Хутор моего детства

– ГовОрю вам як знаток женщин: "Если у женщины при хотьби голова наклоном трохы влево – значит у неи еэ любовнык. Если у женщины при хотьби голова наклоном трохы вправо – значит у неи… тоже еэ любовнык. И вообще, если у женщины еэ голова – у нэи всигда будеэ любовнык".

А потом до Валькы прыстав: "Валька, у менэ стоить вопрос". А вона: "А у менэ чешиться отвит…" И пишло мэж нымы:

– Валька, по честности скажи, ты хотила бы быть мущиной?

А вона до ёго шасть в матню под трусы. И говорэ: "Волосся на мисти. А дэ всэ остальнэ? Хвёдор Алексеич?! Вы баба? – Вин як взбесывся!

– Ты шо, сучка, на члена партии гавкаешь?! Да я тебэ …

И побиг. Прыбиг домой с пеною на губах, та жинки своей, тётке Любке:

– Любка, ты чим мини бородавкы выводыла?

– Молочаём. А шо?

– Так у мэнэ и туточка отпало.

И вин схватывся за матню. А тётка Любка:

– А я тиби всигда казала, шо у тэбэ там бородавка манэнька.

–А! – крычить дядька Хвэдька, – и ты туда жэ?! – посажаю вас обоих, лахудры прокляти! На члена, на члена партии такэ казать! Посажаю!

А нэдавно у дядькы Хвэдьки с тёткой Любкой бой быков був.

– Подрались, что-ли?

Слухай дальшэ:

– Дэсь ничь шлявся дядько Хвэдька. Вынюхував, наверно, кого-то, всэ свое дурацкэ досье пополня, сиксот нэсчасный. Заявывся домой утром, а тётка Любка:

– Дэ був?

А вин:

– Я вольный казак, де хочу, там и гуляю!

Тётка Любка после цёго кудась завиялась аж на четверо суток. Наверно, до родичив у Цыганкы пишла. А колы вэрнулась, дядька Хвэдька:

– Дэ була, шалава? – А вона ёму у отвит:

– Я поднэвольна казачка, колы отпустылы, тоди и прышла!

И пишло: "Ты опять за свое взялась?! Всэ ныяк нэ нагуляишься". "А ты?! Ты забув як мы ходылы в гости к кумовьям? Мало того, шо ты ужрався вмисти с кумой, як свыня, ты ще уснув прям за столом, храпив, як сывый мерин и обоссявся". "А ты? А ты с кумом… Ты думаешь я нэ знаю?…Вси в хутори кажуть: «То нэ кума, шо под кумом нэ була», так шо ты помалкувай". "А шо нам оставалось делать?! Я бильше тебэ с собою брать у гости нэ буду. Стыдобища с тобой одна. Кум – стойкый мужик, а ты… кутель-макуль якыйся".

Дядьку Хвэдьку чуть кондрашка нэ хватыла! "Ты, … ты … на члена партии з войны!.... За оскорбление прывлэку по статье, як врага народа. Зараза".

Вин хлопнув калиткой и ушёв со двора, куды ногы понэслы…, к бывшей полюбовныци, до тёткы Лушкы…

Жорку было не остановить. Его понесло.

– Земеля, – говорю я ему, – идти мне надо. В другой раз расскажешь. – Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Зная своего дядьку, мне не стоило труда продолжить повествование его прихода к бывшей любовнице. У той день рождения был. Отмечали пятидесятилетие. Дядька Федька поднимает рюмку и говорит: "Я пью нэ за твои 50, колы ты сичас кысла, як щи кацапски. И нэ за твои сорок, колы ты була крипка, як коньяк. И нэ за твои трыдцать, колы ты була игруча, як шампанскэ. Я пью за твои двадцать, колы ты була, як пэрсик".

А тётка Лушка берёт рюмку и отвечает: "Я пью нэ за свои 20, колы була, як пэрсик, но тиби досталась надкусанной, и нэ за свои 30, колы я була игруча, як шампанскэ, но ты пыв тилько одну пену, и нэ за свои 40, колы я була крипка, як коньяк, но ты распывав ёго на троих с дружкамы. Я пью за свои 50, колы я зараз кысла, як щи, а ты рад бы похлёбать, та ничим.»

