Танец левой руки, или Мемуары правого полушария

Человек, меняя точки зрения и глядя на себя со стороны, без всякого гипноза, нашел в себе источник силы для восстановления способности ходить.

Тренируя метод диссоциации я забавлялся, разглядывал себя с потолка, с крыши дома, с неба, с луны или из далекого космоса. Способность взглянуть на мир чужими глазами стала основой для понимания чувственных ощущений других людей и их прогнозирования.

Меняя точки зрения, я пришел к выводу о том, что весь мир находится за колючей проволокой. Просто с моей стороны собрались самые выдающиеся психопаты, мошенники и плуты, пьяницы и наркоманы. Концентрат злобы и ненависти, страдания и боли. Один день в лагере способен пощекотать нервишки больше, чем десять лет на воле.

Намотав на счетчик несколько километров, я отправился в свой девятый барак, где намечался вечерний прикол. С внешней стороны периметра это называется собранием.

В узком проходе между двухъярусных кроватей на табуретке стояло железное ведро до верха наполненное крепким чаем. На другой табуретке лежала куча конфет и большая коробка с сигаретами.

Молодой арестант разливал чай в наши кружки. Взяв чай и конфету, я уселся на нижнюю кровать. Вскоре комната заполнилась расписными телами. Звезды и кресты, купола и гусарские погоны, черепа и пауки притягивали мой взгляд, подчеркивая реализм происходящего. Я почувствовал себя наблюдателем, пассажиром, случайно севшим не в свой поезд.

Когда пришел смотрящий за лагерем, все замолчали и приготовились слушать. Прикол начался с поздравлений. Молодой арестант по кличке “Жиган” зачитал имена и кликухи воров – именинников сидящих в других лагерях. После чего заорал во все горло "Жизнь ворам". Зэки дружно прокричали "Вечно".

“Жиган” продолжил читать имена и прозвища следующих воров, чтобы теперь помянуть за упокой. Затем он заорал "Смерть ментам". Зэки тотчас ответили "Вечно". Когда поздравления и поминки закончились, смотрящий начал разбирать последний конфликт, возникший между арестантами.

С сильным грузинским акцентом смотрящий обратился к длинному зэку по фамилии Суслов. "То, что тебя обозвали сусликом – это ерунда. “Суслик” – это не шерсть. “Суслик” – это просто суслик. А вот ты в ответ обозвал человека козлом. “Козел” – это шерсть. “Козел” – это оскорбление. Вот за это ты и получил по морде". Конфликт был улажен и смотрящий перешел к следующему вопросу.

"Завтра, сказал он, – в вашу хату заедет наш лагерный Барыга. Трогать его запрещено, обманывать тоже нельзя. Пусть барыжит, приносит благо, это его работа".

“Жиган” вновь заорал "Жизнь ворам". Зэки ответили "Вечно". Смотрящий ушел. Прикол закончился.

На следующий день Барыга перетащил свои сумки, наполненные насущным товаром и началась движуха. Со всего лагеря потянулись покупатели. Они усаживались на кровать за занавеской из простыни и устраивали торг. Барыга брал номера телефонных карточек и одежду в виде оплаты. Взамен давал чай, сигареты, конфеты и бисквитные рулеты.

Кому нечем было платить, брали в долг под запись. За несколько лет у Барыги скопилось много должников. В толстой тетради были записаны сотни имен и прозвищ. Сам себя он гордо называл предпринимателем, ни в чем не нуждался и даже не заметил, как срок его командировки закончился.

Выйдя из лагеря на волю, Барыга зашел в ближайший магазинчик. Там он купил большой пластмассовый пистолет и, перейдя в соседний магазин, заорал "Это ограбление. Вызывайте ментов".

Через десять минут Барыгу в наручниках вернули в лагерь и поместили в штрафной изолятор. А через две недели, после заседания выездного суда, счастливый Барыга снова занял свое место в нашей хате. Получив дополнительно пять лет, он продолжил свою предпринимательскую деятельность.

Видимо, с точки зрения Барыги, лагерная шконка была лучшим местом на свете.

Самосуд

Полуподвальная дверь в кочегарку с шумом открылась и клубы пара вырвались на мороз. Из тумана на снег вышли два чёрта. В черных руках они держали большие черные носилки.

Не поднимая глаз и опустив свои черные лица, черти медленно двинулись к большой куче угля. Снежинки падали на их абсолютно черную одежду и брезгливо испарялись, растворяясь в свежем воздухе. Бросив носилки, черти принялись ковырять замерзший уголь тяжелым ломом и большой лопатой.

Мы готовились к вечернему просчету. Площадка перед нашим бараком медленно заполнялась злыми на мороз зэками.

Я смотрел на неприкасаемых на куче угля и перекатывал на языке "Барбариску".

Подошел Сергей Степанов, по прозвищу "Цыган", закурил сигарету, кивнул на чертей и спросил "Жалко, да?". Не дожидаясь ответа, он продолжил "Вон тот, что пониже – жестокий насильник и педофил. Задушил бы его голыми руками, попадись он мне на воле. Из-за таких вот пидоров сижу здесь. Не терплю несправедливость, никого не боюсь, так жил, так и буду жить дальше. Ты видел таких уродов когда-нибудь раньше?".

Свою речь Цыган украшал неповторимым лагерным жаргоном, заставляя улыбнуться, несмотря на обстоятельства места. Мы встали в строй для просчета, и я вспомнил свой первый день в карантине Пятигорской тюрьмы.

Среди ночи двери камеры открылись, и надзиратель вызвал смотрящего в коридор. Зэки продолжали пить чифирь, играть в нарды, валяться на нарах.

