Проспект Коровицына

Россия, я кровь свою с грязью проселков

Наверно уже размешал до конца

<…>

Иным-то и вовсе креста не досталось

А слава, да бог с ней, она коротка

Разве ты Бога когда-то боялась?

Он-то высок, да и ты широка…

Я верю в твои перезвоны и стоны

Хоть грязью по горло меня завали!

Я верю в кровавые слезы иконы

Бога не знавшей земли!

Это написал 15-летний оболтус. Вот вам и еврей…

Шурик Бардодым – звезда школьного бомонда – несомненно родился не тогда и не там. Ему бы в гусары, в те блестящие времена, как раз к кутузовским чудо-богатырям, когда за эпиграмму могли вызвать на дуэль, казалось, что уродливый темно-синий школьный пиджак на нем по недоразумению, как минимум, через плечо должен был быть накинут ментик. Шурик слегка заикался, но сумел сделать из этого недостатка уникальную «фишку». Когда он читал стихи это было почти незаметно. В остальное время придавало ему несомненный аристократический шарм. «Т-театр н-на Филях – звучит почти к-как «Театр н-н-на ебенях!» – это была шутка по поводу нашего школьного театра. (А властителем дум был театр «На Таганке»). Естественно, в любой компании все девушки были его. Он торопился жить, как будто чувствовал, что времени ему отведено совсем немного.

Одной из форм проявления внутренней свободы было курение в школьных туалетах. С этим активно боролись. Наиболее пламенным борцом был Вадим Григорьевич Ступаченко – учитель химии и парторг школы. Все что делал Вадим Григорьевич он делал очень всерьез, на разрыв аорты, так что неудивительно, что самая частая надпись в школьном туалете была «химик-мудак». Я-то на самом деле никогда его мудаком не считал, наоборот, для меня это был пример воина духа, самурая без меча, современного Дон-Кихота. За материалистическое мировоззрение он ежедневно шел в бой, сражался так, как будто Джордано Бруно был его личным другом и только вчера сожжен. Тогда это казалось чрезмерным. Сейчас бы не показалось. При этом у парторга школы было весьма экзотическое хобби. Он собирал коллекцию православных икон, и, вероятно, я говорю вероятно, потому что не могу знать этого точно, каким-то образом использовал свои профессиональные навыки в этом процессе. Пару раз он – человек увлекающийся – проговаривался, дескать, есть горе-ценители, которые не разбираясь толком в живописи готовы любые деньги платить, лишь бы икона казалась старой. Непостижимо как все это могло уживаться в одном человеке! Его мировоззрение предполагало пламенную ненависть ко всему «мелкобуржуазному», но к своему химкабинету (точнее к двум) он относился как дбайливий заботливый хуторянин – все в дом! Все, что может быть использовано в качестве учебного пособия – будь то керамические элементы колоны синтеза серной кислоты, или брикет синтетического каучука, или запчасть от установки перегонки нефти – все это он искал, выпрашивал на заводах, а порой мог и просто стащить. Цель, а целью в данном случае – максимально обеспечить учебный процесс, по его мнению оправдывала средства. Гера Батасов был его любимцем. Тот еще с ранних лет очень любил что-нибудь «подзорвать». Они с соседом по подъезду Димой Соловьевым вообще были знатными естествоиспытателями. Например, в 6-м классе, подражая Галилею они кидали с балкона 16-килограмовую гирю (их балконы находились один под другим, а пешеходную дорожку отделял небольшой палисадник) и измеряли насколько глубоко она вошла в землю.

Жизнь «DA-DA» протекала со всем этим параллельно. То есть не пересекалась никак. «DA-DA» – это, если и был бунт, то эстетический, а никак не политический. Хотя несколько записей, за которые при случае по головке не погладили бы были и у нас. В частности монтаж, который громко назывался «Рок-опера История СССР». В ней в весьма негативном свете была обстебана коллективизация, а период ВОВ был охвачен «Песней дезертира». Но это была скорее «внутренняя кухня». Мы писали это на магнитофон, но нигде не исполняли.