Все гости начали хохотать и просить дядьку Федьку почитать свои стихи. Он вытащил из-за пазухи затёртую тетрадку и начал:

«Шёв я лисом, бачив чудо: Крокодыл дэрэ вэрблюда. Я крычу ему: «Нахал!» Вин мни хреном помахав!»

«Иду я по бэрэгу Панской, И чую – зовэ Водяный: «Художнык, художнык, художнык молодой, Нарысуй мни бабу с рыжею пы..ой!»

«А на толоки: – шпокы-покы! Пацаны пыкамы сталы воювать, А потом раздумалы, Сталы див е…ь!»

– Хвёдор, – ржали все гости и именинница, – ты настоящий Пушкын! А ну ще выдай!

– У мэнэ нэ заржавие! – кричит Дядька Федька, и в голос частушку выдал: «Побачив в мори красный буй, Поплыв до ёго якыйся х.й, А с бэрэга на цэ глядя, Смиялысь дви грудастих бляди!». Именинница застолью поддала жару, выдав своё, сокровенное, бабье: «Я дала интиллигенту, Прямо на завалинки, Дивкы, пенис – цы е х.й, Тилькы дюжэ махонькый!»

Будто соревнование на именинах устроили мужики и бабы. Отчебучивали такие перлы юмора, и откровений, что забыть то невозможно.

Пили самогонку за здоровье и честь именинницы. Вспоминали минушие дни. Вспоминали войны лихолетье, всю тяжесть проклятой войны. И когда тётка Лукерья, это бывшее чудо красы, встряхнув свои косы златые, запела, над хутором, будто зарёю, явились Весна и Цветы: «Нэ жалию нэ о чём, нэ плачу. Жизть моя! Чи ты прыснылась мни…?

Все подхватили: "Будто я вэсэнней гулкой ранью, Проскакав на розовом кони…»

Под песню дядька Федька плакал. То ли от нанесённых ему оскорблений по поводу его «членства», то ли от тоски по любви, минувшей его, то ли ещё от чего, но плакал.

А когда через пол-года он тихо скончался, и его похоронили на хуторском кладбище, утопающем в кущах дерев и цветов, хуторяне поставили ему крест с надписью: «Упокой душу ёго, Господи».

Живут же люди!

Антон Чухмарь, возвернувшись из города, куда ездил на базар, рассказывал хуторянам, смакуя махру козьей ножки:

– Щастлыви люды живуть в городи! В магазинах чого тилько нэма! Ковбасы якись «Хряковски», сыры «Пешидраньски» та «Голаньски», канафэты, шоколады, хурьма, кышмыш, усякый шурум-бурум с Кавказу та с Азии. Та цэ шо! А культура яка!

Прямо посэрэд городу, на «Газетном» закоулку можно до витру сходыть! Тама у подвали е уборна така. Народу кублыться в очириди тьма, як буддто усим зразу приспичило. На двэрях таблычка, а на нэй напысано: «Герои Советского Союза, Герои Труда, Кавалеры Славы и Депутаты – бесплатно. Участникам войны, партизанского движенья, подполья и всем остальным – платно. Женщинам и малим дитям – в порядке общей очереди».

А шоб порядок був, тама два милицинера на двэрях стоять. Документы проверяють. А по другу сторону от уборной стоит милицейска «кутузка» и туды афиристив усяких сажають до выяснения личности.

– Антон, шо ты брэшешь! Яки у уборной афиристы? – раздались голоса.

– А сами шо ни на е настоящи! Одын так рвався в уборну и крычав на усю очиредь, шо вин «Кавалер», а документов у ёго нэ оказалось. Хто же вин?! Афирист! А одна баба крычала, шо вона «Мать-Героиня», а дитей з нэю нэ оказалось! Хто ж вона!? Афиристка! В кутузку еи, заразу! Из-за таких скилько ж людэй в штаны наложило!

Рассказ Антона запал в душу не одному хуторянину. Кто ж не хотел увидеть, «як люды живуть»?

Однажды в «студёную зимнюю пору», поприкинув шансы-балансы, колхозные труженики, снарядились оклунками, и – «до базарю», в райцентр. Там и торговали. Но двое, Фёдор и Петро, грея за пазухой мечту увидеть «як люды живуть», решились побывать в областном городе, увидеть своими глазами, и, если Антон что сбрехал, «причесать его и в хвост и в гриву» перед всеми хуторянами.

На «Старом базаре» города Ростова-на-Дону распродались они быстренько. Там же народу, как звёзд на небе!