Частная жизнь москвичей из века в век

Москва-река не только была торговым путем и заслоном от врага, но и кормилицей. Она снабжала население питьевой водой и рыбой, привлекала к себе птиц и зверей, к ней сгоняли на водопой скот. На ее берегах произрастали многие дикие и лекарственные растения, ягоды и грибы. Весенние разливы способствовали плодородию почв, используемых под огороды и сенокосы. Даже во второй половине XIX века рыболовы добывали на удочку (применение сетей и верш в черте города запрещалось) в год не менее 500 пудов плотвы и еще столько же иной рыбы: язей, ершей, ельца, подуста. Что уж тут говорить про времена первых московских князей! Тогда обилие и разнообразие рыбы было столь велико, что можно было накормить ею всю Русь. Но другие княжества не нуждались в чужих речных дарах – у самих такого добра было в достатке.

В старину на территории нынешней Москвы протекало не менее 150 речек и ручьев, существовало свыше 800 болот, прудов, озер и стариц.

Все болота и большинство озер в прошлые столетия уничтожили. Притоки же Москвы-реки, хоть и текут теперь в своем подавляющем большинстве под землей, продолжают способствовать сохранению в городе зелени. Их поймы не были полностью застроены и стали бульварами. Красногвардейский бульвар в рай-оне Пресни обязан своим существованием ручью Студенец, Звездный и Ракетный бульвары в Останкине – Копытовке, Самотечный и Цветной бульвары, а также Александровский сад – Неглинной. О речке Ольшенке напоминает местность между улицами Костромская и Пришвина…

Но, даже гуляя по заасфальтированному городу и разглядывая таблички с названиями улиц, мы убеждаемся, что Москва стояла на мокром месте: Балчуг[3 - Происходит от татарского слова «балчех» – грязь, болото.], Левобережная, Кашенкин Луг, Песчаная, Краснопрудная, Черногрязская, Озерная, Заречная, Затонная, Ключевая…

Сословия

Москва есть большой провинциальный город, единственный, несравненный: ибо что значит имя столицы без двора? Москва идет сама собою к образованию, ибо на нее почти никакие обстоятельства влияния не имеют. Здесь всякий может дурачиться как хочет, жить и умереть чудаком. Самый Лондон беднее Москвы по части нравственных карикатур. Какое обширное поле для комических авторов, и как они мало чувствуют цену собственной неистощимой руды! Надобно еще заметить, что здесь семейственная жизнь, которую можно назвать хранительницею нравов, придает какое-то добродушие и откровенность всем поступкам. Это заметил мне англичанин-путешественник, который назвал Москву прелестнейшим городом в мире и прощался с нею со слезами.

    Константин Батюшков

Дворянство

Первоначально в XII веке дворянами называли служилых людей бояр и князей, которые заменили дружинников. Начиная с XIV века они стали получать за свою службу поместья, которые, в отличие от вотчинных земель бояр, не наследовались. Со временем дворяне в Москве приобретают все большую силу, становясь опорой великих князей и царей и постепенно сливаясь с боярством. Они стали обозначать высший класс населения России.

Дворянин! С каким достоинством на Руси в XVIII веке стали носить сие имя! Нареченные им становятся схожими с Ясонами и Гераклами – еще не боги, но уже не человеки. Они всем отличаются от остального русского населения – и платьем, и пренебрежением к родному языку, и усадьбами, созданными для единственной цели – развлечения. «В преданиях и усадьбах старых русских бар, – писал историк В. О. Ключевский, – встретим следы приспособлений комфорта и развлечения, но не хозяйства и культуры; из них можно составить музей праздного баловства, но не землевладения и сельского управления».

Современники по-разному относились к образу жизни своих богатых соотечественников…

«Отличаясь таким образом от массы народа, – писал основоположник финансовой науки в России Н. И. Тургенев, – преимуществами, образом жизни, костюмом и языком, русское дворянство было наподобие племени завоевателей, взявшего на себя всю силу нации вносить другие инстинкты, стремления, иметь другие интересы, чем большинство».

Зато писатель Ксенофонт Полевой искренне грустил о вельможных домах, наполненных няньками, мамками, пленными турчанками, арапами, карлицами, горничными и сенными девками: «Прежде все, казалось, для того только и жило, чтобы пировать и веселиться, и всех жителей можно было разделись на угощаемых и угощающих, а остальные, мелкие москвичи, были только принадлежностью их».

