Истории с привкусом мазута. Африканские истории

– Не знаю, зачем тебя сюда прислали, но раз работы нет, ищи пятый угол.

И я стал его искать: слонялся по базе, болтал по-французски с сержантами и лейтенантами, познакомился с капитанами и зависал с ними в авиационном кабаке, где мы регулярно после работы пили пиво, а местные шашлыки называли «брошет». Помимо того, что я ничего не делал на работе, большим ее достоинством было то, что, как во всех южных странах, мы трудились с восьми утра до двенадцати, а потом начиналась сиеста (то есть послеобеденный отдых), а потом уже на работу никто не выходил. С утра за мной приезжал автобус, в полдень он меня отвозил домой, и так продолжалось месяц, пока не случилось страшное: мне пришлось переводить командующего авиацией нашему военному советнику.

Мы сидели втроем в кабинете командующего, и как хороший выпускник иняза, я четко переводил всё, что говорил мой шеф. Но когда начинал говорить его собеседник, понимал только интонации и суть разговора, потому что его французский как-то уж очень отличался от того парижского, которому меня учили.

Я додумывал то, что он, может быть, и не говорил, старался сгладить свои паузы междометиями, краснел, как на экзамене, потел и бледнел, и чем дольше продолжалась беседа, тем острее осознавал: всё кончено, меня выгонят, вышлют, выставят, вытолкают взашей, позор, зря учился, никакой я не переводчик.

Всё кончилось гладко. Они пожали друг другу руки, командующий сказал:

– Пусть поживет.

А советник:

– Я еще подумаю.

Так я остался в Мали, даже не на два, как предполагалось, а на целых три года.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОПОЛНЕНИЕ

Через два месяца приехало переводческое пополнение: человек двадцать, из них половина девушек. Из мужского пола трое учились со мной на курсе. Стало значительно веселей. На два-три месяца я понял, что наши девушки лучше всех, и перестал пялить глаза на задницы негритянок.

Нас переселили в центр города, где были широкие улицы и ночные бары, и теперь в нашей холостяцкой общаге: три-четыре человека в комнате под накомарниками, – ютились вместе капитаны-майоры и лейтенанты-переводчики. У нас появилась веранда, где вечерами мы резались в преф, душ и туалет во дворе и собственная прислуга – негр Карамагор с огромным членом: я его однажды увидел в душе и сначала не понял, подумал, что это шланг, которым он подмывается. За детскую непосредственность и наивную чистоту мы его прозвали Алеша Карамазов.

Девушки жили на другом конце города, не помеха, когда есть деньги на такси, и преподавали русский язык в колледже. Мужское пополнение откомандировали переводить танкистам и артиллеристам.

Я, как самый опытный среди переводчиков (два месяца в Мали за плечами), объяснил коллегам простые истины, о которых никто нам не говорил перед отъездом: выпивать можно и нужно – это профилактика от малярии, спать с нашими девушками можно, но без взаимных обид и последствий, в кино на порнуху ходить нельзя, но можно, ночные бары посещать нельзя, но можно, так, чтобы никто из своих не увидел, с негритянками спать нельзя, но, если очень хочется, можно.

Через несколько дней, в один из выходных, мы устроили день знакомств с нашей женской переводческой половиной: поехали вместе на пикник загород.

И тогда я впервые в жизни наяву увидел бегемотов.

Как оказалось, мы выбрали не самое лучшее место для пикника (кто-то добрый нам его посоветовал): в роще на берегу реки рядом с лежбищем бегемотов. Река называлась Нигер, и даже наша Волга, по сравнению с ней, казалась речушкой.

За какие-то гроши на пирогах нас стали переправлять на другой берег: там, действительно, нас ждала идиллическая роща, лучше места для более близкого знакомства не придумаешь. Картина переправы настраивала на романтическое продолжение: мускулистый негр в набедренной повязке вел длинную узкую пирогу, отталкиваясь шестом, мы любовались природой и откровенно выступающими прелестями наших спутниц, жаждали любви и наслаждались покоем и свободой.

