Виксаныч (сборник)

– Нет, это у тебя есть дача. Ха-ха! На твою дачу и едем. Чудно, правда? И машина эта твоя. Я даже без доверенности езжу. Поэтому и не хочу с ментами связываться.

«Значит, везет на хазу[10 - Хаза – дом, притон разврата.], – решил Ленька. – Хочет на какое-нибудь дело подписать… Не-ет, милок! Ты не хочешь с ментами связываться, а мне они сейчас как Христос-спаситель. У пешего же поста выскочу из машины и заору: “Караул!”. Жаль только, что гонит он сильно. Насмерть расшибусь… А может, только переломаюсь?»

Сквозь эти размышления до Леньки с трудом доходил смысл слов Петра-Нарядилы.

– …а потом думаю, дай ка еще раз сунусь к ним. Изловил редактора, отвел его в «Арагви», там он мне, как миленький, всю ходку расписал. Так что наш роман за четыре года пять раз переиздавался. Во, брат, как! Я, конечно, и письма трудящихся организовал. Старые связи помогли. Всю редакцию мешками с письмами завалил.

В Ленькиной памяти всплыли какие-то далекие события, какой-то роман… А слова «пять переизданий» заставили его встряхнуть головой и прислушаться к тому, что говорит попутчик.

– Только вот твою половину гонорара я не мог получить. Поэтому тебе ничего и не посылал. А потом в редакции надоумили. Оказывается, твои родители, царствие им небесное, по заявлению от тебя могли приобрести недвижимость на твое имя. И даже машину. Ну, твое заявление я сам сварганил. Чтобы волокиты не было. Пришел к родителям, они тогда еще живы были… А когда все оформил, отписал тебе. Только ты уже откинулся[11 - Освободился.]. Вот и пришлось мне тебя двое суток встречать и твои ксивы[12 - Документ, паспорт, удостоверение личности.] охранять… – С этими словами Петр-Нарядила открыл бардачок и сунул Мишарину в руки ворох документов. – А завтра сфотографируешься и получишь паспорт, я договорился… Ну а как окончательно подлатаешься, примемся за работу. У меня уже столько сюжетов в башке…

Ленька тупо разглядывал документы.

«Пять переизданий, дача, машина, документы…»

Впереди замаячил милиционер, стоящий возле своего мотоцикла.

«За работу, сюжеты в башке…»

«Да на черта он мне нужен?!»

Спаситель-милиционер все ближе.

«Сейчас прямо с документами вывалюсь на обочину… Дьявол! Какая скорость!»

Милиционер уже в десяти метрах.

«Вот! Сейчас!..»

Они пронеслись мимо. От страха Ленькины мысли приняли ясный и четкий порядок.

«А ведь не он мне, а я ему на черта нужен! Ведь то, что я тогда написал, я могу сколько угодно повторить… левой ногой… А вот для того, чтобы это «левоножье» переиздать пять раз!.. Для этого нужно чудо… Или такая вот бандитская хватка!»

Если сказать, что я был взволнован рассказом Учителя, значит, ничего не сказать.

И сам Виксаныч не мог успокоиться.

– Нет, Миша, вы только подумайте! Каковы! Андреев и Мишарин! Вдвоем! На конференции выступают! Учат, как надо писать… эти вот… детективы!.. Поразительно!..

Страсти по А. Н. Островскому

– А-а-а-а-а! – Я подпрыгнул так, что телефонный шнур взмыл под потолок, а сам телефон, совершив тройной кульбит, шлепнулся на пол. Сколько я не пытался привести его в чувство, ничего не получалось. Честно говоря, я не очень-то и пытался. Было некогда.

Бросив бездыханный аппарат, я что есть духу помчался в театр.

Пока я бегу, вкратце расскажу, что случилось.

…В трубке телефона раздался голос моего приятеля Валерки Зименкова:

– Привет! – сказал он. – Ты где?

Правда, идиотский вопрос, когда тебе звонят домой?

– А-а-а-а-а! – ответил я.

Дальше вы знаете.

Дело в том, что Валерка год назад окончил Институт культуры, и его за особые заслуги приняли в театр. И вот почти полгода назад сначала Виксаныч, а потом и наш театр уехал в Ивано-Франковск. Вернее, так полгода назад уехал Виксаныч. Он там ставил спектакль. А театр сначала ушел в отпуск, а затем уже уехал на гастроли. И все эти месяцы я не видел и не слышал Учителя.

А Валеркины дурацкие слова «Привет, ты где?» означали, что театр вернулся, что сегодня я встречусь с Виксанычем! Да я просто не могу передать, что они для меня означали, потому что не успею.

Я уже прибежал к театру. Вам кажется быстро? Километра три…

Мы обнялись с Валеркой у служебного входа, и он тут же поволок меня в театральный буфет. Там уже сидели знакомые актеры. Господи! До чего же родные лица! Но я крутил головой на 180 градусов в поисках Виксаныча.

– Нету его, – догадался Валерка. – Его и главного[13 - Главный режиссер театра.] вызвали в обком[14 - Областной комитет компартии.]. Но Миш-а-а-а![15 - В Пензе все говорят нараспев – не Миша, а Миша-а, или Ми-и-иш. Виксаныч долго, упорно и безуспешно боролся с этим в театре.] Если б ты видел, какой фурор Виксаныч произвел в Ивано-Франковске! Его спектакль буквально взорвал весь город! Аншлаги – это не то слово! Понятно, когда перед театром спрашивают лишний билетик, но когда это делают по всему городу!.. Я такого… – Валерка сделал мхатовскую паузу, но от захлестнувших его чувств не сумел закончить. Нет, ему все-таки надо еще учиться, учиться и учиться.