Провинциальный чиновник Гаврила Добрынин посетил Москву в 1785 году, когда екатерининский «век просвещения» был в самом разгаре: «Проживши там недели с три на чужом столе и в бесплатной квартире, возвратился в Могилев, довольствуясь иногда воспоминанием виденных там предметов, которых смешение нельзя было не видеть, то есть обилия и бедности, мотовства и скупости, огромнейших каменных домов и вбившихся в землю по окна бедных деревянных хижин, священных храмов и при них торговли и кабаков, воспитания и разврата, просвещения и невежества. Получивших богатое наследство видел бедными, гордыми и подлыми. Там подпора Отечества занимается с вечера до утра важными пустяками, названными игрою, и за игру вызывает на поединок, а от восхождения до захождения солнца спят».

В конце XVIII – начале XIX века Москва представляла собою подобие инвалидного дома для высшего дворянства, бывшего «в случае» при императрице Екатерине II. Они украшали себя бриллиантами и орденскими лентами и, тратя капиталы, добивались лести менее состоятельных москвичей и крепостных лакеев. Но время шло, и азиатскую роскошь постепенно приходилось забывать, более обращая внимание на простонародную потеху. Но еще в 1840-х годах, судя по воспоминаниям Б. Н. Чичерина, дворянство продолжало веселиться: «Все это кружилось, вертелось, ездило друг к дружке. Каждое утро и почти каждый вечер были приемные дни то у тех, то у других. Зимою, кроме балов и вечеров, бывали катанья на тройках и пикники за заставой. 1 мая – непременный пикник в Сокольниках, куда ездили самые нарядные московские дамы. На Масленице веселье было в самом разгаре; были утренние балы в Дворянском собрании, где также собиралось все московское общество, а в последний день то здесь, то там танцевали с утра до 12 часов ночи. Великим же постом наступала пора карточных вечеров. Собирались иногда более пятидесяти человек; хозяйка хлопотливо устраивала для всех подходящие партии и, усадив гостей за зеленый стол, сама наконец с легким сердцем садилась за свою заранее подобранную партию. При этом я должен сказать, что за все шесть лет моего пребывания в московском большом свете я не видел никаких дурных сплетен и ссор. Москва думала только о том, чтобы вести независимую и приятную жизнь, с сохранением самого строгого приличия и при хороших отношениях друг к другу».

Еще более праздную картину жизни московского дворянства первой половины XIX века рисует Н. И. Шатилов: «Большинство тогдашнего дворянства жило праздно и легкомысленно и, если и занималось самообразованием, то оно касалось только эстетической стороны, ничего общего с требованием практической жизни не имеющей: о практической жизни мало кто думал. Женщины увлекались французскими романами, заводили флирты, выезжали в свет, делали визиты, сами принимали гостей; многие из них даже не каждый день видели своих детей, которые обыкновенно жили на антресолях на попечении нянек и иностранных гувернанток…

Мужчины, если не служили, то занимались тоже исключительно жизнью в свое удовольствие… Об интересах страны и даже о своих собственных выгодах мало кто думал: на то существовали бурмистры и управляющие. Дела шли по щучьему велению и по барскому хотению – их дело было получать готовые деньги и тратить их на свои удовольствия. Понятно, что такие люди, лишившись дарового труда, не могли устоять и должны были разориться».

Конечно, встречались среди московского дворянства и люди, блещущие умом и постоянно трудившиеся, но на них в высшем обществе смотрели как на чудаков и оригиналов, взявшихся не за свое дело.

Расходы на жизнь в 1860-х годах увеличились. Дворянская Москва все еще веселилась, не в силах уничтожить привычку жить на барскую ногу. Началось разорение дворянства. Одни уезжали из Москвы за границу, надеясь там сократить расходы, живя в дешевых меблированных комнатах, другие переселились в провинциальные города, где все стоило дешевле. Третьи стали искать государственной службы с хорошим жалованьем.

Купечество

Купечество представляло собой поначалу исключительно торговое сословие и лишь со временем завладело фабриками, железными дорогами и банками. До Петра I самые богатые из них, что вели иностранную и оптовую торговлю, назывались гостями. Купцы поплоше составляли черные сотни. Лишь в 1720 году был учрежден купеческий магистрат и купцов разделили на три гильдии. В эпоху Екатерины II объявивший капитал от одной до пяти тысяч рублей принадлежал к купцам третьей гильдии и занимался лишь мелочной торговлей. Если же его сбережения равнялись от пяти до десяти тысяч рублей, то он уже принадлежал ко второй гильдии и мог торговать, чем захочет. Свыше десяти тысяч имели купцы первой гильдии, которым позволялось иметь собственные фабрики и вести торговлю с другими странами.

Почти все именитые московские купеческие фамилии – крестьянского происхождения. Когда-то их предок с котомкой за плечами пришел в Москву и, благодаря крестьянской сметки, повел удачную торговлю. Его потомки умножили капиталы и стали ворочать тысячами, а то и миллионами рублей.

