Джим Моррисон после смерти

Вергилий взглянул на него с укором, если вообще не с обидой:

– Неужели ты думал, мой молодой господин, что я приведу вас в какой-то вонючий дешёвый притон?

Джим почему-то не сомневался, что Док завернёт в первое же встретившееся им игорное заведение – «Атомико»; на его вывеске стилизованный атомный взрыв расцветал красно-оранжевыми и жёлтыми мерцающими огнями. Джим даже направился было ко входу, но Док покачал головой:

– Не сюда, мальчик мой. Мне надо блюсти репутацию.

– А что, разве одно казино отличается от другого?

– Для запойного пьяницы, может, и не отличается. Но для истинного игрока – очень даже. Игровые автоматы, музыка Уэйна Ньютона, двадцать одно на семь столов – это всё для тупых туристов, чтобы совсем задурить им головы. Впрочем, те, кто заходит в подобные заведения, уже по определению не способны сосчитать даже пальцы у себя на руках.

Как бы в подтверждение его слов, дверь «Атомико» распахнулась, и вышибалы в сверкающей серебристой униформе выволокли наружу троих в жопу пьяных то ли человекоподобных свиней, то ли свиноподобных людей, будто облитых розовой флуоресцентной краской. Эти свиночеловеки – с абсолютно гладкой, без единого волоска, кожей, с пятачками на мордах, торчащими маленькими ушками и закрученными в спиральку хвостами – встречались в Посмертии не то чтобы часто, но и не так уж редко. Никто толком не знал, откуда они появились и для каких целей их создавали, но ходили слухи, что это – неудачные результаты генетических экспериментов нечестивой Холодной войны. Было и такое мнение, что их держат в Посмертии специально, чтобы все остальные чувствовали себя умниками и красавцами по сравнению с такими вот несуразными существами.

Док не пошёл ни в «Сияющее ущелье», ни в «Альгамбру», а также в «Спортивный клуб „Шалимар“. „Четыре туза“ и неизбежные „Фламинго“ и „Золотой самородок“. Он решительно направился в самый дальний конец бульвара, где широкая лестница поднималась ко входу в блистательное заведение, которое могло быть только адским „Гранд-Казино“. Оно было действительно грандиозным – настолько грандиозным, что ему не была нужна никакая вывеска. Остальные здешние заведения были яркими, а иногда и вообще безвкусными, этот же игорный дворец поражал прежде всего стилем, достоинством и замечательным архитектурным решением. Лестницу обрамляли светильники с живым пламенем, а швейцары на входе были одеты в костюмы наполеоновских уланов. Док с одобрением кивнул головой:

– Вот то, что нам нужно, мой юный друг. Я всегда говорил, что деньги должны вращаться в обрамлении изысканном и элегантном, а совсем не среди яркого хлама.

Джим оглядел свои грязные джинсы и измызганную рубаху. Увы, грустное зрелище. Впрочем, и Док был не лучше, в смысле – не чище. Хотя Док оставил свой грязный плащ в катере, его сапоги были все облеплены грязью, сюртук – в пыли и каких-то разводах. И оба они уже несколько дней не брились.

– Нас в таком виде не пустят. Мы сейчас на бомжей похожи.

Док поглядел на Джима с явным разочарован нем.

– Слушай, ты, маловер, неужели ты думаешь, что в Помертии есть хотя бы одно игорное заведение, где не примут Дока Холлидея?

Джим пожал плечами:

– Ну, тебя, может, и пустят, да ещё и расшаркаются. А меня? У меня, знаешь ли, нет репутации великого игрока.

Док вздохнул:

– Доверься мне, хорошо? Ты же со мной.

Как оказалось, быть с Доком – этого вполне достаточно. Когда Док с Джимом поднялись по лестнице, швейцары-уланы сперва посмотрели на них весьма косо, но Док сделал им странный знак, приподняв руку с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем типа «козы рогатой», и их пропустили без единого слова. Как только Док с Джимом вошли в казино, к ним тут же подлетел метрдотель, и Джим подумал, что их всё-таки вышвырнут отсюда – но метрдотель подошёл исключительно с целью как можно скорее проводить их в раздевалку, где они смогут оставить дорожное платье и переодеться во что-то приличное. Получив свои чаевые и от Дока, и от Джима, Вергилий оставил их, но сказал, что будет ждать в вергилийской гостиной и что если он вдруг снова понадобится благородным господам, чтобы проводить их куда-то ещё, то всегда к их услугам. В сопровождении любезного метрдотеля Джим с Доком спустились на лифте в подвал, где располагались роскошно обставленные раздевалки – с огромными зеркалами, мраморными душевыми кабинами, где их уже ждали шестеро услужливых лакеев и три парикмахера. Чистые рубашки пришлось купить, но чёрный шёлковый камзол для Дока и смокинг для Джима были «приветственными подарками» от заведения, как и коктейли – по первому требованию. Когда суета с переодеванием благополучно закончилась, Джим посмотрел на себя в зеркало и остался очень доволен. В качестве завершающего штриха он купил себе стильные тёмные очки «Rау-Ваn» в магазине при казино. Причём цена его приятно поразила. В Аду всё было на удивление дёшево.

