Бог, которого люблю

– Где здесь буфет?

Не дождавшись ответа, решительно направился к выходу, ловко обойдя одного из членов приёмной комиссии, который пытался преградить ему дорогу. «Аспирантом» был Володя.

Сочинение за меня написал Марик. Для него литература была такой же страстью, как для меня футбол. Когда Володя сообщил ему темы сочинений, он тут же выбрал своего любимого Маяковского, пошёл в институтскую библиотеку, взял необходимые книги и два часа, не останавливаясь, писал о нём.

В аудитории я намеренно сел около самой двери, и Андрей незаметно передал мне исписанные Мариком листы. Сочинение я сдал одним из первых, даже не прочитав его.

Так, с помощью друзей, я стал студентом романо-германского факультета Областного педагогического института имени Крупской.

Конечно, мог попытаться продолжать сдавать экзамены и в Институт Мориса Тореза, который был более престижным, и где уже сдал на «отлично» немецкий. Но решил, что главное не престиж, и что под прикрытием Андрея учиться будет удобнее.

Сестра, как и обещала, написала Светлане письмо, и прошло уже довольно много времени, но ответа пока не было.

Несколько раз возникали сомнения: «Что же она там написала? Говорит, вроде бы, логично, но сам-то я письма не читал. Может быть, она в душе и против этой женитьбы?»

Но тот новый голос, который как бы родился во мне именно в это время, дружески, спокойно стал советовать: «Ты ведь и сам толком не знаешь, чего хочешь. Пусть все устроится без тебя. Так будет правильно, и потом, время все лечит, не торопись».

Ответ пришел лишь в начале лета. На скамейке под тополем около дома несколько раз перечитал ее письмо. Написано оно было на листках из школьной тетради, сложенных пополам. Суть его сводилась к тому, что со своими друзьями она поехала за город, и там случилось что-то такое, после чего она долго плакала и теперь не знает что делать.

Объяснение могло быть только одно: либо ее изнасиловали, либо из-за легкомысленного поведения она потеряла девственность.

Прочитав такое письмо, жених может испытать гамму чувств: от ярости и ревности до жалости и желания немедленно поехать и разобраться в том, что произошло.

Нет, от моего гнева листья с тополя, под которым я прочел ее послание, не попадали. Я пребывал в недоумении, как от неожиданного хода при игре в шахматы, когда вроде бы все идет своим чередом и вдруг, ход, на который сразу ответить невозможно, необходимо заново осмыслить всю ситуацию.

Лето, а с ним и сезон доставки железнодорожных билетов, были в самом разгаре. Работать стало гораздо легче: в своем районе я уже знал не только самые маленькие переулки, но и расположение домов. По вечерам появилось свободное время.

С Женькой-художником мы, по-прежнему, виделись почти каждый день. Однажды он рассказал, что познакомился с одним чудаком (он его называл татошником), который знает на бегах всех наездников, и они иногда говорят ему, какая лошадь придет первой. Информация показалась мне чрезвычайно интересной, особенно про то, что если в каком-то заезде поставить на темную лошадь, то можно выиграть одним ударом несколько тысяч.

На бегах я никогда не был, и мы договорились, что в ближайший беговой день вместе поедем на ипподром.

Все что увидел и почувствовал, оказавшись на ипподроме, произвело впечатление совсем иного мира. Люди с озабоченными лицами и программками в руках без конца снующие туда и сюда, очереди в кассах, мгновенно растворяющиеся после звонка, азарт на трибунах, висящий как облако, разговоры о том, какой заезд сделан и какой нет. И, наконец, сами лошади – сильные, грациозные, красивые. Огромного размера театр, где ты и зритель, и участник одновременно.

Татошника звали Гришей. Ему было лет сорок. Он не производил впечатления веселого, жизнерадостного человека, какая-то озабоченность постоянно присутствовала во всем его облике.

Поскольку денег, чтобы делать ставки, у него совершенно не было, мы сразу же по-джентельменски договорились: его информация, наши деньги, выигрыш пополам. Что будет в случае проигрыша мы, не оговаривали.

Не могу припомнить, что произошло именно в тот первый день: выиграли мы или проиграли, может быть, потому, что все последующие дни, сколько их было – тридцать, пятьдесят или больше – выглядели почти одинаково. Лошадь, которая, по его словам, должна была прийти первой, и в самом деле имела шанс, но в последний момент она делала проскачку или ее обгоняли на самом финише. Голос диктора, объявлявшего как проходят скачки, не забылся до сих пор: «Сбоила Лодочка», «Штормовой Парус сделал проскачку», «Ушёл в галоп к столбу Гром».

Если же наша лошадь приходила первой, мы, как правило, «не доезжали в длинном». Играть в «длинном» на жаргоне ипподрома – значит делать ставки сразу в двух, подряд идущих заездах. Если в одном из заездов лошадь не приходила первой, деньги были потеряны. Когда же все совпадало, выигрыш оказывался незначительным. А с маленьким выигрышем что делать? Разве что, не дожидаясь конца скачек, поехать в ресторан.