И тут вода забурлила, и рядом с нами выплыла туша раза в три превышающая нашу лодчонку; так я познакомился с бегемотом. Он оказался удивительно добродушен и не тронул нас, хотя мог бы переломить эту выдолбленную из ствола дерева лодку, как щепку. Добирались мы до берега тихо, и только почувствовав под ногами траву, ожили, замутили костер и шашлыки, и стали отмечать знакомство по-русски, с размахом. После выпитого в большом количестве джина, то ли в силу советской морали, то ли из-за напутствия старших партийных товарищей, никто не полез в кусты, а разбившись на парочки, мы платонически обнимались у костра. Рядом, метрах в ста, купались беззаботные бегемоты с детенышами, и мы не мешали друг другу.

Мне понравились сразу две девушки, и я целовался с ними по очереди.

Месяц спустя, когда мы все отмечали у кого-то из них день рождения, одна предложила мне на ней жениться, а вторая сказала, что во время отпуска собирается выйти замуж и пригласила на свадьбу.

После этого я понял, что, сколько бы ни продлилась моя командировка, я никогда не вступлю в интимные отношения с нашими девушками в Мали. А поскольку в мои двадцать два года пружина так и рвалась из трусов, я сосредоточился на простых, доступных черных женщинах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

СВИНЬЯ

Килограмм свинины стоил сто франков. Живая свинья стоила пятьсот франков. Кому-то из наших военных пришла в голову экономная мысль всем скинуться и купить свинью. Однажды вечером после работы к нашей коммунальной вилле подъехал грузовик советского производства и вместе с двумя нашими капитанами высадил свинью. Свинья оказалась крупной и строптивой, и когда капитаны на руках внесли ее во двор, силы оставили их, и свинья, вырвавшись из рук, радостно хрюкая, понеслась через двор, сбив по пути с ног ничего не подозревающего Карамагора. На крик собралось всё население общаги: младшие улюлюкали, старшие пытались принять решение, что делать со свиньей. Как водится в армии, командир отдал приказ: свинью изловить. Ловили долго. Очнувшийся Карамагор принял в этом активное участие, и когда, наконец, зажал ее между ног, спросил: «А дальше что?» Что делать дальше, не знал никто, но мяса хотелось всем. Мы посмотрели на старшего по званию, и так как должность обязывала, он сказал: «Будем резать». Вышли два капитана с большими тесаками и стали резать. Видимо, навыков ни у кого не было, потому что свинья не давалась, вырывалась и орала дурниной.

К этому времени на крики и визги собрался уже весь квартал. Большинство столпилось у ворот, кто-то сидел на заборе и, как болельщики на стадионе, делал ставки: кто победит, мы или свинья. Самые наглые зашли во двор и давали советы.

Мы снова посмотрели на майора, и он понял, что от его решения зависит авторитет советской армии.

– Будем убивать током, – сказал он.

Для наших военных дело было привычное: взять два проводка и присоединить к лапам. Провода нашлись, лапы дергались в истерике. Складывалось впечатление, что, побегав по двору, свинья снова почувствовала себя поросенком и решила до конца сопротивляться надвигающейся катастрофе. Свинью уже держали шесть человек. Обалдевший Карамагор стоял рядом и молчал. Еще двое включали ток. Переводчики притихли на веранде и дрожали. Когда ток прошел через свинью, она завизжала так, что сбежалось еще три квартала. Но умирать не хотела. Когда капитаны поняли, что электричество ей тоже нипочем, они опустили руки. Тогда очень аккуратно, как достойного противника, они ее связали и позвали соседей.

Наши черные друзья, которые только что аплодировали и болели за свинью, прирезали ее за пять минут, разделали мясо и передали его нам за небольшое вознаграждение. В этот вечер было выпито много водки, а свинья оказалась вкусной.

На следующий день в местной газетенке появилась статья о том, как советские офицеры в чужой стране издеваются над редкими местными животными.

Дело замяли, а в общагу приехал наш начальник-полковник и сказал:

– Майору объявляю строгий выговор за то, что не мог справиться со свиньей, капитанам по выговору, а переводчикам – благодарность за то, что не входили в сношения с местными животными.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГОРОД

За три года я вжился в Бамако и полюбил его, хотя, как бы его ни приукрашивали на открытках, это была просто большая одноэтажная деревня, разделенная пополам рекой Нигер.

