Бог, которого люблю

Тогда у него возник другой план.

– Отдохни дней десять, – посоветовал он. – Пусть отец за тебя потрудится, что-то заработает. Ему будет легче.

Так мы и сделали.

Кончилось лето, а с ним и сезон доставки билетов. Фактически, это была моя первая в жизни настоящая работа. Я уже привык вставать рано утром, куда-то бежать, что-то делать Набранная инерция должна была иметь продолжение. Преподавание же в музыкальной школе, куда предстояло идти работать с первого сентября, таким продолжением в мое сознание никак не вписывалось.

Случайно, именно в это время, родители прочли в газете, что проводится набор на так называемый рабфак (рабочий факультет) в Институт имени Мориса Тореза. Это были годичные курсы по подготовке в институт иностранных языков. Все, что требовалось для поступления, – заявление и справка с места работы.

В школе я учил немецкий, и дома осталось несколько учебников. Ради любопытства я тут же взял один из них, дал сестре, попросил устроить мне маленький экзамен, чтобы выяснить, сколько же слов осталось у меня в памяти. Когда посчитали, и оказалось, что помню всего тридцать слов, сестра сказала:

– Ну, это почти ничего, за год ты не подготовишься.

Какой-то необыкновенный азарт вселился в меня: «Интересно, сколько же этих слов можно восстановить в течение дня?»

Несколько часов ходил со словарем и зубрил слова. Когда вечером мать с сестрой снова проверили меня, помнил уже около тысячи слов. В этот момент нашел как бы точку опоры.

«Конечно, – подумал я, – сегодня нужнее английский. Что ж, как только поступлю в институт, сразу же и займусь им».

Может быть, бабушка в детстве разговаривала со мной по-немецки, и немецкая речь осталась в подсознании, может от того, что, едва научившись читать, я часами перелистывал энциклопедию, выискивая всякие иностранные словечки. Не знаю почему, но неожиданно понял: мне не надо ничего зубрить, все запоминается само собой, с первого раза, в процессе изучения грамматики.

Однажды, после нескольких месяцев занятий, решив проверить, какая же у меня память, я прочитал страницу немецкого текста, затем отложил учебник и записал на листе бумаги все что запомнил. Разница составила всего несколько слов.

Чувство, что все по плечу, моментально овладело мною. В следующее мгновение уже видел себя главой государства или, на худой конец, крупным чиновником министерства внутренних дел, который расследует свои же преступления.

В жизни каждого человека бывают дни, забыть которые невозможно, помнишь, что чувствовал, с кем и о чем говорил. Наверно, такие дни и определяют дальнейший путь человека, и мысли, появляющиеся в эти мгновения, иногда, вопреки всякой логике, превращаются в обещания самому себе, в руководство к действию.

В тот день, когда мне исполнился двадцать один год, я чувствовал себя так, как будто после долгого и опасного подъема оказался на вершине горы, и с высоты неожиданно открылась захватывающая перспектива.

Перспектива, действительно, обнадеживала. Вдруг открылись способности, о которых я и не подозревал, и стало ясно, за что себя ценить. Поступление в институт оказалось реальностью; приближался очередной сезон доставки билетов, появились новые друзья.

Мой день рождения отмечали вчетвером: Володя позвал своих друзей Марика и Петю. Если бы до встречи с Володей меня спросили, что я думаю о евреях, не задумываясь, ответил бы: «Стараются избегать драк. Спортом, кроме шахмат, не увлекаются. Учатся хорошо, многие идут в музыканты, и почти все стремятся получить высшее образование». Такая характеристика, пожалуй, была бы объективна для евреев-сверстников, окружавших меня.

Володиным друзьям было за тридцать, и это льстило мне. К тому же, дружба с ними идеально вписывалась в «поворот», которого я так желал. Если в моем сознании и была посеяна мечта об Америке, то все, о чем они говорили, падало на благодатную почву, чтобы семена взошли как можно быстрее.

Еще ни от кого в своей жизни не слышал реальной информации о Соединенных Штатах. Рассказывая друг другу о том, что знали из писем от родственников, живущих в Израиле и Америке, они все время сравнивали советскую действительность с западной. Из разговора я понял, если они получат разрешение на выезд, не задумываясь, всё оставят и уедут.

Петя подарил мне будильник, на его обратной стороне гвоздем нацарапал: «Бди время».

Да, немного задремал, промедлил и тебе уже тридцать…сорок… пятьдесят… А что успел?

В тот день мы дали друг другу обещание: куда бы судьба ни забросила нас, однажды мы обязательно соберемся вместе, там, на Западе.

Шел 1968 год.

После возвращения с Севера прошел ровно год. Казалось, время и обилие новых впечатлений должны были как-то сгладить образ Светы. Но этого не произошло. Он жил во мне, постоянно напоминая о себе почти физическим ощущением, будто кто-то едва-едва прикасался ладонью к моей груди, и от этого прикосновения расходились волны тепла.

