Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина

Яковлев сбросил тёплые тулуп и папаху на лавку и прошагал в светлицу.

Курень у Разиных был крепким, добротным. Если на верхнем Доне голытьба ставила себе лишь глиняные мазанки, покрытые соломой, с одним этажом, деревянным настилом над землёй, скромным погребком сенями и комнаткой с печкой, то в низовьях Дона казаки закладывали своё жилище основательно.

Вырывалась большая яма, куда закладывался бревенчатый каркас. Далее выстраивался фундамент из земли и брёвен, затем строились стены из камней, известняка и глины. Так получался первый этаж – холодная комната, заменяющая сени. В ней казаки сушили рыбу и пучки душистых трав, хранили соления, яблоки, груши и арбузы. Иногда внизу вырывался отдельный погреб. Деревянная тёплая надстройка, верхний дом, куда со двора вела лестница с балясами, уже была жилой, делилась на множество спальных комнат-домушек и жилых светёлок. В доме могло закладываться несколько печей, обогревающих спаленки.

Такая разница в жилье между домовитыми и голутвенными казаками происходила, прежде всего, от того, что на нижнем Доне курени строились целыми поколениями, а беглецы с Русского царства, оседавшие в верховьях, часто стоили себе убогую лачугу просто, чтобы скоротать зиму, а летом уйти в поход.

На дворе Разина было два жилых дома. Один, что больше, занимал сам Степан с женой и двумя детьми, его матерью и братом Фролом. В другом основалась жена покойного брата Ивана со своими детьми, и дядя Разина, брат его отца. На дворе были поставлены несколько сараев, сеновал, гумно, были сколочены коровник, курятник и конюшня. Коней с походов казаки пригоняли в табун станицы, однако некоторых забирали себе в качестве дувана, законной личной добычи. У Разиных было четверо коней, принадлежавших только им. Лошадей Степан любил…

Слышно было, как они тревожно ржали, чувствуя на дворе коней Яковлева и его спутников.

Верховный атаман прошёл в светёлку вслед за хозяином куреня.

– Що жо за года грянули, ежели крестник сиё крёстному бает, а казак – атаману! – укоризненно заявил он в ответ на угрозу Разина.

– А то усё года, в коих атаман царю служить повадилси, а не казачьему кругу.

– Ыть, опять за старое! Царёво, казачье… Ты послухай, що побаить желаю!

Тут Яковлев обратил внимание на карты, лежащие на столе.

– Вот аки! Поди, правду гутарят! За зипунами собралси!

– А тобе то що с того!

– А то що с туркой ноне мир у нас! Не можно турку грабить! И крымчака не можно!

– Ха, у нас – енто у кого жо?

– У казаков поди!

– Слухай, Корнило Яковлич!..

– …нема! Ты мени таперича послухай, Степан! Да послухай внятно! Царёва десница, она ноне всюду! Щоб Дону вольным быть аки прежде, с Москвой счёты иметь надобно!

– Що ж енто за воля сякая!

– Дослухай, гутарю тобе! Що до Ивану, то он на службе был. И вина она его исть, що уйти вздумал.

– Казак сам решаеть, служить али нет!

– На войне с ляхами царь да его воеводы решають! Тамо тобе не Дон! Взялси служить – сяк служи.

– Я про сиё от тобе сотни раз слыхивал, во сто первый решил прогутарить?

– Да вы мени, Разины, плешь прогрызли ужо! Корнила злодей! Корнила казачьи законы попирает! Во-первы?х, не атаман решаеть, а Круг. И Круг со мной в согласии. А во-вторых, що мени таперича? Усех казаков с передовых отозвать? Сяк енто аль царь сам к намо с войной явитьси, али ляхи царя побьють да тож к нам прибудуть! Оно надобно?

– Дык пусть приходють! Казак всем дёру задаст!

– Ты, Степан, в войне толков, да в хозяйстве худ! Що, вот найдут со всяких сторон и царь, и ляхи, и крымчаки, и турки, и ногаи. Сяк жо усех и побьём?

– Надо будеть – побьём!

– Гей, не трынди понапрасну! Токмо покуда казаки с царём вместе, усем добро будеть. Дружбу с Москвой вести треба!

– Кому дружба, кому служба. Не лизать жо ног боярам!

– А мы, поди, и не лижем! Слухай, Степан, вот Христом-богом покаюсь, грешен, не сберёг брату твого, не вступилси за правду. Но не с того, що трухаю, а с того що о донском казаке пекусь!

– Пекись дюже в пекле сатановском!

– Ну, довольно, крестник! Повякал и паче будет! Не хошь полюбовно, буде по приказу! На турку идтить я тебе воспрещаю, аки атаман твой! И делу тутова конец!

– А коль не послухаю?

– А коль не послухаешь, не обсессудь! У мени близ Черкасс сотня стругов и пушек у стен полсотни! И тобе посрамлю и голытьбу твою перебью к чертям собачьим!

– Вот токмо казачей крови тобе и не хватало пролить!

– А сие будеть не казачья кровь, но кровь отступников да мятежников! Смотри сам Степан! Ужо давай-ко во ладу жить!

– Катись кобыле под хвост, атаман сраный! Ужо тошно гутарить с тобой!

– А вот ентих слов, Степан, не забуду! Треба тобе и меру знать! Придёть час, не посмотрю, що крестник! Проучу аки сучьего пса! – Яковлев быстро удалился из светёлки, набросил на плечи тулуп, одел папаху и вышел на балясы.

– Вот и погутарили… – прошептал под нос Степан.

В светёлку вошла его мать. Уже не такая гордая, дерзкая, какой встречала Яковлева, а просто маленькая сутулая старушка. Со вздохом она села на лавку рядом с сыном и стала гладить его по голове:

– Ох, Степанушко, сыне моё, чую недоброе ты дело затеял…

– Уж полно, матушко, що ж мени с крёстным посчитатьси таперича.

– Того крёстного дюже глядеть не желаю! Он к нам в курень ужо не ходок! Не пущу! Про другое кручинюсь…

– По що жо, матушко?

– Тимофея Иваныча, голубчика мого, отца твого родного потеряла, Ивана сынко мого, кровинушку, потеряла, а таперича и ты, Степанушко, кормилец, бросить нас хошь? На що жо мени оставишь? На що жо жинку, деток? Да исчо и Фрола с собой тянешь…

– Сяк-то от сяк, матушко, дык ведь я жо казак, а не холоп, да не боярин. На що жо казаку жить без войны? За Корнилку не пойду боле! А добром то разжиться надобно! На то я и кормилец, и тобе, и жинке! А про Фрола… Самой жо зреть треба: непутёвый он! Що его оставить, токмо Разиных двор позорить! Отмутузят его аки щенка за дерзость аку-нибудь, вот и весь те Фрол! Пущай со мной идёть, мож хоть казаком сносным станет…

– Правду ты, Степанушко, баешь, да вот тоскливо мне токмо…

– На то ты и матерь! Но идь исчо ты и казачка донская! Так що гордись за мени, матушко, коль со славой вернусь!

– И пойдёшь таки?

– Пойду! Благослови!