Футляр для музыканта

– Я имею в виду, что я могу испортить все дело, сэр, – добавил он, не дождавшись ответа. – У меня не было такого опыта.

– Я понимаю вас, дружище.

Генерал Арнольф встал из-за стола, подошел к музыканту и дружески похлопал его по плечу. Гленн заметил, что подбородок у генерала странно вздрагивал, словно он старался подавить усмешку.

– Наступают такие минуты в нашей жизни, – продолжил Арнольф, неожиданно повысив голос, как будто давал интервью для радио, – когда мы должны сделать для нашей родины что-то очень важное, преодолеть себя, даже пожертвовать…

Он отвернулся, пожевал губами.

– Да-да, пожертвовать, – подтвердил он, видимо, не найдя более подходящего выражения. – Если придется – пожертвовать, – добавил быстро, почти скороговоркой и пристально посмотрел на Гленна.

– Я ничуть не менее солдата на фронте понимаю свой патриотический долг, – ответил тот смущенно. – Я готов исполнить приказ, сэр. Но я хочу, чтобы вы знали, сэр…

Он не закончил. Махнув рукой, Арнольф перебил его.

– Я знаю, знаю.

Повернувшись к Гленну спиной, он прошелся по кабинету. Остановился перед окном, глядя, как гнутся под ветром ветви вяза на склоне холма. Потом снова обернулся к Миллеру. Запал патриотизма явно угас, лицо генерала приобрело печальное выражение.

– Поймите, у нас нет другого выхода, – признался он. – Перед самой высадкой в июне гестапо раскрыло подпольную сеть, которая поддерживала связь с настроенными против Гитлера офицерами в штабе фельдмаршала фон Клюге. Многие из них были арестованы после заговора 20 июля. Сам фельдмаршал фон Клюге вынужден был покончить жизнь самоубийством, а замещавший его Модель смещен. Те же немногие, которым удалось уцелеть в окружении нынешнего главнокомандующего фон Рундштедта, должны вести себя осторожно. Они смертельно рискуют. Человек, который будет ждать вас в Париже, связан с этими кругами, и он тоже рискует жизнью, если не своей – в Париже ему сейчас ничего не угрожает, – но жизнью близких ему людей, находящихся на территории рейха. Мы просто не имеем морального права увеличивать для него количество опасностей. В Париже осталось полно тайных пособников гестапо, и все наши агенты – под их прицелом. Необходимо новое лицо, которое не заподозрят, и музыкант – самая подходящая фигура, – заключил генерал веско. – Кто может быть более далек от выполнения разведывательной миссии, чем вы, мой друг. – Он усмехнулся. – В гестапо тоже так думают.

– Тот офицер, с которым мне предстоит встретиться, как я узнаю его? – осторожно осведомился Миллер.

– Это не офицер. Это дама, – неожиданно ответил Арнольф. – Молодая дама. Танцовщица кабаре «Мулен Руж». Фривольная профессия – прекрасное прикрытие для серьезной работы, – поспешил он уточнить, заметив удивление на лице Гленна. – Ее сценическое имя Николь. На самом деле ее зовут Жюли. Жюли Делакруа. Имея репутацию довольно легкомысленной девицы, она тем не менее довольно много сделала для Сопротивления. Она была одним из главных связников, которые поддерживали контакты между нами и заговорщиками группы фон Клюге. Это Жюли подала мне мысль направить именно вас на «свидание» к ней. Нет ничего удивительного в том, что известный музыкант и знаменитая танцовщица случайно встретятся на концерте. В конце концов, у них близкие профессии и могут найтись общие интересы.

– Что же я должен передать мадам Жюли? – серьезно спросил Миллер и, сняв очки, протер стекла, хотя нужды не было – так, на всякий случай.

– Не дать, а взять, – поправил его генерал Арнольф. – Взять ту информацию, которую вам передаст Жюли. Это очень важно. Фон Рундштедт успел поддержать Гитлера 20 июля и снова всплыл из небытия, – генерал вернулся к столу и сел в кресло. – Он был в немилости, о нем не вспоминали. Но он вовремя осудил и даже возглавил суд чести над бывшими сослуживцами, и вот опять ветер дует в его паруса. Став командующим Западным фронтом, он привел с собой некоторых своих людей, но в основном ему досталось «наследство» фон Клюге. Он знает, что многие из них если не находились в числе заговорщиков, то всячески поддерживали и сочувствовали. Один из них – молодой барон фон Венцлов, адъютант фон Клюге, тайный жених Жюли. Именно он должен сообщить нам, когда офицеры, поддерживавшие фон Клюге, готовы прекратить огонь, открыть фронт и сдаться. Это значительно облегчило бы наше продвижение. Вы же со своей стороны, Гленн, должны передать им гарантии, которые я только что получил из штаба Эйзенхауэра. – Арнольф кивнул на шифровку на столе.

