Возвращение блудного сына. Роман

На третий день Даша сказала:

– Давай поедем сегодня в Толпыгино, к маме. Ей будет приятно, что мы приехали. А у тети Вали всегда весело, собирается родня, песни поют. Ты таких песен и не слыхал, тебе понравится. Послезавтра на работу. Заберем ее оттуда и вместе домой поедем. Ты как?

– Да я с тобой хоть в Толпыгино, хоть куда.

Это правда, такого застолья Илья не видывал никогда. Он был в восторге. Ему всегда нравились шумные компании, но здесь все было особенным, другим: простым, искренним, задушевным. Наверное, люди в этих краях жили по-другому – более открыто, доброжелательно и бесхитростно. На столе стояли бутылки беленькой, в комнате гудел незлобливый галдеж, а молодые бабенки и те, что постарше, и совсем старые, видно, много раз спевшиеся и сладившиеся между собой, затягивали песни. Мужики иногда подхватывали, но вели бабы на несколько голосов:

Вот кто-то с горочки спустился —

Наверно, милый мой идет,

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

Они пели, глядя друг другу в глаза, протяжно, душевно, серьезно, немного подвывая. Наверное, только в русских деревнях еще умеют так петь: безоглядно, самозабвенно, с надрывом, сердцем.

Его Даша пела вместе с другими, и казалось, что она была далеко, словно окунулась в песню, как в воду, и в то же время Илья думал, что она поет о нем, о любви к нему, для него. Это было сладкое, упоительное чувство радости и какой-то неведомой доселе душевной свободы.

Свадьбу назначили на лето. Зимние каникулы подошли к концу. Они расставались на несколько месяцев.

IV

Свадьбу пришлось отложить. Весной умерла Марья Ивановна. Она умерла внезапно, без всяких признаков болезни. Будто ворвался ветер в распахнутую дверь и задул свечу. Она была энергичной и жизнелюбивой. Даша вспоминала, как она зимой, в валенках на босу ногу и в полушубке, накинутом на халат, бегала с ведрами на колодец. Она заботилась обо всех, кто был рядом, лишь на себя не обращала внимания. Даша рассказывала, что у нее было высокое давление, и врачи советовали лечиться. Куда там. Она умерла неожиданно, еще совсем молодой.

Илья приехал на похороны. Отпевали Марью Ивановну в Красинском, ближней к городу деревушке, откуда она была родом. Священник Михаил стоял у гроба с кадилом, а она лежала спокойно и тихо, и белое лицо ее было серьезно. Словно смерть согнала с ее губ обычную приветливую улыбку и заставила в последний раз задуматься: а так ли, как надо, как хотелось бы, она прожила свою жизнь? А все ли, что было задумано, что хранилось на сердце, она исполнила? Все ли передала и завещала единственной дочери? Всему ли научила ее, чтобы не так трудно и одиноко было ей жить на земле?

Даша стояла у гроба, в последний раз смотрела на маму большими, чуть удивленными от этой несправедливости глазами, и беззвучно плакала.

Илья стоял рядом, глядел в закрытые глаза Марьи Ивановны и видел ее живой, суетящейся на кухне, усаживающей его за стол, мелко крестящей их с Дашей в родительском благословении. И слышал ее мягкий голос: «Будьте счастливы, дети». Он знал, что она очень любила Дашу, полюбила и его, будущего зятя, и был благодарен ей за ее понимание, доброту и любовь.

Марью Ивановну похоронили на деревенском кладбище, среди берез, на высоком берегу Тахи. Солнечные блики прыгали на могиле и, как могли, утешали живущих.

Были поминки. Даша сдерживала слезы, а когда они остались вдвоем, уткнулась в Илюшино плечо и зарыдала в голос. Илья гладил ее по головке, держал за руку и не находил слов утешения. Нет таких слов.

На следующий день он ей сказал:

– Дашенька, поехали со мной в Москву. Нельзя тебе одной здесь оставаться.

Она покачала головой:

– Нет, Илюша. Поезжай. Заканчивай институт и возвращайся. Я тебя буду ждать.

И снова они расстались. Бог ли испытывал их, судьба ли так распоряжалась, но приходилось ждать и верить.

V

В повседневных трудах, в расставаниях и встречах промелькнул еще один год. Илья окончил институт и на месяц приехал к Даше. Было решено, что в свой отпуск она поедет в Москву знакомиться с Илюшиными родителями, а потом они поженятся.

Как так получилось, что до сих пор она их ни разу не видела, Даша не понимала. Она не расспрашивала о них, а он не рассказывал. Будто и в самом деле, Москва была очень далеко и жила своей отдельной жизнью, в которой были он, его родители, его сестра, а их совместная жизнь в маленьком городе шла, как бы, сама по себе. Теперь он сам заговорил об этой встрече.

– Я хочу тебя познакомить со своими. Поженимся, поживем первое время у них, а там посмотрим.

Даша соглашалась. Нельзя сказать, что она соглашалась с Ильей во всем: она прислушивалась к нему всегда, но имела и свое мнение и мягко отстаивала его, когда считала нужным. Между ними так счастливо сложилось изначально, что они умели слушать друг друга и соглашаться.

Даша никогда не была робкой девушкой, но перед встречей с Илюшиными родителями волновалась, как перед экзаменом.

Андрей Петрович Головин оказался радушным и доброжелательным человеком. Илюшина мать – Зинаида Васильевна, была женщиной строгих правил и показалась Даше внимательной, но властной и, как бы, оценивающей ее свысока.

