Подари мне ракушку каури. Рассказы и миниатюры

А он замечал:

– Она умна и красива, как ты. А знаешь, в переводе с эвенского ее имя означает «снег». И твоя кожа бела и нежна, как первый снег…

* * *

Мы медленно идем в осенних сумерках. Вечерняя дымка накрывает город, и кажется, что он потянулся вверх, приподнялся над землей и покачивается – убаюканный и приласканный.

Вечер холодный и сырой. Я немного замерзла. Витя взял меня за руку, как ребенка, и это тепло меня согрело. Витя – высокий. Он часто наклоняется ко мне, я вижу его ласковый взгляд.

Мы мимоходом смотрим в освещенные окна. У всех почти одинаковые квартиры, мебель, светильники, но живут разные люди, и характеры у них разные. Эта непохожесть жизней меня манит. Хочется понять, что они любят, о чем думают. По какой-то детали мы придумывали судьбы этих людей.

Почему-то сумрак располагает к откровенности, философствованию, в отличие от дневного времени. Солнце несет лучистую энергию созидания и бодрость, и восприятие жизни легче, а взгляд в будущее – оптимистичен. А ночь оголяет чувства, налегает плотно, требуя откровений, признаний… И мы говорим, говорим … Казалось, мы такие умные, понимаем жизнь и людей. Наивные…

Темные фигуры прохожих, как одно целое, и только около освещенных теплых витрин они приобретают индивидуальность: внимание привлечет то светлый шарф, то голубой берет, то фиолетовое пальто. А потом видишь и глаза. Но как они отличаются от глаз Вити! От него – тепло и трогательное внимание, и я согреваюсь…

Я придумала еще интересное занятие: выбрать в толпе человека и смотреть, повернется он или нет на наш пристальный взгляд. Зачем мне это надо? Не знаю. На мой взгляд почти все оборачивались. У Вити редко. Он заметил:

– Я же сказал: ты моя Синильга…

– Ты была в него влюблена? – спросила Марта.

Я ничего не ответила.

– Он хотел смотреть только на тебя, а не гипнотизировать спины прохожих, – заметила она.

– Мы с Витей мечтали вместе учиться в Ленинграде. Я на год раньше заканчивала школу. Мы ровесники, но он позже пошел в первый класс.

Витя просил, чтобы я поступала в университет в городе нашей мечты, в любимом Ленинграде.

Мы никогда не были там, но знали его улицы, площади, каналы, не говоря уже об истории города и его знаменитых жителях. Мы покупали и вместе читали книги об архитектуре Ленинграда, собирали репродукции картин его знаменитых музеев. Они до сих пор хранятся у меня.

Как-то Витя пригласил меня на фильм «Мелодии белой ночи». Уже одно это название очаровало нас.

Музыка Шварца в фильме – это нежное звучание тонких хрустальных душ под теплым взглядом белой ночи.

Чистота и кроткая нежность чувств влюбленных героев волновали нас, и рука Вити, лежащая на моей, подрагивала в осторожном касании моих пальцев.

А потом – словно тонкий звон разбитого стекла – безысходная тоска влюбленных, ощущающих близкую разлуку. Молочное небо опускалось к ним, чтобы укрыть, сохранить чистоту их невысказанной любви, не требующей слов. Чувствование душ важнее всего.

Речь их любви – пронзительная музыка, летящая с печальных облаков, наполняющая души нежностью…

«Ты похожа на Комаки Курихара. Ты – моя прекрасная и нежная японка. Я не могу без тебя. Ты же поедешь поступать в Ленинград? Обещай!» – шептал Витя.

* * *

Я помню наш первый снег. Город неожиданно изменился: стал плавным и мягким. Он исчезал в кружащемся пространстве. Словно перевернули белый земной шар, и снежинки – серебряные пушинки с холодного небесного одуванчика – поплыли в невесомости, и не понять: то ли они опускаются с неба, то ли оторвались от земли и поднимаются вверх.