Ожидание писем, голос в трубке (несколько раз мы говорили по телефону) и регулярно снившийся раз в три-четыре месяца сон, как я еду ее искать, но никогда не нахожу и не вижу – привели к решению: «Само собой это состояние не прекратится, надо поехать к ней, увидеть ее, может быть, тогда что-то изменится».

Дорога в тот северный городок (как и снилось) была долгой: трое суток на поезде в один конец. За окном мелькали бесконечные заснеженные поля, полустанки и маленькие деревушки, а в моей голове крутился калейдоскоп мыслей.

«Обычно, когда кто-то совершает такой «вояж», – осмысливал я, – то это выглядит как предложение замужества».

Но именно сейчас, посреди всех начинаний: поступления в институт, сумасшедшей работы по доставке билетов и желания сделать карьеру, – жениться, это все равно, что сорвать стоп-кран поезда.

Какой-то незнакомый вкрадчивый голос тихо, как бы по-дружески стал советовать: “У тебя же такие способности, ты можешь достичь всего, чего хочешь, а ведь не исключено, что женитьба помешает твоим планам. Пройдет время, все станет на свои места, да и что, ты не найдешь себе москвичку?»

Отчетливо помню напряжение при встрече и чувство, владевшее мной: ведь надо как-то объяснить, зачем я все-таки приехал.

Светлане уже исполнилось 20 лет. Роста она была чуть ниже среднего, вся в веснушках и выглядела семнадцатилетней девчонкой. Никогда так и не видел ее в туфлях, потому что из-за сильных морозов все женщины в том городке ходили в валенках.

Мы поговорили совсем немного, и мои худшие опасения сразу же подтвердились. Несмотря на напряжение, на прошедшее время, ее движения, жесты, мимика очаровывали меня, как и прежде.

К ней в общежитие мы пойти, конечно, не могли, нельзя было пойти и в гостиницу: все в этом городке друг друга знали.

Из двух суток, имевшихся в моем распоряжении, день я просто просидел в гостинице, так как у нее были неотложные дела, а еще полдня мы провели, гуляя по улицам.

Слова, исходившие от меня окольным путем, подводили к мысли, что я такой нечастный, жить без нее мне тяжело, и вроде бы нет выбора. Остается попробовать жениться…

Поезд в Москву уходил рано утром, и я решил последним автобусом добраться до станции, там и переждать ночь.

Неожиданно Светлана вызвалась проводить меня. Мы приехали уже поздно, около десяти вечера.

– Знаешь, – сказала она, – здесь обычно стоит купейный вагон, и в нем, если заплатим проводнику 2-3 рубля, можно пробыть до утра в отдельном купе.

Наутро, расставаясь, договорились, что она, окончив последний курс, летом приедет в Москву, и мы поженимся.

По дороге домой, в поезде, думал: как теперь все представить родителям? Еще перед отъездом они спрашивали, куда и зачем еду, и я, хоть и путано, выложил правду.

Так получилось, что по приезде именно сестре первой я рассказал обо всем, и уже от нее мать с отцом узнали о моих планах.

«Да, но ведь мы ее совсем не знаем, – сказала сестра. – Допустим, жить вы пока можете в моей квартире, но это же все не так просто. Дай мне ее адрес, я напишу ей».

Сестра испытала на себе, что значит не иметь собственного угла. Когда первый раз вышла замуж, родители уступили ей свою крошечную комнату (шесть-семь кв. метров), а сами перебрались в комнату, где спал я.

С мужем прожила недолго, сразу же после развода, поставила цель – во что бы то ни стало иметь свое жилье. Как только представилась возможность, стала ездить по командировкам, жила в общежитиях. Проработала около двух лет, но денег не набрала даже на первый взнос. Ей одолжили родители. Кооперативное жильё досталось ей нелегко.

То ли потому, что я дал обещание жениться и этим как бы подвел черту, то ли потому, что доверил сестре все уладить, но неожиданно стало очевидным: ежеминутное присутствие Светланы в моем сознании заметно сгладилось.

К тому же приближались вступительные экзамены, которые должны были показать, какова реальная цена моим амбициям.

Решение сдавать экзамены сразу в два института одновременно подсказывала простая логика: в два раза больше шансов поступить. Сразу вспомнил об Андрее. Он работал в институте, где был факультет немецкого языка и мог помочь сдать экзамены по литературе и истории, к которым я даже не готовился.

Заблаговременно достал все необходимые документы, в том числе и дубликат диплома о среднем образовании. В обоих институтах первый экзамен – немецкий язык, устный. Когда, спустя три дня, поехал узнать результат, к своему восторгу обнаружил, что и там, и там, напротив моей фамилии, стояла оценка «отлично».

Сдать остальные экзамены было уже делом техники.

В самом начале экзамена по литературе какой-то модно одетый молодой человек, по виду аспирант, зашел в аудиторию, подошел к доске, на которой только что написали темы сочинений, поглазел на нее секунд 15–20, затем спросил изумлённых преподавателей: