Истории с привкусом мазута. Африканские истории

Я приехал на работу раньше всех, что-то объяснил дежурному сержанту, как-то соврал нашим, когда они вышли из автобуса, но малийский капитан, у которого я был ночью в гостях, хоть и не рассказал никому об этом случае, месяц со мной не разговаривал.

И теперь я его понимаю.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЖЕНСКАЯ ОБЩАГА

Почему-то мне понравился бар «Истамбул». Наверно, я снова хотел там встретить Лили, но встретил другую – это была моя вторая любовь в Мали.

Ее звали очень романтично – Жизель. До сих пор не знаю: то ли их, действительно, так звали, то ли они сами придумывали себе имена. Она была податлива, как воск, и своенравна, как верховая лошадь. Она даже где-то училась или работала, и я снова влюбился. На этот раз я не мог воспользоваться домом капитана, но, к счастью, она повезла меня к себе. Такси подвезло нас к дыре в глиняном заборе, мы прошли через темный двор и очутились в доме, в котором, как оказалось, была всего одна большая комната со множеством кроватей.

– Тихо, – приложила она палец к губам, – все спят.

Я не стал задавать вопросов и, ведомый в темноте за руку, приземлился рядом с ней на кровать. Кровать была жесткой, но я обнимал ее и млел от предвкушения. Наутро она меня разбудила и посмотрела на меня без интереса, видимо, за ночь ожидала большего. Было уже светло, она одевалась и собиралась на свою, то ли работу, то ли учебу, и моя любовь к ней разом схлынула, когда я сел на кровати и увидел рядом еще четыре постели, из которых, как из пены, вырастали черные, стройные, неодетые и невыспавшиеся женские тела.

Жизель моя ушла, и, незаметно для себя самого, я оказался в соседней кровати. Такое в моей жизни было впервые: одна стонала и извивалась подо мной, а трое других ласкали и целовали меня, как наложницы в гареме. Было утро субботы, на работу идти не надо, я окончательно расслабился и, забыв обо всем, окунулся в это черное, сладкое сплетение рук и ног, а потом уснул.

Проснулся я от прикосновения на лице. Влажная женская рука гладила мне лицо и грудь, я открыл глаза.

– Все ушли, пойдем умываться, – сказала девушка.

В комнате никого больше не было. Среди утренних моих нимф я ее не видел, она была в набедренной повязке или полотенце, или бубу, грудь была открыта и так же прекрасна, как на местных статуэтках из черного дерева. Я поднял глаза и увидел испещренное оспинами рябое лицо.

– Пойдем, я тебя умою, – еще раз сказала она и взяла меня за руку.

Я встал, еще сонный, и послушно побрел за ней во двор. Водопровода в доме не было. Посередине бетонного двора была небольшая ямка, над которой я и присел абсолютно голый. Солнце жарило тело, и я подумал, что уже часов двенадцать. Незнакомка с отталкивающим лицом принесла таз с водой, кусок мыла и сняла свое бубу. Такой стройной фигуры, такого прекрасного, упругого тела я в жизни своей не видел. Молча, она окунула губку в воду, намылила ее и стала меня мыть. До этого ни одна женщина не мыла меня, разве что мать в детстве. Я сидел на корточках и ощущал блаженство, когда она касалась моего тела руками и губкой. Она вымыла меня всего, а потом сполоснула чистой водой. Всё действо происходило в тишине, как во сне или в немом кино. Потом, так же молча, она обтерла меня, взяла за руку и повела обратно в комнату. Я глядел на нее и уже не замечал ее обезображенного лица, а только чувствовал рядом ее жаркое тело. Мы легли в постель, и мне показалось, что нет девушки красивее ее на свете. Солнце уходило, когда я уехал.

Не рассказать своим товарищам-переводчикам о доме, в котором я провел почти сутки, я не мог. Мы туда ездили большой компанией много раз, нас принимали со смехом и объятьями, все со всеми переспали неоднократно, но что удивительно: свою рябую, прекрасную банщицу я больше не видел.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ДВОР УБИЙЦ

Начинался сезон дождей. Вечера стояли душные и влажные. В это межсезонье, а в Африке всего два сезона: жаркий, когда зелень выгорает до желтизны, и сезон дождей, когда трава вырастает с наши яблони, – особенно обостряется человеческая неуравновешенность, возбудимость и сексуальное влечение. Я слышал даже, что в некоторых африканских странах за изнасилования в этот период дают меньше срок, хотя я с трудом себе могу представить, как в Африке можно кого-то изнасиловать. Один мой знакомый рассказывал, что его друг поехал в этот сезон в командировку в Африку и за неделю, без всяких врачей и лекарств, излечился от импотенции.

В эту субботу мы отмечали день рождения одной из переводчиц на их женской вилле. Шумной гурьбой, на нескольких машинах (на такси, естественно, свои были только у большого начальства) мы приехали на другой конец города. Как водится, все сфотографировались во дворе и перешли в просторную гостиную, где был накрыт стол, играл магнитофон, и праздник гремел музыкой, тостами и танцами. Веселились от души, но целовались и обнимались платонически. Наших девушек любить было можно, но женитьба при этом становилась неизбежной, а на такой серьезный шаг ни один из нас не был готов.

Разъезжались поздно, по три-четыре человека. Мы втроем: я, Сергей и Коля, все из одного института, то есть знали друг друга давно, – решили добавить. Эта-то российская привычка – добавить, когда уже и так прилично выпито, наложилась на жаркую ночь межсезонья: незавершенные объятья и поцелуи захотелось заполнить осязаемыми и безотказными черными девочками. И вместо того, чтобы благоразумно ехать домой, мы зарулили в ближайший бар.

В этом баре мы были впервые, он нам показался слишком светлым и голым: кроме нас, за пустующими столиками сидели еще двое африканцев. Мы выпили виски, и внутри зажглось и заерзало. И тогда к нам подсел один из сидящих за соседним столиком парней:

– Ребята, – по-свойски обратился он к нам, – может, еще вместе выпьем, я угощаю.

Для нас халява всегда сладка, даже если незваный прохожий поставил одну бутылку пива на всю компанию.

Есть старая истина, известная всем, кто когда-нибудь пил (я имею в виду в России, как я потом узнал, она, по неизвестным мне причинам, до сих пор не открыта другими странами): не понижать градус. Мы были молодыми и неопытными: после водки и виски мы соблазнились на пиво. И когда, глядя на наши замутненные глаза, он спросил:

– А девочек хотите? – мы согласно кивнули головой.

Мы допили пиво, расплатились с барменом, по-моему, даже не за одну бутылку пива, и пошли, как слепые, в кромешной ночи, за нашим поводырем.

Странно, что в таком состоянии я запомнил каждый поворот и каждую улицу, по которой мы шли. По правую руку тянулся глиняный сплошной забор, как у нас на юге, и у меня вдруг возникло ощущение, что сейчас в заборе появится калитка с надписью: «злая собака». Калитка в глиняном заборе не появилась, но вдруг наш проводник остановил нас и пригласил жестом следовать за ним прямо в стену. Видимо, там был какой-то пролом в стене, потому что мы прошли сквозь стену и очутились во дворе. Наш черный собутыльник повел нас дальше, и тут из тучной дыры неба выглянула луна и осветила землю. Мы стояли посреди большого двора, а вокруг было несколько хижин: круглых, глинобитных, с соломенной крышей. На свет луны во двор вышло несколько девушек: было трудно разглядеть их лица, но все они были в коротких юбочках, а из-под них выглядывали эбонитовые ножки. Торговаться не имело смысла, и не было желания. Мы тут же отдали проводнику всё, что он запросил, и разошлись со своими желанными по хижинам, каждый в свою. Я потом не спрашивал у своих друзей, как они провели эти полчаса, но моя мне показалась какой-то неестественной с ее охами и криками.

Ровно через полчаса, – столько нам дал проводник на любовь, – мы собрались втроем на той же поляне под той же луной. Только теперь нас окружали не девочки. Вокруг нас, белых советских переводчиков, стояло человек десять черных мордоворотов. Лица у них были недружелюбные, а сложением тела они были раза в три шире нас. Луна совсем высунулась из-за туч, и тем отчетливее становился контраст между светлой поляной, где нам удосужилось стоять, и темными хижинами, где мы получали удовольствие. Все происходило в полной тишине. От того, что луна светила фонарем в глаза, от того, что деваться было некуда, от того, что никто ничего не говорил, становилось жутковато.

– Теперь на выход, – сказал кто-то из них.

И нас повели, как баранов, на выход. В своем быстро протрезвевшем сознании я понял, что нас ведут не туда, откуда мы пришли. Мы шли гуськом, как арестанты, а спереди, сзади и по бокам шагали наши недружелюбно-молчаливые хозяева. Хотя двор был большой, но мне показалось, что мы идем вечность. Мы поднялись на какой-то пригорок, когда вдруг я услышал:

– Мишель, это ты?

Сначала я даже не понял, пока тот же голос не распорядился:

– Стойте, я его знаю.

Я обернулся навстречу голосу и в яркой луне увидел знакомое лицо. Я точно не помнил, как его зовут, по-моему, он представился, как Даниэль, но три дня назад я с ним сидел за столиком у Кумбы.

Дело было так. Днем, после работы, я заехал к Кумбе. Мне казалось, что она обижается на меня, и я решил с ней объясниться. В баре ее не оказалось, я заказал пива и задумчиво сидел один внутри бара, рядом со стойкой. Ко мне за стол подсел совершенно незнакомый, прилично одетый африканец и попросил угостить его пивом. Обычно я не угощаю пивом чужих людей, но мне хотелось с кем-то поговорить, и я заказал два пива: еще одно для себя, второе – для него. Мы с ним сидели часа два и разговаривали ни о чем. Я всё ждал, что придет Кумба, но она так и не пришла.

– Мишель, это ты?

– Я, Даниэль.

После этого всё изменилось. Нас повели обратно во двор, к тому пролому в стене, через который мы входили. Перед тем, как нас отпустить, Даниэль отвел меня в сторону:

– Мишель, благодари Бога, что угостил меня тогда пивом. Больше сюда не попадайтесь, это «двор убийц». Если меня увидишь когда-нибудь, сделай вид, что не знаешь меня. Вас проводят и отвезут на такси. Прощай.

Действительно, кто-то из наших негостеприимных хозяев вывел нас на ту же улицу, довел нас до знакомого бара и быстро поймал такси. Пока ехали до дома, мы молчали. Когда приехали, на вопрос, сколько с нас, хмурый таксист ответил:

– За всё заплачено, – развернулся и уехал.

В себя мы пришли только на следующий день. Мы все слышали про «двор убийц». Об этом говорили вполголоса, не верилось, что это правда: там убивали белых, сбрасывали в канал, и никто никогда не находил никаких следов.

Ребята поили меня целую неделю, и это стоило того.

Только через месяц, днем, я собрался с духом и отважился пойти разыскать это место. Я нашел бар, я нашел улицу, по которой нас вели, я вспомнил белый глиняный забор, но как я ни старался, пролом в стене, ведущий во «двор убийц», обнаружить так и не смог.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПОЛЕТЫ

Я уже почти год работал на авиационной базе, и два раза в неделю были полеты. Это значит, что за мной приезжали в шесть часов утра, грузили сонного в машину и везли на вышку. Вышка – это пункт, где сидят диспетчеры, в данном случае, военные, и координируют полеты. Когда я впервые попал на вышку, и на меня надели наушники, я понял, что не то что переводить не могу, но даже, на каком языке идут переговоры в воздухе, определить не в состоянии. Из наушников в уши ползло шуршание, которое прерывалось чьими-то отрывистыми голосами или бормотанием, и когда я услышал в своем мозгу эту неразборчивую белиберду, понял, что пропал окончательно. В институте нас учили синхронному переводу, и я был не хуже других натаскан переводить разную дребедень, в смысл которой не вдавался. Но тогда я хотя бы понимал слова. Теперь же я слышал только «бу-бу-бу», которое должно было означать человеческую речь. Малийские сержанты-диспетчеры, сидящие рядом со мной, жевали бутерброды – длинный французский батон, нашпигованный помидорами, огурцами, колбасой и майонезом – и, с тоской глядя на меня, ждали, когда я заговорю. Говорить я не мог, потому что перевести «бу-бу-бу» можно было только, как «бу-бу-бу». То ли они сжалились надо мной, то ли я им понравился своей беспомощностью, но один из сержантов сказал мне на чистом русском языке:

– Не парься, парень, не надо ничего переводить, они говорят по-русски.

После того, как в следующий раз я каждому поставил по бутылке пива, мы стали друзьями.

Военные диспетчеры – народ особый: когда у них перед носом очередной летчик делает пике, они жуют колбасу, когда он улетает незнамо куда, они смотрят на радар. Как оказалось, мне ничего не надо было переводить, и они научили меня смотреть на экран и определять самолеты вместо светящихся точек. У нас был летчик-инструктор, у них – летчики, учившиеся где-то под Алма-Атой. И когда они стали говорить мне по-французски: «Ну, твой майор – ас», а по-русски: «Говно», – я понял, что принят в избранный круг обитателей вышки, тоже стал покупать с утра французские бутерброды, которые нам заменяли и завтрак, и обед.