– Они откроют фронт? Это значит, они предадут свою страну? – Гленн почему-то сам испугался, произнеся эти слова. – Они же профессиональные военные. Они давали присягу…

– Совесть этих немцев и как они будут спать по ночам после разгрома их рейха – это не самое важное, что должно нас волновать, Гленн, – генерал Арнольф презрительно усмехнулся. – Наше дело – обеспечить успех своим войскам. И именно об этом мы должны с вами думать.

– Я подумал, офицеры не должны так поступать. Пусть даже они и офицеры вражеской армии. Сам я на их месте так бы не сделал.

* * *

Назойливая синица снова забарабанила в окно. Приподнявшись, Гленн потянулся вперед, чтобы взглянуть на нее, но Маренн осторожно его остановила.

– Нет-нет, лежите, – сказала она мягко. – Еще не пришло время для резких движений.

– Вы меня ни о чем не спрашиваете, – откинув голову на подушку, Миллер внимательно посмотрел на нее. – Но я уверен, вас интересует, известно ли мне имя того, с кем я должен был встретиться в Париже, а возможно, и того, с кем этот человек был связан в окружении фон Рундштедта. У вас есть наверняка такое задание от своего руководства.

Он замолчал, его воспаленные глаза буквально впились взглядом в лицо Маренн. Она не собиралась кривить душой.

– Да, такое задание у меня есть, – ответила она невозмутимо. – Мое командование очень хотело бы знать имена людей, которых вы сами справедливо называете предателями. Более того, мое командование даже уверено, что вам эти имена были известны, иначе вашу встречу с ними было бы трудно представить – ведь вы не профессиональный разведчик, чтобы оперировать одними лишь кличками и шифрами. Вы очень легко можете их забыть. Имена запоминаются лучше. И это наверняка был кто-то из артистической, музыкальной среды. Выбирая вас в качестве посланца, ваши американские начальники шли на риск, но, видимо, у них не было другого выхода. У них остался какой-то один канал, который они могли использовать только благодаря вам. Мы все это прекрасно понимаем, – она сделала паузу, чтобы дать ему возможность осмыслить все, что она сказала. – Но, как вы сами видите, пока я не прошу вас назвать мне имена. Потому что я уверена, что вы их… не помните. И это неудивительно после того, что с вами случилось. Надо время, чтобы память восстановилась. И на это направлено лечение, которое мы применяем, – она едва заметно улыбнулась.

– И когда лечение подействует и вы будете уверены, что память вернулась ко мне. Вам ведь не надо проверять, вы и так знаете. Тогда вы начнете меня пытать. Точнее, передадите в руки гестапо, где немедленно этим займутся. – Гленн грустно усмехнулся.

Маренн не торопилась отвечать. Она встала, подошла к окну, глядя на падающий за окном снег. «Американцу нельзя отказать в прозорливости. Да и что сложного догадаться?» – подумала она иронически. Только сегодня утром Скорцени сообщил ей, что Кальтенбруннер настойчиво требует, чтобы «арестованного артиста» как можно быстрее передали Мюллеру. «Уж он-то знает, как его разговорить, – нетерпеливо выговаривал обергруппенфюрер по телефону. – Так что скажи своей врачихе, Отто, пусть поскорее ставит ему голову на место. Он нам нужен».

– Ты слышала?

Повесив трубку, Скорцени кивнул на телефон.

– Пока он явно не настроен снимать это дело с контроля, – заметил он.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я не допущу того, чтобы Миллера пытали. – Маренн ответила резко, даже враждебно, глядя при этом не на него, а в бумаги на столе. – Мало того, что пытки мне отвратительны, а тот, кому угрожают ими, даже и не солдат вовсе, а музыкант, он – великий музыкант, Отто. Он действительно артист.

– Всегда, когда ты злишься, мне предоставляется возможность разговаривать с твоим затылком, с этой пышной копной волос.

Скорцени подошел к Маренн и, приподняв за плечи, повернул ее лицом к себе.