Московская трехкомнатная квартира оказалась просторной. Илюшина сестра, старше его на пять лет, была замужем и жила отдельно. На званный обед она приехала вместе с мужем, человеком молчаливым, который напоминал Даше актера без слов, бесшумно появляющегося на сцене в начале и в конце спектакля.

Обед протекал чинно, как затянувшаяся шахматная партия, в которой противники делают ни к чему не обязывающие ходы и не рискуют взять на себя инициативу. Илья ерзал на стуле, скучал и с нетерпением ждал окончания банкета. Дашина робость прошла, и ей стало смешно от этого благолепия, хоть она и старалась оставаться серьезной.

Когда все закончилось, и Даша с Ильей вышли погулять, она обняла его и сказала:

– Милый, у тебя прекрасные родители, но если мы будем жить в Москве, нам лучше снимать квартиру.

Илья смутился немного, а потом рассмеялся.

– Ладно тебе, что-нибудь придумаем. Женщины ведь всегда в своей голове разбирают соперниц по косточкам. Так ведь?

И тогда Даша тоже засмеялась, и с этим давно сдерживаемым смехом ушли и скованность, и неловкость, и обида, и стало легко-легко.

Свадьба была скромной и скоротечной: расписались в районном ЗАГСе, посидели вечером за родительским столом, а наутро, вырвавшись из тесных семейных объятий, отправились домой, за четыреста километров от Москвы.

Даша понесла, будто только и ждала формального оформления их отношений. Илья не отходил от нее ни на шаг. Он писал ее портреты и иногда ездил на Волгу, на пейзажи. Он бродил по набережной, глотал незадымленный машинами и трубами воздух и ловил себя на мысли, что ему совсем не хочется возвращаться в Москву. Предыдущая жизнь, родители, друзья и подруги отодвинулись на второй план и заслонились Дашиной беременностью и неясными надеждами на будущее. Он поднимался на Соборную горку и окидывал взглядом карабкающийся по холмам город, домик Левитана, деревянную церквушку над вечным покоем и бескрайнюю Волгу, раскинувшую вправо и влево темные руки.

Что-то переменилось в его осознании себя и мира вокруг. Поменялась первостепенность вещей и ценностей. То, что совсем недавно казалось главным и единственно важным, сегодня помельчало и сделалось несущественным и даже ненужным. Еще вчера ему мерещилась за ближайшим поворотом судьбы радуга славы, признания, творческих выставок, зарубежных поездок и проистекающего из них достатка. Он, по-прежнему, думал об этом, но по-другому, не придавая такого значения поверхностному блеску, сопутствующему успеху. Он видел теперь свое призвание не в суетной беготне за славой, а в творчестве вдумчивом и уединенном, близком к природе и пониманию мира. Сегодня он, может быть, впервые задумался о Боге. Бог представлялся ему безбрежным, вездесущим и вечным, как эта река, леса и поля, как солнце, небо, ветер и земля, и в то же время он чувствовал Его внутри себя, будто вместе с красотой и покоем, окружающим его, Он отразился в нем самом. Возникло чувство отстраненности, оно передалось рассудку, Илья сформулировал для себя эти новые ощущения, как перепутанную мозаику, неожиданно превратившуюся в рисунок. И в этой сложившейся в голове картине на первом месте нарисовалась Даша, их будущий ребенок, его творчество и солнечная красота мира вокруг него. Сейчас для себя он принял решение: жить здесь, в их доме, с Дашей и маленьким и писать. Здесь свободнее думается и легче пишется, здесь чище воздух и больше простора.

После художественного училища он получил свободное распределение. Что же, свобода – это неплохо, это даже очень хорошо, что его не будут вести, как козленка на привязи, и учить, что писать. Так ему казалось, он оставался все тем же мечтателем, сказочником, как его иногда называла Даша.

Они еще не говорили о том, как и где будут жить дальше. Но теперь он принял решение и был уверен, что Даша поддержит его.

Голубое мартовское небо широко распахнулось над головой. Снег сошел рано, Волга встрепенулась и ожила. Сумбур в голове развеялся, как степной туман, и Илье показалось, что в бездонной высокой синеве он, наконец, нашел разгадку бытия. Она была проста и понятна: жить, любить, творить и радоваться каждому мгновению. Ненастья, как облака, прогоняются ветром, а небо остается неизменным. Даже если оно серое, тяжелое, и нет конца тоскливым дням, обделенным солнцем, придет весна, а за ней лето, и это значит, что ты живешь.

На следующий день он написал письмо родителям и стал готовиться к выставке молодых художников в Москве, в которой его пригласили участвовать. От нее он ожидал многого, и ему было приятно слышать от Даши:

– У тебя же талант. Все будет хорошо.

Неожиданно, не предупредив, к ним в гости нагрянула Илюшина сестра.

– Показывайте, как вы здесь живете, – с порога объявила она.

Наталья Андреевна Головина была женщиной умной, расчетливой и прагматичной, резкой, прямой и категоричной в суждениях. В отличие от своего вечно сомневающегося и рефлексирующего брата она была уверена в себе и в том, что, что бы она ни делала, она поступает правильно. Она рано ушла из родительского дома и вышла замуж, скорее, не по любви, а из желания быть независимой от них. С Ильей они были слишком разными, чтобы быть близкими. Она всегда казалась старшей. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Глаза у нее были серо-зеленые, нос прямой, губы тонкие, лицо не круглое, не худое. Прически она носила скромные, но по моде, и тщательно ухаживала за своей внешностью, прежде всего, за руками и фигурой. Она несколько раз неудачно поступала в медицинский институт и работала медсестрой. Свою горечь по этому поводу она никогда никому не раскрывала. Детей у нее не было.

Она обошла дом, как хозяйка, и покачала головой.

– Скромненько, но чисто.