– После премьеры, – продолжал Валерка, – нам выступать было одно удовольствие. Море цветов! Какие поздравления! Нас узнавали в городе и расхватывали по домам. И везде расспрашивали о Виксаныче. Кто он? Откуда? Сколько ему лет? Женат ли он? Слушай, просто до глупостей доходило. Я такого восторга еще не видел. – Сидевшие за столом актеры, дружно подхватили последнюю фразу и так же дружно выпили за нее. – Даже накладка, которая у другого смазала бы все впечатление от спектакля, Виксанычу только добавила популярности (хотя там добавлять, казалось, уже некуда).

– Какая накладка? – ужаснулся я.

– В канун премьеры ему срочно пришлось заменять актрису. А ты знаешь, как скрупулезно он работает. Каждое движение, каждый шаг… Даже на поклонах. А тут – срочная замена. Роль-то он с ней отработал, а вот поклон – там же все нужны – не успел. И вот – конец спектакля. Весь состав выходит на сцену – на поклон. А актриса своего места не знает и хватается за руку первого попавшегося актера. Выходит Виксаныч. Гром оваций. Он приветствует зал, кланяется. Делает широкий жест в сторону артистов, стоящих за спиной, ступает два шага назад и, продолжая «работать на публику», пожимает руку главному герою. Затем целует руку главной героине, пожимает руку второму герою, целует руку второй героине и т. д., как он делал это на репетиции. В публике к грому аплодисментов добавляется хохот. Виксаныч не сразу сообразил, что произошло. Он продолжает свой поклон, а хохот все больше и больше. Оказалось, что из-за этой актрисы, из-за того, что она встала не на своем месте, все актеры сбились. И Виксаныч пожимал руки женщинам и целовал руки мужчинам! Публика поняла, что на их глазах произошла накладка, и ревела от восторга.

Я, слушая Валеркины слова, задохнулся от возмущения. Как можно, чтобы такое могло случиться с Учителем, да еще чтобы «публика ревела от восторга»?

Валерка заметил мое состояние. Мановением руки он остановил ржание друзей-актеров и серьезно сказал:

– Послушай, у великих людей даже ошибки становятся победой. Слушай что было дальше. Очень вовремя на сцену выходит какая-то там начальница от культуры. Она несет Виксанычу цветы, и он, естественно, целует ей руку. Именно «естественно». После этого она обращается к зрителям и от их имени приветствует режиссера из России. И говорит это по-русски. Затем с ответной речью выступает Виксаныч. Я не понял, что он сказал, потому что это не просто украинский язык. Он даже не западноукраинский. Это ивано-франковский. Этот язык отличается от украинского так же сильно, как и от русского. Представляешь, он обращается к ним на их языке! Они одобрительно похлопали его первым словам. Так принято. Дипломатия. Он их уважил, и они его уважили. Но он не останавливается. Он благодарит их за цветы и каждый цветок (это я уже понимал) называет местным именем! Они взвыли от восторга! А Виксаныч поднял руку, мол, успокойтесь, и давай дальше шпарить! Миша-а! Стояла гробовая тишина. Все понимали, что он говорит не заученный текст, и слушали его затаив дыхание. А потом! Что там творилось потом! Актеры подняли его на руки и вынесли в зал. Зрители ревели! Его осыпали цветами, и уже ему целовали руки, как священнику, Миша-а-а! Наш-то театр только-только приехал. Но уже достаточно было сказать, что ты артист пензенского театра, и тебя тут же хватали и тащили в дом! Поили, кормили на убой! Нам в первый день выдали какие-то талоны на завтрак-обед в ресторане, но про них все забыли! Каждое утро, возвращаясь с репетиции, буквально все находили в своих номерах корзины со всякой всячиной, да обязательно с бутылочкой вина. Честно говоря, по-моему, наши гастроли прошли «на ура» не потому, что мы хорошо играли. Какое там! Мы все были постоянно пьяны. Даже те, кто раньше вовсе не пил. Просто стоило в каком-либо доме произнести тост «За здоровье Давыдова!» – и все. Песни и пляски в его честь гремели до утра. Вообще-то Виксаныч должен был отправляться в отпуск. Но главный не выдержал такого приема и договорился, что Давыдов останется вместо него. Все были этому только рады. Виксаныча после репетиции увозили в неведомые дали. Мы быстренько-быстренько играли спектакль. Зрители с нетерпением ожидали финала и чуть ли не со сцены растаскивали нас по банкетам, на которых первым тостом была какая-нибудь цитата из речи Виксаныча. Все знали эту речь наизусть и с удовольствием переводили ее нам. К концу гастролей по этой речи мы тоже выучили их язык.

В подтверждение Валеркиных слов его друзья-актеры подняли бокалы и, что-то выкрикнув, залпом осушили их.

– Да-а, – сказал один из них, переходя на русский, – это были гастроли!

– После таких гастролей, – добавил второй, – надо неделю похмеляться…

– Кстати, Ми-иш, – сказал Валерка, – у тебя есть деньги? А то мы тут…

Я отдал им все, что нашел в карманах, и отправился к Виксанычу.

Напротив его двери, на подоконнике, было мое излюбленное место, на котором я коротал время, поджидая Учителя.

Когда раздались его шаги, я не утерпел и слетел на два пролета вниз.

– Миша! – Он обнял меня, и в его объятиях я вдруг почувствовал какую-то усталость.

Мы стали подниматься, и я обратил внимание на то, что ему это дается с трудом. Я растерялся. Я никак не мог соотнести это с тем восторженным рассказом, который недавно слышал от Валерки.

Когда мы вошли в его квартиру, Учитель впервые на моих глазах лег. Вы понимаете, столько лет мы просиживали с ним до шести-семи утра, а тут не было еще десяти часов вечера, а он вдруг лег.