Убедившись, что все нормально, метрдотель деликатно ушёл, чтобы Джим с Доком вошли в казино сами. Они спустились в главный зал, где гитарист, очень похожий на Долгоиграющего Роберта Мура, только в белом костюме и, кажется, слепой, играл блюз в сопровождении инструментального трио. Играл, надо сказать, очень неплохо, но Джиму с его буйными вкусами такая музыка не особенно нравилась – слишком изящная, слишком благовоспитанная. Под стать самому казино. Впрочем, он всё равно остановился послушать, но Док потянул его за рукав:

– Нам дальше, мой мальчик. Главный зал – для любителей.

Джим хотел было напомнить Доку, что он и есть любитель, но промолчал. В конце концов, когда ему ещё выпадет случай попасть в salon privee в лучшем казино Ада? Первое впечатление – роскошь и стиль. Запах дорогих духов и хороших сигар. И этот неописуемый аромат больших денег. Перед каждым игроком – горки разноцветных фишек, причём некоторые – размером с обеденную тарелку и стоят, наверное, целое состояние. На стенах – картины Ван-Гога и Пикассо. На Земле всё это можно было бы назвать атмосферой старых денег – старых, в смысле, выдержанных, как хорошее дорогое вино. Здесь Джим выбрал другое определение: мёртвые деньги. В своё время, ещё при жизни, Джим, будучи рок-звездой, иногда забредал в подобные заведения – но исключительно как приглашённый артист для увеселения почтеннейшей публики. Сейчас же, когда он пришёл с Доком Холлидеем, то был принят как свой.

Док сразу пошёл к крупье и вывалил перед ним все содержимое своего мешка с пластмассовым золотом за бессмертную душу, проданную на входе, чтобы обменять его на жетоны и фишки. Похоже, Док решил разгуляться по полной. А Джиму в ближайшее время придётся как-то развлекаться самостоятельно. Вот только что ему делать? В salon privee, если ты не играешь сам, тебе остаётся лишь молча смотреть, как играют другие. Джима это не увлекало. В общем, он пошёл в бар – где, разумеется, подавали восхитительные напитки – и на какое-то время завис у стойки, рассудив, что, когда ему надоест сосредоточенно выпивать, можно будет полюбоваться на женщин. Там, где крутятся большие деньги, всегда присутствует сексуальное напряжение, женщины же в salon privee были все как на подбор – вызывающе красивые, роскошные и утончённые хищницы. К несчастью, все их внимание было сосредоточено на игроках, а не на каком-то там скромном и тихом зрителе в полутёмном баре, как бы привлекательно и романтично он ни потягивал свой скотч. Хотя нет… одна из этих красавиц, кажется, положила на него глаз. У неё были чёрные волосы, с прямой длинной чёлкой, падавшей на глаза. Одета она была в стиле 1950-х годов: узкое, облегающее платье насыщенного зеленовато-голубого цвета. Джим её не узнал, хотя она очень напоминала ему… как её звали? В своё время очень известная фотомодель андеграундных снимков в стиле мягкого садо-мазо с путами и плётками. Джим был уверен, что раньше они не встречались. Но взгляды, бросаемые на него украдкой – взгляды, в которых смешались желание и тревога, – никак не могли предназначаться совершеннейшему незнакомцу, пусть даже этот незнакомец весь из себя обаятельный и привлекательный.

Почему эта женщина поглядывала на него украдкой, было понятно сразу. Она была с мужчиной. Её спутник, высокий, узкоплечий, в безукоризненном фраке и галстуке-бабочке, прежде чем прикоснуться к картам, надел белые лайковые перчатки. Джим сразу понял, что это за персонаж: типичный аристократ-садист старой гейдельбергской школы – вплоть до дуэльных шрамов на щеках, монокля к левом глазу и причёски с высоко выбритыми висками. Гейдельберг играл в двадцать одно и катастрофически проигрывал. Когда он поднялся из-за стола, чтобы наменять ещё фишек, женщина быстро написала записку – на салфетке, тонким серебряным карандашом, – отдала салфетку официанту и кивнула в сторону Джима. Всё было ясно как день. Официант незаметно передал записку Джиму. Чёткий, решительный почерк; крупные буквы с декоративными завитками. А вот содержание записки было каким-то бредовым – или это у Джима было совсем плохо с памятью. Значительно хуже, чем он себе представлял.

Мой котик.

Умоляю тебя, сделай вид, будто мы не знакомы. Человек, с которым я теперь – он со мной сотворит страшное, если узнает, что мы знаем друг друга. Хорошо ещё, он не видел тот фильм! Иначе мне даже страшно представить, что бы он со мной сделал. Но как бы там ни было, ради моей безопасности, нам нельзя обнаружить, что мы знакомы. Ты только не думай, что я забыла ту волшебную ночь и все те восхитительные и ужасные вещи, которые ты проделал со мной этим ПРИСПОСОБЛЕНИЕМ!