Однажды искусство заставило нас пойти на преступление. В Школе был «кабинет музыки», а в нем «музыкальные инструменты» – 2 маракаса и брякалка, именуемая гордым словом «румба». Я как барабанщик давно положил глаз на настоящую(!) перкуссию. До того времени приходилось стучать по коробкам. Преступление было продумано до мелочей. Я оставался в классе мыть полы. Улучив момент, я кидал перкуссию в окошко, а Володя Сапунов – безусловно после Геры в нашем ВИА персона №2 – снизу ее ловил. Первый маракас прошел блестяще, он без шума и пыли плюхнулся в снег и был благополучно подобран Володей. А вот со вторым вышел конфуз. Метнуть-то я его метнул, но (а так всегда бывает, когда не целишься) он угодил ровно в ствол корявой яблони и разбился вдребезги. Бли-и-ин!!! Вот утрата так утрата! Еще не успели даже насладиться игрой на настоящем музыкальным инструменте, а он бряк! – – ФСЁ… А я было уже себя представлял в сомбреро и с маракасами!.. Румба пошла вслед, но это уже было слабое утешение. С тех пор в записях группы звучал один единственный маракас. 6. Beatles. Были ли мы тогда битломанами? Пожалуй, нет. Может, я был? Если был, то недолго. Я до сих пор не могу сформулировать свое отношение к этому явлению. Казалось бы «Битлы» – настоящее знамя молодежного бунта, эпоха, с которой жили и которой дышали миллионы. Опиум для народа и сердце бессердечного мира. Революция хиппи. Но революция ли то была?

«You say you'll change the constitution

Well, you know

We all want to change your head

You tell me it's the institution

Well, you knowYou better free you mind instead…»

Может, наоборот, контрреволюция? Может это такие сирены XX века, призывавшие free you mind instead, пропевшие всего-то каких-то 7 лет и развернувших мир, сделавших его другим, то есть тем, каков он сейчас? И вот я не могу поставить ни плюса ни минуса, но само собой разумеется, что музыканту, да еще 80-х, да еще претендующим на то, чтобы относиться к контр-культуре через такое явление не переступить. Естественно, без битломаниии не обошлось. Наверное, музыкальная картинка будет неполной, если я не упомяну Владика Левкина. Этот персонаж перевелся в класс «В» из английской спецшколы №27, куда я в свое время провалил экзамен. Был забракован по причине дикции. (плохо прочитал басню). У Владика были, пожалуй, 3 заметные отличительные черты – 1. Он был польским националистом, причем таким, настоящим. От него я впервые услышал концепцию, что русские – немытые азиаты, а поляки – истинные архитекторы европейской цивилизации. Эта тематика вызывала ожесточенную полемику у нас. И – 2. Он был битломаном – раньше я никогда не видел ни живых битломанов а музыка, которая звучала с «сорокопяток» фирмы «Мелодия», озаглавленных Биттлз (на английском языке) меня особо не втыкала. Хотя, вроде бы – то были вершины творчества – Across the Universe, I Me Mine, Com Together… Не втыкало. Владик меня подсадил. Кстати, тоже не сразу, может потому, что подбирал не самые удачные песни для первого знакомства типа I`m the Warlus (ну, ты же панк!). Но когда дошли до Please Please Me – меня торкнуло.

