Мне жаль тебя, герцог!

– Вот уж именно помои! – расхохоталась Грунька. – Так она, сердешная, до сих пор, значит, влюблена в Линара?

– Ну, я думаю! – протянул Жемчугов. – И мне сдается, что не могла она его забыть ради принца Брауншвейгского! Свадьбу справляли необыкновенно пышно: какой шитый бриллиантами кафтан Бирон себе закатил! И невеста была пышно одета. Ну вот от этого брака и родился младенец Иоанн Антонович.

– Он ведь еще грудной!

– Ну да, грудной! Шестого октября он торжественным указом был объявлен наследником престола, а семнадцатого скончалась императрица Анна Иоанновна.

– Значит, он – по всей форме законный государь? – спросила Грунька.

– Законный, – ответил Митька, – но лишь по указу, а указ можно отменить указом же, если есть принцесса Елизавета Петровна, которая имеет природные права на российскую корону!

– Ой, Митька! По нынешним временам об этом и думать-то страшно, не только говорить!

– А ты не говори, да и не думай, а делай то, что я скажу тебе.

– Да уж я от тебя не отстану, – решительно произнесла Грунька, – уж пропадать, так вместе!

– Не пропадем! Теперь, если ты сообразила все это, что я рассказал тебе, то должна понять, что наипервейшим делом необходимо постараться вернуть как можно скорее графа Линара опять посланником в Петербург: на него должна быть первая наша надежда, что он не только поможет Анне Леопольдовне в свержении регентства Бирона, но и заставит ее сделать это!

– Послушай, ты словно в сказке рассуждаешь! Как же может это быть, чтобы допустили Линара вернуться опять в Петербург? Ведь Бирон ни за что этого не позволит, а власть у него!

– Надо убедить его, что это выгодно ему.

– Что же, ты, что ли, пойдешь к нему убеждать его?

– Ну конечно не я, глупая, но моя идея. Видишь ли, люди управляются не людьми, а идеями. Пусть наверху стоящие персоны воображают, что все зависит от них, но на самом деле они являются только исполнителями идей, если, разумеется, у них нет своих, как, например, у императора Петра. Этот правил по-своему, но и его замыслы были подготовлены предыдущими поколениями. Однако дело в том, что Бирон с компанией – не великие люди, и у них только и есть желание удержаться у власти и не потерять окружающей их пышности. Значит, им нужно пользоваться чужим умом. Все дело, чтобы умненькую мысль пустить в ход, а дойдет она до них, они воспримут ее и выдадут за свою, а то и совершенно искренне вообразят, что это их собственное измышление. Кинь ты в воду камешек с моста, от него разойдутся круги далеко-далеко, и какую величину обнимет последний круг, одному Богу известно! Вот то-то и оно, что надо уметь бросать такие камешки в жизнь. А тогда легко и управлять ею, даже не будучи на высоком посту. Поняла?

– Понять-то поняла, но неужели у тебя уж эти круги без промаха действуют и ты ни на чем сорваться не можешь?

– Ну тут, конечно, запасливость нужна. Если сорвут на Линаре, чего я, впрочем, не думаю, то дело выгорит с Минихом или, в крайнем случае, с Остерманом!

14

Миних и Остерман

– Ну а они каковы? – спросила Грунька.

– Кто «они»? – спросил Жемчугов.

– Да Миних и Остерман.

– Разве ты их не знаешь? Миних – фельдмаршал, сподвижник императора Петра, а Андрей Иванович Остерман – второй кабинет-министр.

– Знаю, знаю, – остановила его Грунька, – что чинов у них много; я спрашиваю, как их понимать надо в отношении герцога Бирона?

– А, это дело другое. Вижу, что ты начинаешь в самую суть вникать. Тут главное-то, что герцог Бирон все время «управлял» и все будто шло от него, а на самом деле всеми военными успехами в его «управление» мы обязаны Миниху, а успехами в дипломатической части Остерману. Смекаешь теперь, как они оба должны ненавидеть его? Ведь Бирон загребал все время жар их руками! А ты думаешь, у Миниха там нет амбиции? Сделай твое одолжение!.. Амбиции у него хоть отбавляй. После своего похода в Молдавию, когда он вернулся с войском на Украину, то просил у императрицы не более и не менее того, чтобы она его назначила герцогом Украинским!

– Ну а что же императрица?