– Он – артист, ты права, – заметил негромко, глядя в глаза. – Ну и выступал бы себе на сцене. В какой-нибудь Оклахоме Мюллер в жизни бы до него не добрался. Он ввязался в дело, где проигрыш – это смерть. И он сознательно пошел на это. Так что вряд ли ему стоит ждать снисхождения.

– Талантливый человек не может остаться равнодушным, когда страдают миллионы, когда льется кровь, – возразила Маренн. – Он не может находиться в стороне. Талант толкает его в самую гущу, он приносит себя в жертву, ведь талант всегда на стороне жизни, он против смерти, против уничтожения.

– Это ты знаешь по своему английскому художнику? – Скорцени усмехнулся и, отпустив ее, отошел. – Это самый яркий пример, который ты всегда приводишь. Знаменитый художник, выступивший защитником простых солдат против заговора генералитета, расстрелянный своими родными английскими пушками в спину, чтобы не мешал.

– Он мог бы не делать этого, – ответила Маренн с вызовом. – И многие его парижские и лондонские друзья не делали. Они не пошли в окопы, а сидели в своих уютных мастерских и продолжали заниматься творчеством. Точнее, тем, что они называли творчеством. Он был один, кто пошел, один, кто сделал это. Один, кто не испугался. Он никогда не был трусом. И, как бы о нем ни говорили, что он флиртовал с женщинами, содержал по нескольку любовниц одновременно, главное испытание он выдержал. На право называться художником и человеком. И за это он поплатился жизнью. Можешь быть уверен, что в память о нем, о моем первом муже художнике Генри Мэгоне, я не допущу того, чтобы Миллера подвергли пыткам. Для этого я использую все возможности, которые у меня есть.

– Вальтера Шелленберга, например, – добавил Скорцени язвительно. – Не сомневаюсь, что это тайное оружие обязательно сработает.

– Тебя это не касается, – отрезала она и, убрав документы в стол, встала, давая понять, что разговор на этом закончен.

– Я могу вас уверить, Гленн, что, несмотря на то что опасения ваши небеспочвенны, вам нечего опасаться.

Она вспомнила о Миллере и повернулась к нему. Он лежал с закрытыми глазами, видимо, отчаявшись дождаться от нее ответа. Услышав ее слова, мгновенно вскинул веки. В глазах – ни капли сна, все та же неуходящая, тупая боль.

– Вам нечего опасаться, Гленн.

Маренн подошла к нему и, взяв за руку, ободряюще сжала ее.

– Вас не будут пытать. Я думаю, бригаденфюрер Шелленберг может гарантировать это, – произнесла она негромко, но твердо. – Вы мне верите, Гленн?

– Да, верю. Благодарю вас, фрау.

Его забинтованные пальцы шевельнулись, он ответил на ее пожатие. Потом снова закрыл глаза. На бледных синеватых губах промелькнула слабая улыбка.

– Вы возвращаете мне надежду, – прошептал он.

* * *

– Удивительно, но я узнала, мама, что Гленн Миллер стал знаменитым благодаря случаю, который, как ему казалось вначале, должен был окончательно поставить крест на его карьере.

Аппетитное мясное рагу с баклажанами ароматно пахло на фарфоровых с серебряной вязью по краям тарелках. В свете свечей на столе поблескивало в бокалах красное вино. Джилл наклонилась, чтобы взять сочную черную оливку из салатника, и, взглянув на Маренн, увлеченно продолжила.

– Когда Гленн оказался совершенно без денег и ему нечем было платить музыкантам, директор танцзала в Чикаго предложил ему контракт. У него не было оркестра, чтобы играть по вечерам, а владелец зала требовал денег за аренду. И представляете, на репетиции, перед самым открытием, ведущий трубач порезал губу и выбыл из строя на месяц, а вся аранжировка была сделана именно на ведущую трубу. Я уже не помню, как звали этого трубача, кажется Дон Мэтьюз. – Джилл слегка нахмурила красиво очерченные брови. – Но у него был очень широкий диапазон, и найти второго такого просто было невозможно. Ситуация казалась безвыходной, все отчаялись. Директор зала был уверен, что ему придется отменять вечера и платить неустойку, а это была довольно внушительная сумма. И тогда Миллер совершил невозможное – за одну ночь он переписал аранжировку. Он заменил ведущую трубу на ведущий кларнет – это позволило гармонизировать мелодию в той же октаве…