С середины XIX века, и даже немного раньше, главным московским жителем становится купец. Он хоть и ходит, как мужик, в бороде и сапогах, но живет в бывших дворянских особняках, ездит учиться за границу и ворочает миллионными капиталами. Ох, и досталось же купцу от литераторов-разночинцев! Губернатора в фельетоне высмеять боязно, да и цензура не позволит, мастерового – зазорно, а вот московский негоциант – сущий подарок для любителей насмехаться. В «Будильнике», «Развлечении», других сатирических журналах и в газетах помещали бесчисленное множество карикатур на одну и ту же тему: купец, с короткими ножками, огромным животом и бычьей шеей, подстриженный в кружок, хлещет по трактирам водку и произносит глупые речи. Рядышком пустят пару анекдотов о патриотизме купца и любви к гусю и каше. Не обойдется и без юмористического стишка.

Сколько злых завистливых слов потрачено литераторами, завидовавшими быстрому богатению вчерашних крестьянских пареньков. Только ленивый купца не бранил, не надсмехался над ним и его семейством в пьесах и романах. Ну, а московские негоцианты тем временем скупали у благородных господ земли, особняки, картины и книги. Прожившееся высшее сословие, продавая свои наследственные богатства, любило позубоскалить, что жизнь купечества заключена в коммерции, как светильня в плошке; ум зарыт в барышах, словно орех-двойчатка в кожаной кисе; что благородные занятия торговцев – жирный сом, крепкий сон и парная баня; душевные потребности – преферанс, толкование снов и ворожба на кофейной гуще; необузданные страсти – жирные лошади, такие же жирные жены и золотые медали, покупаемые стотысячными пожертвованиями на богадельни…

Нелегка купеческая жизнь, здесь мужицкая сноровка и труд с рассвета до заката нужны. Иной раз пожалеешь московского торговца: туга мошна, да вся изошла на взятки, подношения, подарки правителям канцелярий, полицмейстерам, частным приставам, квартальным и прочим, стоящим у власти согражданам.

Конечно, среди московских купцов было превеликое множество дураков и негодяев. Но в каком сословии в них недостаток?.. Зато именно купечество способствовало развитию московской промышленности, науки, культуры, медицины, благотворительности.

«Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество, – утверждал еще в 1844 году В. Белинский. – Девять десятых этого многочисленного сословия носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна и ботфорты с кисточкою, скрывающие в себе оконечности плисовых или суконных брюк; одна десятая позволяет себе брить бороду и по одежде, по образу жизни, вообще по внешности, походит на разночинцев и даже дворян средней руки. Сколько старинных вельможных домов перешло теперь в собственность купечества! И вообще эти огромные здания, памятники уже отживших свой век нравов и обычаев, почти все без исключения превратились или в казенные учебные заведения, или, как мы уже сказали, поступили в собственность богатого купечества…

Но не в одних княжеских и графских палатах – хороши также эти купцы и в дорогих каретах и колясках, которые вихрем несутся на превосходных лошадях, блистающих самою дорогою сбруею».

Московскому купечеству 1870-х годов посвятил свой роман «Китай-город» Петр Боборыкин. Он уже представляет купца как хозяина города, который и в суде заседает, и городские дела решает, и просвещение берет под свою опеку. Князей Юсуповых и Голицыных, заправлявших Москвой XVIII века, сменили гораздо более просвещенные мужики – Рябушинские, Морозовы, Третьяковы.

К концу XIX века старая Москва с ее маленькими темными лавочками и настырным зазыванием приказчиков стала отходить в прошлое. Стремительно образовывались акционерные компании и банки, где ворочали такими громадными деньгами, о которых раньше и подумать не смели. Появились новые, со стеклянными потолками магазины, в которых горели молочные электрические люстры и продавали первоклассный товар, слово «кредит» стало понятным и естественным, Ильинка с ее биржей заработала на полную мощь.

Московский купец стал иным. Он уже не выпивал перед работой самовар чая, а наскоро проглатывал завтрак, пробегая газеты, и спешил в Китай-город. Здесь в конторе его ждали конторщики, компаньоны, груды писем и телеграмм. И даже обед в «Славянском базаре» тех, кто побогаче, и у «Арсеньича», кто победнее, проходит в разговорах о делах с клиентами. Между столиками вертятся ловкие и юркие комиссионеры, устраивают нужные знакомства, разузнают о кредитоспособности покупателей, сообщают последние биржевые новости. Шмыгают половые, гудят голоса, звенит посуда, и под этот шум совершаются миллионные сделки, подписываются векселя и контракты.

Простолюдин

Злые языки болтали, что типичный москвич – это дворянин сорока-пятидесяти лет, в далекой юности прослуживший пару лет в полку и тогда же прочитавший пару вольнодумных книг Вольтера. Со временем, озлобленный своей незначительностью, расставшись с мечтой наскоком преобразить Отчизну, он стал люто ненавидеть ее и заперся в своем родовом гнезде, общаясь с Россией лишь раз в год – когда крепостные крестьяне привозят деньги и товар.