Через пол часа смотрящий за карантином вернулся. За ним в камеру вошел молодой паренек. В руках у него была почти пустая большая сумка. Усадив пацана на свободное место на нижних нарах, смотрящий громко произнес "Никаких вопросов ему не задавайте. Ничего не спрашивайте. Ни о чем не просите". Смотрящий ушел за занавеску досматривать нарушенный надзирателем свой наркотический сон, а мы уставились на новенького.

Неприметный пацан с правильными чертами лица сидел на нарах и дрожал от страха. Глядя себе под ноги он без устали повторял "Моя жизнь закончилась".

Бывалые арестанты принялись отпаивать его чифирем, угощать конфетами, дали закурить. Любопытные зэки хотели знать с кем они общаются. Парень сквозь слёзы криво улыбался в ответ и твердил снова "Жизнь моя закончилась".

Все же мы выяснили, что он из Буденновска, а его подельник в соседней камере, в другом карантине. Вскоре оттуда настойчиво постучали.

Смотрящий моментально проснулся, закричал нам "Поймали тишину", схватил большую алюминиевую кружку и с грохотом приложил к стене. Потом он прижался ухом к дну кружки и стал слушать сообщение через метровую толщу тюремной стены. В полнейшей тишине нам были слышны лишь отдельные неясные звуки.

Стукнув два раза кружкой по стене в знак того, что он все понял, смотрящий обратился к сидящим за столом зэкам. "В соседнюю камеру заехал насильник, зверски надругавшийся над старушкой и её внучкой. Это взрослый подельник вот этого урода,– он указал на дрожащего новенького,– мужики интересуются, что с педофилом сделать? Вы не против, если его побьют?"

Все дружно поддержали эту идею. Смотрящий снова со стуком приложил кружку к стене и закричал "Делайте, что хотите. Только без переломов костей и без синяков на лице". Услышав в ответ два удара в стену, смотрящий улегся досматривать свой сон.

Долго спать ему не пришлось. Через двадцать минут его снова вызвали на связь из-за стены. Выслушав сообщение, смотрящий произнес "Все. Все отбили внутри. До суда доживет". Потом он вручил новенькому зубную щетку и пасту, и отправил его чистить умывальник и унитаз.

Интерес к насильнику пропал. Никто его больше не жалел и разговаривать с ним даже не пытался.

Вечерний просчет в лагере заканчивался. Задубевшие зэки мечтали поскорее вернуться в свои бараки, согреться чаем, закурить.

Я сгрыз очередную "Барбариску", чтобы не теряя времени залезть под одеяло на втором ярусе. Начинались мои двенадцать часов владения кроватью.

Проваливаясь в сон, я вдруг вспомнил слова Станислава Ежи Леца "Я думал, что опустился на самое дно, как вдруг снизу постучали".

Чётки от Анчутки

"Ласковое солнце моё…Просто подари мне один только взгляд…"

Радиоприемник на стене нашей камеры пел голосом Киркорова нежную лирическую песню. Арестанты молча слушали концерт, стараясь не мешать друг другу получать удовольствие от музыки.

Солнце никогда не заглядывало в наше окно. Снаружи, недалеко от решетки, был намертво приварен железный намордник.

Когда песня закончилась, Камиль из Дагестана снял с верхней кровати большой бумажный мешок и вытащил изнутри солёный бараний курдюк. Маленьким лезвием от бритвенного станка он принялся отрезать длинные полоски жира.

Затем Камиль распотрошил чистую тетрадь, завернул каждый кусочек в отдельный лист бумаги и плотно скрутил концы для надежности. Уложив свертки на полу посреди камеры в виде пионерского костра, он зажег спичку и поджег бумагу.

Мы в недоумении уставились на огонь. Вскоре пламя сожрало всю бумагу и запахло жареным. Сняв обугленные остатки обертки, Камиль выложил на свою тарелку аппетитные куски копченого бараньего сала.

Как по команде, мы один за другим потянулись за общим хатовским провиантом на верхней кровати, выбирая себе на ужин все, что захочется. Благодаря сердобольным родственникам, наш общак превратился в гигантскую продуктовую кучу.

Дождавшись когда последний сиделец доест и вытрет стол, Камиль объявил "А сейчас мы будем делать ружье". Он аккуратно разрезал бумажный мешок и разложил на столе прямоугольники плотной серой бумаги.

Уверенными движениями Камиль принялся скручивать листы в трубочку, прижимая к столу и наматывая их друг на друга. Смазав клейстером края, он провел пальцами по стволу и довольный посмотрел сквозь дырочку на нас.

Пулю сделали из черного хлеба. Небольшой мякиш хорошо размяли и вставили в трубку. Глубоко вздохнув, Камиль резко дунул и пуля, пролетев через всю комнату, врезалась в кормушку. Зэки восторженно загоготали. Ружье спрятали до ночи. Снова заварили чай. Закурили.

В замочной скважине залязгали ключи, отворилась дверь, за ней распахнулась решетка и на пороге нарисовался очередной страдалец. Парень в нерешительности топтался на месте. В одной руке он держал дырявый матрас, а в другой – клетчатую сумку.

Встретили его доброжелательно, показали свободную кровать, пригласили к столу, заварили чифирь. С большим волнением, он рассказал, что зовут его Валера и работал он сварщиком на стройке. Дома остались жена с ребенком.

Валера обмывал первую зарплату и в суматохе сорвал с полицейского погон. Адвокат обещал добиться колонию поселение, но суда еще не было и Валера сильно нервничал. Попив чифиря и немного освоившись, Валера стал приставать с вопросами.