Нас возили на автобусе на работу и обратно, и, поначалу, оставшееся время мы проводили дома. Потом мы осмелели и стали выходить в город по двое, по трое. Мы исследовали улицу, на которой жили, и, кроме двух королевских фламинго, живущих на соседнем заборе, и трех унылых продавцов сигарет, сидящих на табурете перед сколоченными из досок ящиками, не обнаружили ничего интересного. Тогда мы двинулись дальше к центру и по соседству с длинным забором, на котором крупными буквами было написано «здесь не писать», но, как нарочно, рядом писали все, наткнулись на два единственных на весь город супермаркета. Войдя в них, мы поняли, что находимся за границей. Там было всё, что советскому человеку могло присниться только в розовом сне. Мы бросились тратить наши первые валютные деньги, но очень скоро старшие товарищи объяснили, что мы не миллионеры, а простые советские служащие за рубежом, и тогда мы попали на главную достопримечательность города – вещевой рынок. Это был лабиринт, город в городе, глаза разбегались. Мой приятель, переводчик Сережа, впервые оказавшись на рынке, срочно решил купить себе темные очки. Отговаривать его я не стал, но сам решил повременить с покупками, и правильно, как выяснилось: за те деньги, которые он заплатил, можно было бы купить пять очков. Очень скоро мы поняли, что на рынке принято торговаться. Происходило это таким образом:

– Хотите купить ковер? Это настоящий, персидский. Десять тысяч франков.

– Плачу тысячу франков.

– Семь тысяч франков.

– Две тысячи франков.

– Мне даже обидно. Вы у нас не в первый раз и должны знать, что надо остановиться посередине. Пять тысяч франков.

Когда мы поняли суть процесса, мы перестали ходить в супермаркеты.

Был еще и мясной рынок. Там было много свежего мяса и мух. Здесь я узнал, что деликатесный советский продукт – язык – стоит намного дешевле, чем обычный кусок мяса.

Овощных рынков не было, потому что фруктами и овощами торговали на каждом углу, сидя на земле и разложив свой товар в тазах: манго, ананасы, бананы, арахис падали в тазы прямо с деревьев и кустов. Тазы с непроданным товаром женщины уносили на голове, подложив под таз тряпку, этому их учили с детства. Я собственными глазами видел, как наша соседка, восьмилетняя девочка, приходившая к нам набрать воды из-под крана, лихо водружала себе на голову полное ведро воды и несла домой. Может быть, поэтому все малийские девушки были очень стройными: они с детства учились ходить с полным ведром или тазом с фруктами на голове, поддерживая его одной рукой, а второй элегантно размахивая в такт бедрам.

Самым дешевым товаром был арахис: большая горсть жареного арахиса стоила меньше, чем коробок спичек. Обычно у входа в бар мы набирали горстями арахис и щелкали его тут же под холодное пиво.

Кстати о спичках: они делались по китайскому рецепту и среди местных жителей назывались «русская рулетка», потому что каждая десятая из них взрывалась в руках. Когда мы об этом узнали, перестали экономить на спичках и пользовались только зажигалками.

Самыми лакомыми лавками для жен наших военных специалистов были полотняные ряды, где можно было накупить столько ткани, что хватило бы на дорожку между самолетом, приземлившимся в Москве, и аэропортом. Самыми любимыми были золотые ряды: там можно было купить золотые цепочки или заказать золотые кольца и перстни по смешной цене: доллар за грамм золота. Поэтому у зажиточных африканских женщин уши отвисали под тяжестью золотых серег до плеч, а наши складывали скупленное золото в чемодан под тряпки.

Самыми разорительными для нас, переводчиков, были джинсовые магазины, где Ли и Вранглер, за которыми мы охотились в Москве, лежали стопками на полках. Когда мы их примеряли, мы делали это быстро-быстро. Нас так здорово проинструктировали перед отъездом, что мы боялись снять штаны в примерочной: а вдруг это засада и провокация, сфотографируют, сделают фотомонтаж и начнут шантажировать.