– Она сказала: «Миних очень скромен, я удивляюсь, как он не попросил титула великого князя Московского!» Никакого другого ответа она Миниху не дала, а затем Бирон был избран герцогом Курляндским. Для того же, чтобы узнать, почувствовал ли то Миних или нет, и как почувствовал, – нужно тебе сказать, что у него в столовой на стене висит ковер огромный, на котором выткана его собственная фигура на коне, а кругом надпись: «Тот истинно велик, кто похож на Миниха!» Это было ему подношение! Теперь, с назначением регентства герцога Бирона, Миних пожелал руководить делами в качестве генералиссимуса всех сухопутных и морских сил. Но не тут-то было! Ему снова отказали во всех его домогательствах.

– Значит, они теперь на ножах?

– Еще хуже: они как будто приятели!

– Почему же это хуже?

– Потому, что при таких отношениях, какие должны существовать между ними, явная неприязнь или даже вражда были бы вполне понятны и естественны и сводились бы к обыкновенным, повседневным, так сказать, чувствам. А теперь, когда они представляются друзьями или – вернее – когда Миних разыгрывает друга Бирона, затаив свою несомненную злобу, это для герцога очень плохо. Затаенная злоба рано или поздно должна выйти наружу. Одно здесь неприятно! Миних, как немец, слишком осторожен и будет, вероятно, медлить.

Грунька внимательно слушала своего собеседника. Но вдруг ее словно осенила внезапная мысль, и она решилась прервать его рассуждения:

– Слышь, Митька, говорили мне, что Миних – большой любезник с женщинами. Правда это?

– И имеет на то право до сих пор, – ответил Митька. – Он до сих пор еще хоть куда: моложе своих лет, высок ростом, ловок, виден и красив, отплясывает на балах в лучшем виде, а когда говорит с барынями, то увлекается до того, что вдруг возьмет и кинется целовать ручки.

– Ну тогда можно и подвигнуть его на скорость, – протянула Грунька.

– Ты за это берешься?

– Попытать можно! Только ведь кругами я действовать не умею; я по-своему, по-женски.

– Ну увидим… хорошо! – одобрил Митька.

– А Остерман? – спросила Грунька.

– Остерман весь свой век был при дворе и прошел школу еще петровскую. Ведь он был воспитателем императора Петра Второго, а достаточно сказать, что он сумел съесть Меншикова – этот временщик пал вследствие происков Остермана. Рассуди теперь, да мыслимо ли, чтобы человек, решившийся тягаться с самим Меншиковым и одолевший его, не смог бы справиться с Бироном?! Нет, этому я никогда не поверю!

– Хитер-то он, хитер, говорят! – сказала Грунька.

– Да уж так хитер, что сам Макиавелли перед ним, пожалуй, новичком покажется. А прием, в сущности, у него довольно простой – болезнь. Он, видишь ли, вечно немощен; его в креслах и так таскают, а чуть что случится – сейчас он дома засядет и никуда; ляжет и, что называется, хвостиком накроется: «Я не я, и хата не моя, и знать ничего не знаю, ведать не ведаю».

– А он к женщинам как?

– Да ведь он старик совсем!

– А Миних молод, что ли? Однако вот ты про него какие штуки рассказываешь.

– Ну Остерман в этом отношении на Миниха не похож: насколько Миних брав и красив, настолько Остерман расслаблен и умышленно опустился. Один бодрится не по летам, другой, наоборот, тоже не по летам представляется хилым и дряхлым. К тому же скуп он, как Кащей, и ради этой скупости нечистоплотен, обмызган и грязен. Кто увидит Остермана случайно, ни за что не скажет, что это – один из первых сановников Российского государства. Ну вот тебе самое главное, – заключил Жемчугов, – запомни все хорошенько, это необходимо для дальнейших наших с тобой действий.

15

Верный человек

Проводив Груньку домой и расставшись с ней, Митька Жемчугов, согретый глинтвейном и пуншем, которые в кофейне немца Гидля приготовляли отлично, зашагал по осенней слякоти петербургских улиц, не обращая никакого внимания на ненастную погоду.

Был уже довольно поздний вечер, и на дворе стояли настоящие октябрьские потемки, холодные и жуткие. С моря по Неве дул ветер, задерживая воду. Деревья, чаще, чем дома, попадавшиеся в то время в Петербурге, шумели оголенными ветвями в темноте.

Жемчугов зажег ручной фонарь и смело подходил к дежурившим у рогаток, которые оставались на перекрестках улиц на ночь, дозорным караулам. На оклик караула: «Кто идет?» – он уверенно отвечал: «Свой», – и показывал бывший при нем пропуск, после чего ему немедленно предоставляли свободный проход.