Каштановая Долина

Наступил апрель. Всего пару теплых дней постояло в местечке, а потом апрель обратился в осенний октябрь. Черемуха, обрадовавшись короткому теплу, вознамерилась было цвести, выпустила свои пахучие бутоны, да так и замерла от неожиданного холода. Постояла в недоумении и осыпалась стеклянными лепестками.

Затем пришел такой же неприветливый май, и люди в Долине сказали:

– Да, так бывает: погода в мае неустойчивая. Подождем июня.

Сирень, приготовившись тоже цвести, со страхом поглядывала на обнаженную черемуху, но с надеждой думала: «Мой месяц придет теплым и приветливым».

Но июнь, словно узник, пришел в сопровождении тюремщиков – холодного северного ветра и низкого угрюмого неба.

Тучи, тоже стражники, встали тяжелым свинцом и не пропустили ни единого солнечного луча. Сирень вздохнула и не стала рисковать, припрятала подальше цветочные почки. «До следующего лета», – подумала она.

В один из таких тоскливых дней, когда даже яблочный штрудель никто не хотел покупать, в городке объявился передвижной цирк шапито. Он раскинул свой огромный полосатый шатер на единственной площади городка, как раз под окнами Томиной мансарды. Представление было назначено лишь на следующий день, а сегодня устроители предложили жителям пройти карнавальным шествием по приунывшим от холода улицам.

– Прогоним хандру, запустим веселье! – кричал клоун с нарисованной улыбкой, протянутой белой краской от уха к уху. – Встряхнем этот сонный городишко! – вопил он и ходил по узким улочкам, стучал в двери и затворенные ставни своим длинным посохом, на котором позвякивали колокольчики.

– Карнавал, карнавал! Все пожалуйте на карнавал! – не унимался разукрашенный глашатай.

И городской люд отозвался на приглашение. Жители открывали сундуки и извлекали из них карнавальные костюмы: парики и накладные бороды, венецианские маски и страусиные боа, атласные юбки и бархатные шаровары.

Сонный городишко и правда проснулся, и вот уже захлопали раскрываемые ставни, и соседки кричали друг другу:

– Дорогуша, нет ли у тебя корсета на китовом усу?

– А не одолжишь ли ты мне шляпу? Ну да, именно ту – желтую в горошек?

– Боже, чем это пахнет?

– Это горит под утюгом твоя рубашка…

– Горим!

Чака сидела на своем любимом месте, на высокой спинке кровати, и отчаянно крутила своей миниатюрной головкой. Ее алый хохолок развевался из стороны в сторону:

– Кар-р-рнавал, кар-р-рнавал, – стрекотала она, – все на кар-р-рнавал.

Тома, поддавшись наступающему безумию, тоже захотела принять участие в шествии. Она выпросила у тетушки Чины атласной материи и на скорую руку сшила себе платье с широким подолом и узким лифом. Томасу общими усилиями смастерили остроконечную шляпу звездочета и длинный плащ из куска материи, что осталась от платья. Даже Чаке Тома соорудила маленькую юбочку, которую, к вящему птичьему удовольствию, надели на говорящую птаху.

– Все в сборе? – спросила Тома.

Она накинула на плечи бархатную пелеринку, также пожертвованную ей пекаршей, и повязала свои густые волосы широкой лентой.

Томасу под плащ надела пальтишко и укутала шею мальчика клетчатым шарфом.

– Мальчик-звездочет с говорящей птицей! – весело сказала Тома, чмокнула сына в щеку и выпуклую родинку на ушном козелке.

– Мама, щекотно… – Томас поднял плечо, прикрывая свое ухо и смеясь ей в ответ.

Когда они вышли на площадь, она вся уже была заполонена нарядными горожанами и артистами цирка.

Ходулисты и велосипедисты, жонглеры и глотатели шпаг, пожиратели огня и воздушные гимнасты… Все смешались в этой пестрой толпе

Тома покрепче ухватила руку Томаса:

– Пожалуйста, всегда держись за меня, хорошо, малыш?

Томас не ответил, он вертел своей головой в остроконечной шляпе, восторженно глядя на разноцветную карнавальную толпу.

На разные лады играли музыканты, пели скрипки и флейты, и тут раздалось «Бум-бум-бум…» – это ударили в большой городской барабан, и звуки его отзывались где-то внизу живота.

Фокусник в черном сюртуке доставал из своего цилиндра белых маленьких кроликов, и те, разбегаясь, удирали в разные стороны, будто нашкодившие дети, высоко задирая задние лапы.

Клоун с нарисованной улыбкой кривлялся и протягивал детям воздушные шары, и Томас тоже взял один – небесно-голубой, совсем как небо, которое вдруг показалось в просвете меж серых туч.

– Милая, подойди ко мне, – услышала Тома и оглянулась на зов: старуха, вся в черном, протягивала к ней руки, увешанные браслетами и цветными шнурками. – Тебя зову, подойди, не бойся. У меня есть талисман для твоего мальчика.

И старуха протянула ей темно-синий шнурок, на конце которого болтался маленький узелок.

– Всего одна монетка за волшебную бусину. Только для твоего мальчика, сына Томаса…

Тома, как заговоренная, достала монету и протянула ее старухе, та отдала ей самодельный кулон:

– Надень на своего сына, Тома. Это оберег для твоего малыша.

Тома взяла талисман и протянула руку, чтобы взять руку Томаса в свою. Но рука хватала лишь пустое пространство.

– Томас! – крикнула она и оглянулась, вокруг шумело и веселилось карнавальное море, но Томаса рядом не было.

– Томас… – снова закричала Тома и хотела поглядеть на старуху, но той уже и след простыл.

– Томас… – опять кричала Тома, вглядываясь в толпу и выискивая остроконечную шляпу маленького звездочета.

– Чака! – что есть силы крикнула Тома, но ее крик растворился среди звуков оркестра…

Тома разжала ладонь, в ней лежал шнурок с маленьким узелком на конце. Она развязала узел, оттуда что-то выпало и покатилось. Тома наклонилась и подняла с мостовой крупную коралловую бусину…

А карнавальная ночь продолжалась, люди слишком соскучились по празднику.

Томаса искали несколько дней по всей округе силами полиции и местных жителей. Развешанные по всем селениям объявления о розыске не принесли результатов ни через месяц, ни через год… Никто из жителей не встречал на своем пути маленького мальчика в остроконечной шляпе звездочета и с говорящей птицей в руках.

Глава 7

Поиски сына

Тома продолжала искать своего сына, отгоняя от себя мысль, которая, словно ржавчина, просачивалась внутрь и покрывала рваными пятнами ее надежду на встречу с Томасом.

Чтобы хоть как-то уйти от тоски, она закрывалась в маленькой мансардной комнатке и под покровом ночи шила платье. Однажды посетившая ее мысль о том, что при встрече с Томасом она должна быть в новом платье, согревала и давала силы жить. Слезы, скатываясь по щекам в свете мерцающих свечей, превращались в коралловые бусы, которые она собирала полные ладони. Этими бусинами Тома вышивала подол платья. Узор сам ложился сюжетом, она отдалась на волю творчества и ровными стежками пришивала бусинку за бусинкой, сплетая их в замысловатые картины.

Когда Тома выплакала почти все слезы, готовая вышивка украшала собой широкий подол платья. Кто-то невидимый, но постоянно присутствующий, тот, кто водил ее рукой, сотворил на платье чудесные сюжетные картины. Вышивка, перекатываясь по шуршащей тафте, то изображала узкие улочки Венеции, то вдруг являлась горными вершинами, заросшими густым лесом.