Почему-то меня раньше так не волновал первый снег. А тут вдруг захотелось кружиться вместе с снежинками. Город в воздушном одеянии из белоснежного шифона плыл в медленном танце – нежно и грациозно, словно на первом в своей жизни балу.

Я видела людей, как в замедленной съемке: они поднимали головы вверх, пытаясь увидеть и впитать в себя беззвучную кристальную красоту.

А мы с Витей смотрели друг на друга сквозь снежный шелк, ласкающий лицо и пробуждающий непонятные ощущения от этого чувственного прикосновения…

Снежинки садились на его длинные светлые ресницы, прибавляя нежности его взгляду.

Умиротворение – и вихрь чувств. Как это может сочетаться? Странно… И это наполняет счастьем. Что же тогда счастье? Взгляд? Ощущения? Прикосновения?

Почему-то появилось опасение: вдруг все это исчезнет вместе со снегом? Растает он – и счастье уйдет.

Трепетные чувства Вити вызывали во мне беспокойство. Почему? Мне казалось, что у меня они иные – не такие, как у него. Я ощущала в нем что-то непонятное мне и замечала, что он пытается сдерживать себя, если мы находимся слишком близко к друг другу.

Я ловила его восхищенный взгляд и понимала, что сейчас я для этого мальчика – центр вселенной. Его любовь кружила и поднимала меня над землей. Мое беспокойство и попытки разобраться в своих чувствах растворялись, когда я видела его глубокий и нежный взгляд.

Витя стряхивал снег с моего пальто, снимал с моего рукава большие снежинки, мы рассматривали их рисунок, графический и идеальный. А счастье? Оно идеально?

Каждый первый снегопад в году (Марта, ты представляешь, сколько лет?!) я вспоминаю наши лица, обращенные вверх, где в дрожащем свете фонаря безмолвно танцевали снежинки, и слова Вити из письма: «Вера, ты помнишь тот первый снег? Я хотел тебя так прижать к себе, чтобы мы слились в одно целое. Мы же одно целое?»

Знаешь, Марта, я до сих пор чувствую запах того дня, беззвучие пространства и тонко звучащую музыку внутри нас.

Чувства свежи, они не стареют, а остаются яркой каплей акварели на многоцветном холсте жизни.

Бывает, я вижу фигурки влюбленных подростков, освещенных фонарями. Рой снежинок приобретает форму от их света, а я чувствую волны притяжения между этими двумя, чистоту их чувств. Это заставляет прохожих смотреть ласково на влюбленных, вероятно, и у них был первый снег и первая любовь.

* * *

Восьмого марта мы собрались у Вити. Слушали музыку, пили чай. Он волновался, опекал, словно невзначай дотрагивался до моей руки.

В комнате у него мои большие портреты – почти всю стену заняли. Как он их сделал?

Познакомилась с его мамой. Она, оказывается, директор одной из школ. Потом моя одноклассница Лариса поведала, что мама Вити интересовалась мной у наших учителей. Откуда подруга это знала, я от волнения даже и не спросила.

В этот день Витя меня поцеловал. В щечку. Он был взволнован. Я, как мне казалось, спокойна. Он признался в любви. Я не могла ему ответить тем же. Я очень внимательно отношусь к словам. Витя был для меня другом, очень близким другом. Но самые важные слова сказать я не могла.

– Вера, какая у тебя мечта? – спросил он меня.

– Cыграть «Лунную сонату». А у тебя, Витя?

– Я хочу всю жизнь быть с тобой, моя японочка…

Марта, это было детство, которое пыталось превратиться в юность. Почему пыталось? Я не готова была к этим изменениям. Я чувствовала себя только что вылупившимся птенчиком, желающим познать сразу весь мир. Но мир открывался медленно. И часто приносил разочарования.

* * *

И вот я – студентка. Но учусь не в Ленинграде. Так сложилось. Получаю письма от Вити каждый день. Он любит меня и ждет на летние каникулы.

Я прилетаю в Волжский. В аэропорту вижу Витю с букетом ирисов. Мы неуклюже обнимаемся.

Через неделю у него выпускной. После официальной части запланирована поездка на пароходе – встреча рассвета. Витя меня пригласил.