У меня не возникало сомнений в честности Григория. В те дни, когда ему не удавалось ничего узнать, он прямо говорил об этом и не советовал нам играть.

По-настоящему возбужденным и веселым я видел его лишь однажды. Накануне он объявил, что совершенно точно знает «темную лошадь» и попросил принести побольше денег.

В тот день (кажется, воскресенье) было шестнадцать заездов, наша лошадь объявлена в последнем. Часа через два, после начала скачек, мы дали Грише четыреста рублей, которых, по его словам, должно было хватить, чтобы подстраховаться, поставить от всех лошадей в пятнадцатом заезде к нашей, в шестнадцатом.

В великолепном настроении, без всякого азарта, просто коротая время, я по мелочи потихоньку проигрывал деньги, которые у меня оставались.

Примерно за полчаса до заезда, которого мы так ждали, Женька буквально подбежал ко мне и сообщил новость:

– Григорий вошел в азарт, проиграл все деньги, и теперь ему нечего ставить на нашу лошадь.

За полчаса мы кое-как собрали всего десять рублей.

Наша «тёмная лошадь», действительно, пришла первой. Да и выдача оказалась огромной: за один выигрышный билет, который стоил всего рубль, давали 425 рублей. Конечно, я мгновенно посчитал, сколько денег мы могли получить, если бы сыграли на все 400 рублей, а не на десять…

– Куда же у тебя деньги деваются? Ты все-таки что-то зарабатываешь, – удивился Володя, после того, как третий раз подряд мне не чем было заплатить за завтрак.

Мы каждое утро перед работой по-прежнему завтракали в гостинице “Ленинградская”.

– Понимаешь, вкладываю тут в одно дело, – без особого энтузиазма начал я и затем рассказал про свои приключения на бегах.

Выслушал он без комментариев, но всем своим видом показывая, что самому не терпится поехать на бега, чтобы посмотреть, как меня там обманывают.

– А вот ты можешь рисковать в жизни? – спросил его Григорий, когда они познакомились и завязался разговор.

– Ну, вообще-то, иногда… – издалека начал Володя.

– А по мне, знаешь, – перебил его Григорий, – кто не рискует, тот и не живет.

И дальше он стал рассказывать про темную лошадь и про то, как можно сделать «хороший удар», много выиграть. Только нужны деньги.

– Ты, значит, денег просишь? – изумился Володя, будто ожидал всего, что угодно, только не этого. – Это как же получается? – наступал он. – Ты меня первый раз видишь и просишь. Это значит, все, кто тебя знают, тебе уже не доверяют. А как же ты будешь отдавать, если проиграешь?

Татошник был явно ошеломлен таким напором.

– Да как же можно проиграть, как можно? – несколько раз повторил он. – Мне же сам (назвал он фамилию известнейшего наездника) сказал об этом по секрету. – Знаешь что, – в азарте выпалил он. – Дай мне деньги, а я дам тебе в залог мой партийный билет…

И он действительно вытащил из бокового кармана пиджака партийный билет.

– А вот этого мне вообще не надо, – мгновенно отреагировал Володя с таким видом, словно ему предложили наркотики или огнестрельное оружие.

Год назад, когда Женька узнал от меня о доставке, никакого интереса к этой работе не проявил. Его реакция была однозначной: чаевые – это некрасиво, как-нибудь обойдемся без них. Но, очевидно, после знакомства с Татошником гонораров за обложки, чтобы покрывать все расходы, стало явно не хватать. И по тому, как он иногда интересовался моими делами, было очевидным, что он тоже не прочь поработать некоторое время.

С Володей он виделся нечасто и всегда в моем присутствии. У Володи была одна особенность – в разговоре он всегда прибеднялся, но делал это таким образом, что все были уверены, будто денег у него в десять раз больше, чем на самом деле.

Однажды мы втроем оказались в Сокольниках. Подходил к концу июль. Женька стал расспрашивать о доставке, о том, как туда устроиться. Мы рассказали обо всем, и о том, что для этого надо дать начальнику двести рублей. Само собой, разумелось, что деньги мог передать только Володя.

В тот день мы выпили очень много, а еды купили столько, что даже не могли уместить все на столе и часть поставили на стулья.

Слово «купили», мягко говоря, в нашем случае не совсем точное. Володя показал трюк, который действовал безотказно. Подойти к кому-либо, кто уже, отстояв всю очередь, достиг места, которое было ограждено металлической стойкой, и вежливо попросить: «Вы не могли бы мне подать вот тот салат, совсем забыл, что моя жена его очень любит». Затем задача состояла в том, чтобы незаметно миновать кассира. Если это не получалось, мы, конечно, платили.

Использовав несколько раз этот прием, мы, к тому же, еще избежали почти часовой очереди.

Говорили о бегах, о доставке. Вспоминали разные веселые истории. Володя был явно в ударе, и мы то и дело смеялись после его острот.

Затем произошло то, чего я никак не ожидал. Как ровно десять лет назад во мне, Женька в какой-то момент разговора нашел что-то неправильное в Володе и вызвал его драться один на один.