3. И третье – Владик был фанатом театра. Я к театру всегда относился спокойно. Скажу более, я вообще не понимаю театра как искусства, из зала. Для меня театр – это тусовка, это закулисье. Та самая пресловутая «четвертая стена» она для меня стена и есть. Но Владислав (или правильнее Влад`ислав) любил театр всеми силами души своей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому способна пылкая молодость. При этом отношения с театром у него не складывались. В выпускном классе мы оба готовились к поступлению в театральный (ну, мало ли, вдруг в МГИМО пролетишь?) – он репетировал монолог Сальери, я – Маяковского («Облако в штанах»). Тогда меня отсекли на уровне подготовки, ну да я не особо горевал по этому поводу. У меня же был DA-DA, и там сцены хватало и без Маяковского. И, я б даже сказал куда ближе к живому Маяковскому. И вот тут я, пожалуй, должен отметить еще одного человека, который несмотря на все драматические перипетии не предал свою юношескую мечту – Владислав, конечно же, не поступил в театральный, но театр действительно стал его судьбой – он работал осветителем, рабочим сцены, звукооператором, играл в оркестре, то есть был в театре везде, кроме сцены. Но недавно мне прислали видео – Владислав поет в оперетте. Свершилось! Он прорвал сопротивление среды. Видимо, мечта того стоила.

А тогда его потуги на сцене выглядели очень комично. Мы оба пробовались на роль Петруччо в школьном театре. Я тогда победил. Для подростка, надо сказать, роль очень непростая – там надо тискать девчонок, и, понятное дело, это должно выглядеть естественно, краснеющий Петруччо это нонсенс. Бу-бу-бу – бурчал Левкин: «Это потому что вы с Петровской (играла Катарину) оба развратны. Два сапога – пара. Нашли друг друга!». При этом не менее нахальный Хлестаков в сцене приставания к Марии Антоновне у него получался блестяще. В школе за людьми часто закрепляются странные имиджи, молва их награждает порой совершенно несвойственными им свойствами вот мне было присвоено почетное звание эдакого Ловеласа и сердцееда. Владислав же был эдаким «морализатором» и в творчестве – тоже. То, чем занималось DA-DA он считал беспросветной пошлостью и скоморошеством, а Владислав был рожден для высокой трагедии. И темы для своих песен их группа (альтернативная DA-DA) выбирала соответствующие «Дантовский лес», «Смерть еретика» и пр. Это вам не про жопу петь! Но отклик у публики был слабым, во время выступления в зале поднимался гул, который хорошо знаком каждому заурядному актеру – залу скучно. Владислава это бесило. Он даже срывался и обращался к залу с гневными проповедями о том, что ими утрачены последние позывы к прекрасному. Зал ржал. Владислав неистовствовал.

Надо сказать, что DA-DA породило в школе целую субкультуру. У нас были эпигоны. До сцены, даже до школьной, добрались единицы, но из домашних записей можно было составить весьма обширную фонотеку.

Филологи (на класс младше), наслушавшись «Песен путника» выдали эпическое полотно «Москва – Владивосток». В котором под монотонный стук по табуретке и пару аккордов на сильно расстроенной гитаре перечислялись все населенные пункты (по Малому Атласу СССР) на пути следования поезда: Москва, Люберцы… и тд. Вплоть до Владивостока. Мне как старшему товарищу (и почти звезде) сообщили, что в производстве находится будущий хит на все времена Лиссабон – Сингапур. Но, признаться самого хита я так и не услышал.

Так вот битломания… Владислав носил «неуставные» длинные волосы, а за длину стрижки у нас отвечал преподаватель НВП, подполковник Архипов. Это был вполне типичный советский солдафон. Однажды он объявил мне благодарность за… сапоги.

Как-то раз я в комиссионке на Тишинке купил пару отличных офицерских сапог – 28 рублей стоили – вещЬ!– помимо прочего в них было очень удобно ездить на мотоцикле и их легко было спрятать под школьные брюки. Архипов, видимо, решил, что я тем самым пытаюсь славить советскую армию. Ну и хорошо. Но Владик стал личным врагом подполковника. Особенно после того, как в день смерти Джона Леннона он вдруг посреди урока НВП встал, преисполненным скорби, и стоял так некоторое время. Молчаливая форма протеста не практиковалась, она была непонятна, а соответственно, никто не знал, как на нее реагировать. Архипов вылетел из класса и побежал за директором.

Однажды Владислав пришел в школу мрачнее обычного. – Пол МакКартни умер!– Что?! – вырвалось у Миши Сергеева (тоже знатного меломана, но отдававшему предпочтение Pink Floyd) – В 66-м году… – Ох! – выдохнул Миша. – Влад, что ты несешь! У меня аж прям все внутри оборвалось. В 66-м году ха-ха-ха! – Да-да, в 66-м погиб в автокатастрофе, его заменили двойником. – Это ты хочешь сказать, что и Let it be, и еще 2 десятка альбомов двойник что ли написал?.. (я всегда был прагматиком, чем выводил из себя людей, склонных верить легендам).

Был случай, когда кассета Please please me поучаствовала в срыве урока. Урока Миши Фидлера. Ему уже доверили преподавать астономию. Надо же было как-то переходить от старшего пионервожатого в основной преподавательский состав, а место математика было занято, да кем! Леонид Исаакович Звавич уже тогда был звездой, сейчас перечень его заслуг и почетных званий займет пол-страницы. Кстати, к творчеству «DA-DA» Леонид Исаакович относился с отеческой теплотой. Усилитель «Родина»-то с его подачи возник. Класс «В» проманкировал асторномией в исполнении Фидлера в полном составе, но полный состав-то пошел по домам, а мы, два идиота, возбужденных дивной музыкой на великие дела пошли гулять по проспекту с магнитофоном «Спутник 404» за пазухой.

Love,love me do

You know I love You

I`ll always be true

So ple-e-e-e-ease

Love me do!

И тут из-за угла появляется разъяренный Фидлер. Он только что пережил болезненную пощечину, его просто проигнорировали как учителя, не желали воспринимать в этом качестве. Инициатором коллективного прогула выступила, насколько я помню, как раз Настя Петровская. Но она была уже к тому времени далеко, а мы, вот тут. По сему зачинщиками посчитали нас. Ну и Леннона с МакКартни, надо полагать.

В 1985-м году важнейшим моментом для нас с Владиславом стало 14 апреля. Нет, знаменитый апрельский пленум состоялся девятью днями позже. А 14-го православные люди праздновали Светлую Христову Пасху. И мы с ними. Ну, как умели тогда. Мы задались целью обязательно попасть на крестный ход, да не куда-нибудь, а в Богоявленский кафедральный собор, известный также как Елоховский. Тогда для нас – желторотых юнцов – религия была своеобразным символом свободы. Да-да, именно свободы, свободы мысли, свободы от партийно-совкового единомыслия, свободы поверять свои поступки высшей меркой, мудрости и совершенства, а не обрыдлыми лицемерными комсомольскими лозунгами. Так было. Надо сказать, что со своей смелой затеей, а тогда она и впрямь казалась смелой, ведь можно было легко лишиться комсомольского билета, а с ним и надежды на какую-то приемлемую социализацию, мы просчитались. Попасть в храм оказалось вовсе не таким уж простым делом. Начиная от метро «Бауманская» толпу ловко рассекали сначала вежливые люди в штатском, и часть ее сразу же оставалась за металлическими загородками, а другая, неизмеримо меньшая, подвергалась еще нескольким стадиям фильтрации. В конце концов оставался совсем уже капиллярный ручеек, который, пройдя несколько кордонов оцепления мог попасть в вожделенный храм. Мы, не иначе предавшись греху гордыни и самоуверенности, стали искать где у этого оцепления слабое звено. Может с другого конца? – нет! А вот так? – нет перекрыто! После полутора часов безуспешного кружения по окрестностям Елоховской площади мы пришли к неутешительному выводу – слабого звена в этом оцеплении НЕТ. Совершенство его, было, абсолютным. Где-то мы втыкались в недружелюбные милицейские пикеты, где-то дорогу нам преграждали пожарные машины с водометами. Зачем на такой, в общем-то мирный, праздник подгонять водометы – тогда для меня было загадкой. Может, правда, это они беспокоились о пожарной безопасности… ну свечи там, открытый огнь как-никак…