Сны

Журналистка опять кивнула головой – брови сдвинулись сильнее.

– То-то! – он в шутку снисходительно потрепал ее по плечу. – И, наконец, позиция номер одиннадцать – «Жестокий шторм», сила ветра от 28,5 до 32,6 метров в секунду. Средняя высота волн составляет 11-12 метров, а самые крупные из них могут достигать 16 метров. Как правило, этого вполне достаточно, чтобы на время, или навсегда, полностью покрыть водой небольшое или среднее судно, – он оценивающе огляделся по сторонам, – такое, как наше, например. Видимость на море очень плохая, края волн повсюду сдуваются в пену.

– Это как? – брови девушки, казалось, слились в единое целое.

– А я знаю? – пожал он плечами. – Так гласит официальный источник, я лично при этом еще не присутствовал. Что же касается суши, то я за нее очень рад, поскольку данная разновидность шторма на ней наблюдается чрезвычайно редко. Поэтому описание его последствий крайне расплывчато – «большие разрушения на значительном пространстве». Как конкретно выглядят эти самые «большие» и «значительное» – источник без понятия, а я тем более.

– А наш капитан в курсе всего этого?

– О классификации штормов по шкале Бофорта? – прищурился он.

– Нет, о том, что шторм приближается?

– Если в Internet информация была, то да, в курсе. Но я сомневаюсь – ты же видела отношение его и команды к моим, – он сделал руками несколько пассов на манер фокусника или колдуна, – пророчествам?

– Но ведь по рации береговая охрана или служба спасения должны передать штормовое предупреждение?

– Должны. Может, и передали уже. Но у нашей рации аккумулятор сдох два дня назад. Разряжается быстро – его на пять-шесть часов хватает, а аварийного питания от генератора или движков моих, увы, не предусмотрено.

– А…если ты прав, в какой шторм попадем мы?

– Не знаю, – разведя руками, признался он. – Но если я прав, ночью ветер должен усилиться. В лучшем случае будет шесть баллов – волны по три-четыре метра с брызгами. Ты когда-нибудь слышала, как провода электрические гудят?

– Да.

– Когда зонтики наизнанку выворачивает?

– Конечно.

– Вот это шесть баллов и есть.

– Поняла. А в худшем случае?

– Семь-восемь баллов. Волны от пяти до семи метров. И ветер метров 17-20 в секунду. У вас в Штатах, кстати, такое бывает – это когда против ветра идти трудно. Так что, если ночью спать не будешь – можешь на палубу выйти и посмотреть. Но лучше не надо.

– Почему?

– Смоет к чертям.

– К каким? – у нее был крайне растерянный вид и взгляд потерявшегося ребенка.

– Ну… К морским конечно.

На этом их разговор прервался, появившийся Нуэртес недвусмысленным жестом дал ему понять, что капитан ждет его в рубке. Вопрос на самом деле был пустяковый – тот хотел знать о расходе дизеля и том, хватит ли его на обратный путь, если погода и дальше начнет ухудшаться и придется идти против ветра. Уже сейчас в час они делали не больше двадцати миль, что и вызвало озабоченность сеньора Марьентеса.

Хватит, успокоил он его, до Ада, говорят, через океан быстрее добираться – плотность воды меньше, чем земли и скальных пород.

И что, раздраженно бросил капитан, прикажешь теперь назад поворачивать? Неплохо было бы, отреагировал моторист, да только не я тут приказы отдаю. А как же деньги за фрахт, удивился помощник капитана, тебе что, деньги не нужны? Александр Македонский завещал поместить себя в гроб таким образом, чтобы руки его были снаружи, совершенно не к месту поведал майор, знаете почему? Нет, ответили оба.

Он хотел в назидание потомкам показать, что все свои заслуги и богатства в загробную жизнь не возьмешь, «дабы каждый мог узреть, что руки мои пусты, ибо жизнь – это тлен, а богатство – дым, и не взять ничего из жизни этой, кроме двух монет, да те не себе», процитировал он.

Достал ты уже, Crazy, со своим черным юмором, тебе что, никто не говорил? О чем не говорил, капитан? Что шутки рано или поздно могут стать реальностью?

А не шутка это, пожал плечами Crazy, это факт исторический. Так и я не шучу, без тени улыбки поведал Марьентес, могу тебе путевку в Ад хоть сейчас организовать – за борт сам шагнешь или помочь? Ага, попробуй, майор демонстративно расстегнул обе кобуры – мне акулы только спасибо скажут – говорят, опять же, что они только на движущуюся добычу реагируют, но доподлинно сие не известно. В любом случае, когда в Аду лет через сорок встретимся, вы мне и расскажете, так ли это.

Капитан переглянулся со своим помощником, и оба захохотали во весь голос. Нет, хорош, а на самом деле, без дураков, дизеля-то хватит?