Другие отмечали, что в Москве скорее исчезнут квас и калачи, чем чванливые чиновники в мундирах с начищенными пуговицами и при часах на золотой цепочке. Сии сановники предложение о взятке считают оскорблением, а берут невестами с приданым не менее десяти тысяч рублей.

Третьи верили, что хваткий купец – высшее достояние города. Он с малых лет уразумел, что собственных суждений о религии, царской фамилии и полицейских чиновников иметь не следует. Воспитанный в духе строгой дисциплины и национальной гордости, деловой хват смело берет займы под проволочный завод или кабак, а чтобы отмаливать то и дело нарождающиеся грехи, держит в доме с пяток прорицателей и иконостас старого письма.

Но чего только не наболтают о Москве и ее обитателях! «Нам, русским, не надобен хлеб, – говаривал юродивый Архипыч, пользовавшийся почетом у императрицы Анны Иоанновны, – мы друг друга едим и сыты бываем».

И сколь языком не трепи, а главным московским жителем всегда был и будет простолюдин. Благодаря его нескончаемому труду, непредсказуемой смекалке и жизнелюбивому характеру крепок и самобытен город. И всякий раз, когда приходила беда, кузнецы, плотники и огородники по доброй воле поднимались на крепостные стены монастырей и Кремля, чтобы исполнить, может быть, свой последний долг перед Родиной.

Иностранцы

Оправив сбрую, на которой
Блестел набор из серебра,
Немчин кобылу тронул шпорой
И важно съехал со двора.
Он наблюдал враждебным взглядом,
Как просыпается Москва.
На чепраке с метлою рядом
Болталась песья голова.

    Д. Б. Кедрин

Иностранец – это человек, не являющийся подданным государства, на территории которого находится. Так что знаменитых «орлов гнезда Петрова», швейцарца Франца Лефорта или шотландца Якова Брюса, занимавших в России важные государственные посты, скорее можно назвать инородцами или иноплеменниками. Как, впрочем, и знаменитую династию Рюриковичей, ведущую свой род от варягов. Иностранцами же являлись приезжавшие на время в Россию торговые и мастеровые люди, послы и их свита. В XV–XVI веках их было в Москве не много, так как Польша и Ливония не пускали через свою территорию почти никого в землю своего извечного врага – России. Чаще всего это были посольства больших государств.

Существовали особые русские посольские обычаи общения с дипломатами, связанные, главным образом, с их принадлежностью к иному вероисповеданию.

Торжественные приемы иноземных послов в Грановитой палате – обряд довольно редкий и потому обставлялся с чрезвычайным блеском и великолепием. Грановитая палата убиралась дорогими коврами и уставлялась по стенам и возле среднего стола громадным запасом золотой и серебряной посуды. Все лестницы, сени, переходы и дворцовые покои, по которым проходило посольство, украшались по стенам особым «шатерным нарядом», то есть дорогими цветными материями.

Посольская изба

Непрерывный ряд царедворцев различных чинов стоял во всех дворцовых покоях на пути посольства и поражал иноземцев блеском и роскошью своих парчовых и бархатных кафтанов. Но, вступив в Грановитую палату и увидев царя, сидевшего на троне в большом наряде, окруженного важнейшими сановниками и символами его державной мощи, иноземцы во сто крат больше прежнего были изумлены необычайным богатством царской казны. Не только шапка, бармы и прочие одежды государя горели большими драгоценными камнями, но и царский трон, иконы над ним и по бокам также блистали золотом, рубинами, алмазами, изумрудами и яхонтами. Юноши в белых атласных кафтанах, с золотыми цепями на груди, с позолоченными топориками на плечах стояли по сторонам от трона в виде почетной стражи. Бояре и духовенство сидели и стояли вокруг стен и возле трона в глубоком и почтительном молчании. Недалеко от трона стояли и государевы стряпчие, то есть чиновники, которые носили за государем и подавали ему в случае надобности посох, платок, коврик под ноги, складной стул и т. п.

Среди стряпчих иноземцы в Грановитой палате выделили одного, который держал на серебряном блюде полотенце. Он по данному знаку подавал государю серебряный рукомойник и такую же лоханку, в которой царь мыл руки, а потом вытирал их лежащим на блюде полотенцем. Этот обряд омовения совершался государем каждый раз, когда ему приходилось принимать из рук иноземцев привезенные ими грамоты или допускать их к руке. Вероятно, при этом имелся в виду подобный же обычай византийского придворного этикета. Но не следует исключать и предрассудок против всего иноземного, как нечистого и басурманского, который был сильно распространен в Московской Руси. Он стал исчезать только со времен Петра I, который близко стал общаться с иноземцами и приучать к тому же своих приближенных.