этого не понять. Это ты любишь рисовать людей, а мне нравится снимать окружающий мир, а он особенно хорош на рассвете, когда вся природа еще спит, – фотограф выдвинул веский аргумент. Он закинул руки за голову, скрестил ноги и уставился в окно, – а сегодня еще и погода великолепная. Не сказать, что супер, как тепло, но зато солнечно. Самое то, что нужно для съемок. А какой океан был! – восхищенно протянул сосед и бросил взгляд на художника. Заметив, что тот на него не смотрит, снова отвернулся в окно.

– Какой? – машинально спросил Михаил. Закусив губу, он с усердием выводил изящные линии ножек танцовщицы, – океан, он и в Африке океан, – добавил парень.

– Не скажи, – возразил Тони, – сегодня он был необыкновенный, какой-то непривычно спокойный, будто притаился перед бурей. Это ты у нас филолог, а я юрист, так что мне сложно передать словами ту красоту, которую я наблюдал. Это надо было только видеть. А хочешь, я тебе сейчас покажу, – он подскочил с кровати, взял с тумбочки макбук, вернувшись на прежнее место, поставил его на колени и принялся скачивать снимки с фотоаппарата.

– Ну, давай, папарацци, посмотрим, что ты там наснимал, – улыбнулся художник.

Пока компьютер выполнял поставленную задачу, американец откинулся на стену, с улыбкой наблюдая за товарищем.

– Слушай, и долго ты собираешься валяться в общаге? – поинтересовался он.

– А что я, по-твоему, должен делать? – Михаил оторвал взгляд от рисунка, его левая бровь дернулась вверх, – или ты забыл, что администрация университета устроила нам сегодня выходной?

– Конечно, не забыл, – фыркнул Тони, – все-таки молодцы японцы. Нравится мне их традиция иногда делать дополнительный уикенд.

– Согласен, круто, – кивнул парень, – если бы подобное сделали в России, нам бы точно эта идея пришлась по душе, мы любим отдыхать. Такого количества праздников и выходных дней, как у нас, наверное, нет ни в одной стране мира, – усмехнулся он, – а вот японцам, по-моему, они триста лет не нужны. Я слышал, только четыре процента граждан используют этот день, как выходной, остальные, как пахали, так и продолжают пахать. Они же трудоголики еще те, – со знанием дела заявил Михаил.

– А ты не забыл, что мы сегодня идем к Йоши на вечеринку?

– Да не забыл, – отмахнулся он с карандашом в руке, – вот только думаю, стоит идти или нет.

– Майкл, да ты спятил? – воскликнул фотограф, – ты когда последний раз тусил у самураев в гостях?

– Никогда, – усмехнулся он.

Между собой молодые люди по разному называли японцев: и самураями, и панасониками, и джапанами, и нихондзинами. Но все эти эпитеты придумывались вовсе не из-за того, что они испытывали неприязнь к местному населению, а всего лишь шутки ради. Парни и друг над другом тоже бесконечно подшучивали. Тони, например, иногда называл Михаила «коза нострой» или «медведем». Он был из того числа американцев, которые до сих пор думают, что в России, по улицам городов разгуливают косолапые, мужики носят шапки ушанки и сутки напролёт играют на балалайке. Наш герой тоже не остался в долгу и тут же записал соседа в вожди краснокожих. Когда бледнолицый, светловолосый Тони услышал свое новое прозвище Чингачгук, он очень удивился: «Майкл, ты посмотри на меня, я же не имею ничего общего с индейцами, мои предки были ирландцами». Михаил тут же парировал: «То есть ты хочешь сказать, что я похож на медведя?». Американец окинул взглядом высокую мускулистую фигуру товарища и воскликнул: «Конечно, похож. Вылитый медведь и такой же здоровый. Гризли!».

Высокий рост и крупное телосложение достались Майклу от отца, а мать наградила его оливковым цветом кожи, серо-зелеными глазами и волосами цвета вороньего крыла. Наш герой был из тех парней, кого обычно называют грозой женских сердец.