Да хватит, хватит, и туда, и обратно и еще раз туда. Ну и распрекрасно, Марьентес хлопнул его по плечу.

И до Ада хватит, упрямо повторил моторист, глядя капитану прямо в глаза.

________________________________________________

Он лежал на лежаке и наблюдал за полетом летучей мыши.

Лежак сохранял неподвижность относительно судна благодаря четырем болтам, которыми был накрепко вмурован в переборку, а в качестве летучей мыши выступала мышь обыкновенная, которую каким-то чудом занесло на борт пару недель назад. Поймана она была при помощи старинной советской мышеловки «Пять копеек», состоявшей из литровой банки, кусочка сыра на скотче и монеты в 50 чешских крон, после чего он поместил ее в клетку, подвешенную к потолку.

Вестибулярный аппарат у грызуна оказался на уровне – волнение в пять-шесть баллов он переносил «на ура». Клетка сама по себе была тяжелой, но при таком волнении раскачивалась хорошо – в этом случае мышь гордо именовалась летучей. С трудом проглотив очередной комок в горле, он, глядя на спокойную мышь, сделал вывод, что на самом деле клетка висит строго вертикально – это судно раскачивается относительно нее.

Света в моторном отсеке было чуть – тусклый плафон был запитан от генератора напрямую, но лампочку он ввернул туда на 20 ватт, основное же освещение он включал только во время регламентных или ремонтных работ. Полумрак позволял лучше сосредотачиваться, да и во время качки здорово помогал – глазу не за что было зацепиться, и тошнота одолевала не всегда и не слишком. Ему вообще казалось, что он парит в темноте, не один конечно, с летучей мышью – вдвоем, то есть – а плафон выступает в роли далекого и тусклого Солнца.

…И что весь мир – бардак, я чувствую и знаю.

И люди все почти на этом свете – твари.

Дерутся из-за места, под Солнцем место дай,

А Солнце светит тускло, как проклятый фонарь…

Он улыбнулся, улыбка получилась не очень-то веселой, а как ты хотел, в переводе с греческого «ностальгия» – это боль. А воспоминания о прошлом редко когда бывают другими. По крайней мере, у тебя. Да, согласился он, по крайней мере, у меня.

И дело вовсе не в том, что все было плохо – наоборот, все было хорошо, а иногда, правда, очень редко – слишком хорошо. А иначе ностальгия не накатывала бы настолько отчетливо, что становилось не понятно – где шторм реальней? – за бортом или у тебя в душе? Обычно это происходило перед каким-либо важным событием, своего рода предчувствие, что скоро произойдет нечто глобальное – и все, чем ты живешь в настоящем, в одно мгновение станет прошлым.

Закроется очередная дверь, отрезав тебя от прожитого, или прожитое отрезав от тебя, какая разница, ведь от перестановки слагаемых сумма не изменится – а была ли эта дверь той самой Дверью В Лето, ты узнаешь потом – а может, и вообще не узнаешь.

Но ведь ты к этому готов? Готов, подтвердил он, засыпая, скорее бы – неизвестность пугает больше, чем ощущение уже свершившего факта. И тебя не волнует, что там, по другую сторону двери? Абсолютно, он равнодушно пожал плечами, я ведь не могу изменить еще не наступившее будущее – а какой смысл тогда волноваться? Вот когда оно наступит, тогда и посмотрим – в чем сила, брат. В деньгах? В правде? А может и в том, и в другом – и истина, как, впрочем, и всегда, окажется где-то рядом и посередине.

В двух искрящихся тяжелой и благородной чернотой пистолетах ТТ.

________________________________________________

Он проснулся от резкого толчка, правильнее было сказать, от удара в плечо. Скосив глаза на виновницу внезапного пробуждения, он поморщился:

– Бить-то зачем?

Тут до него дошла вся нелогичность ситуации – стандартной конструкцией их судна была предусмотрена сквозная связь всех кают и помещений – как на подводной лодке. Однако помешанный на живучести корабля капитан Марьентес мириться с этим не стал.

В трюм с палубы можно было попасть тремя способами: первым – самым простым, через рубку, вторым – через фор-люк и третьим – через ахтерлюк[18 - Фор-люк – передний грузовой люк, ахтерлюк – кормовой люк.]. Таким образом, корабль был поделен на три герметичные и изолированные друг от друга части – моторный отсек был одной из них, люк в грот-трюм[19 - Грот-трюм – средний судовой трюм.] был заварен наглухо. Надо сказать, что в следующем же рейсе это себя оправдало – во время шторма фор-люк был сорван и передний грузовой отсек был затоплен на треть – на общей устойчивости судна это почти не отразилось, зато основной груз удалось спасти.