Навеки твоя Амбер.

Джим дважды перечитал записку, потом растерянно взглянул на эту Амбер. Гейдельберг уже вернулся за стол, и Амбер старательно избегала смотреть в сторону Джима. Джим приуныл. Либо в его личной вселенной случился очередной сдвиг во времени, либо с памятью и совсем ужасно. Как он мог забыть ночь с такой женщиной? И что это за таинственное приспособление? А поскольку подойти к ней и выяснить всё равно не получится – Джим совсем не хотел рисковать и злить Гейдельберга, – он аккуратно сложил салфетку и спрятал её в карман.

А потом он увидел другую женщину, которую знал и помнил. В облегающем платье из сплошных изумрудных блёсток в зал вошла Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия (но ты называй меня Лола). Она заметила Дока, который пока ещё только разогревался перед большим покером в компании четырёх простаков во фраках, один из которых был вылитый герцог Виндзорский, отрёкшийся король Англии, другой – точная копия Иоахима фон Риббентропа, министра иностранных дел фашистской Германии. Отметив присутствие Дока, Лола направилась прямиком к бару. Сейчас она была ни капельки не похожа на ту бандитку-оторву из «Вива, Сапата!»[50 - «Вива, Сапата!» – фильм 1952 года. Исторический фильм о жизни Эмилиано Сапаты, мексиканского революционера, ставшего в начале 1900 года президентом страны.], с которой Джим познакомился в городке у Дока, но это точно была она.

Вот только, похоже, сама Лола Джима не помнила. Он улыбнулся ей и шагнул навстречу, но она прошла мимо, будто его не заметив, и попросила у бармена коктейль с текилой – его бармен сразу стал смешивать, как только Лола вошла в зал. Джим удивился, но рассудил, что у неё, как и Дока, произошло некое искривление во времени. Он подошёл к ней и опять улыбнулся:

– Мы знакомы, но ты, может быть, этого и не помнишь.

Её голос был холодным, как вечные льды на вершинах Анд:

– Мы никогда не встречались.

– «Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия, но ты называй меня Лола»?

Лола сделала глубокий вдох и понизила голос до шёпота:

– Мне нельзя с тобой разговаривать.

Джим удивился:

– Как так?

– Док не помнит того раза, когда мы встречались в его городе, значит, я тоже вроде как не должна помнить. Но ты мне нравишься, Джим Моррисон, так что, в порядке исключения, я позволю себе нарушить правила. И я тебе очень советую: убирайся отсюда как можно скорее. Забирай своего Вергилия и уходи.

– Из казино?

– Вообще из Ада.

* * *

Свободной рукой Иисус потянулся к пульту. Вернее, даже не так. Свободная рука Иисуса сама собой потянулась к пульту. Порноролик от Ирвинга Клоу закончился без какой-либо драматической развязки, можно даже сказать, он резко прервался, сменившись какой-то там очередной серией «Тайного легиона Зорро» – сериала с лёгким садомазохистским налётом, с плётками и кожаными костюмами. Впрочем, такой подтекст скорее всего не был понятен десятилетним детишкам, для которых, собственно, и сняли этот сериал. Или нет? Хотя с виду этот Иисус уж никак не похож на десятилетнего мальчика, он ведёт себя в точности как ребёнок – мастурбирует, тупо глядя в экран. Сэмпл перевела взгляд с экрана на диван, а потом обернулась к козлу, мистеру Томасу:

– В смысле – кофе открыли козлы?

Мистер Томас дожевал очередной кусок картона и с достоинством проговорил:

– Мне говорили, что где-то в тринадцатом веке один эфиопский козопас по имени Калди заметил, что его козы забалдевают от красных ягод с определённых кустов. Будучи человеком пытливым и любопытным, этот Калди попробовал ягоды сам. И ему тоже вставило, так что он улетел выше воздушного змея. Причём он не только словил свой кайф, но ещё и не спал пятьдесят семь часов кряду. В общем, Калди тут же смекнул, что нашёл нечто замечательное и во всех отношениях чудесное. Разумеется, будучи богобоязненным мусульманином, сперва он подумал, что означенные красные ягоды были посланы в мир Аллахом, дабы правоверные дольше не спали, а стало быть, дольше и рьянее предавались молитвам. Но, пожевав ягоды где-то с неделю, он решил, что они слишком дурманят разум. А потом его осенила идея варить ягоды в кипящей воде и пить этот отвар. Как ты, наверное, уже догадалась, красные ягоды – это дикие зёрна кофе, и…

Сэмпл достаточно грубо его прервала:

– Здесь что, все не в своём уме?

Козёл поглядел на неё с удивлением и обидой:

– Да нет, вроде бы все в своём. Особенно если учесть, что мы живём в мозгу гигантского и к тому же придуманного динозавра из мезозойской эры.

– Один дрочит на старый сериал про Зорро, второй рассказывает мне, как открыли кофе. Это теперь считается нормальным?