– То-то и оно, – Тони многозначительно поднял вверх указательный палец, – русский, когда еще у нас будет возможность побывать на вечеринке японских студентов. Да я себе вовек не прощу, если вернусь в Орегон, так и не увидев, как веселится местная молодежь. Сдается мне, что там и твоя куколка будет. После того, как Йошу вчера свалил с клуба с ее подружкой, наверняка, он их тоже позовет. Так что тут даже нечего думать, сегодня вечером идем на тусовку и точка, – подвел итог сосед.

– Ладно, ладно, – согласно закивал художник, – убедил.

– Скачал, – радостно сообщил фотограф, он взял макбук и подошел к кровати приятеля, – подвинься, покажу, какую красоту ты сегодня проспал.

Михаил опустил ноги на пол, Тони присел рядом, поставил макбук на колени и приготовился пролистывать снимки, но тут его взгляд упал на блокнот в руке художника.

– Майкл, ты опять ее рисуешь? – нахмурился американец, – сколько у тебя уже рисунков с ней?

– Не так уж и много, – уклончиво ответил тот.

– Ага, – с сарказмом кивнул сосед, – русский, по-моему, ты серьезно влип, – с усмешкой сказал он, – хотя ты знаешь, я тебя прекрасно понимаю. Такую цыпочку грех не рисовать, – Тони подмигнул товарищу, – если бы она смотрела на меня такими же глазами, как смотрит на тебя, клянусь, я бы научился рисовать только ради одного этого взгляда.

Американец, как и его русский товарищ, тоже не был профессиональным фотографом, но он так умело выбирал ракурсы, что его снимки казались шедеврами, которыми можно было любоваться бесконечно. На многих фотографиях была видна статуя белокаменной богини Каннон, расположенная на территории одноименного храма. Стометровую деву можно было лицезреть практически из любой точки Сендая. Когда молодые люди выбирались на прогулку по городу, Михаил всегда чувствовал себя, будто под прицелом. Казалось, что зоркое око божества следило за каждым их шагом, укрыться от которого можно было только в каком-нибудь здании. Сей факт нисколько не смущал местных жителей, наоборот, они очень гордились своей покровительницей. Мало того, что она считалась одной из самых высоких статуй в мире и главной визитной карточкой города, так еще и приносила людям счастье и благополучие, при условии, если они молились в ее храме.

– А ты знаешь, как называется моя камера? – неожиданно спросил Тони.

Он прекратил листать снимки, на экране застыла богиня, снятая крупным планом. В ее правой руке была отчетливо видна жемчужина желаний, а в левой небольшой сосуд с водой мудрости, что символизировало ее, как исполняющую желания. Во всяком случае, так гласила древняя легенда.

– Canon, – Михаил бросил взгляд на фотоаппарат, а когда посмотрел на друга, тот хитро улыбнулся, – то есть ты хочешь сказать, что они назвали свою компанию в честь ее имени?

– Ты смотри, какой догадливый, – усмехнулся американец, – если честно, я тоже об этом узнал только сегодня, после того как погуглил картинки с ее изображением в интернете. Молодцы ребята, на фига им молиться, они решили добиться ее расположения, так сказать, кардинально. Надо бы как-нибудь подняться на статую, говорят, с ее смотровой площадки открывается потрясающий вид на Сендай.

В отличие от друга, в океане Михаил не заметил ничего необычного. В этот день на снимках он выглядел, как огромная серая лужа, сверкающая в лучах солнца. Хоть Тони и любил снимать, как он выражался, окружающий мир, но все же иногда в его объектив попадали люди. Да и как они могли не попадать, когда порой среди них встречались такие экземпляры, мимо которых невозможно было пройти. Японцы сами по себе народ необыкновенный, а некоторые из них выглядели, как пришельцы с других планет. Было в них что-то такое, что притягивало взор. Вот одного такого забавного старика американец снял в автобусе, на котором добирался до побережья океана. Михаил до корней своих волос был современным и толерантным человеком и всегда с пониманием относился к различного рода проявлениям человеческого «Я». Но, глядя на седовласого дедулю с бородой, как у Карла Маркса, одетого в ярко-розовое женское пальто из-под которого виднелось черное платье до пола, с ярко-голубым платком на шее и дамской сумочкой через плечо, парень впал в глубокий ступор и несколько минут безмолвно рассматривал чудаковатого пассажира.

– Ты не находишь его очаровательным? – с иронией спросил Тони.

– Да он просто милаха, – бросив взгляд на соседа, рассмеялся Михаил.