Пока цветет сирень

– Аня! Ты почему не здороваешься? Что случилось?

– Простите, Галина Тимофеевна. Я… – и больше я не смогла ничего сказать. Весь учебный день прошёл как в дыму.

Приближался час моего первого занятия. Я шла через оставшийся кусочек леса с буреломом. Когда мне тревожно, я всегда там гуляла. И вот, уже виднелся угол дома культуры.

Зайдя внутрь, растерялась. Высокие потолки, колонны и две какие-то женщины говорили, что скоро приедет кто-то что-то проверять. Было заметно, что они нервничали. Завидев меня, спросили:

– А тебе что здесь нужно? Ты что-то ищешь?

– У меня занятие. У Ивана Александровича – невнятно произнесла я.

Женщины переглянулись, затем одна из них произнесла с какой-то траурной интонацией:

– Его сегодня не будет. Приди через неделю.

Но тут я увидела самого Ивана Александровича. Он зашёл через черный ход в здание и поспешил по лестнице на второй этаж. Я побежала за ним.

– Иван Александрович! – кричу я. – Вы меня помните? Я Соловейко Аня!

Он оглянулся, улыбнулся:

– Как не помнить, помню, конечно!

Я уже отчаялась, но набралась отваги спросить:

– Так мы будем петь, или нет?! – ведь он не знал, как трудно мне было отлучиться от домашних дел и запретов.

Он ответил мягко:

– Будем, Аня. Обязательно. – и посмотрел куда-то прямо, будто что-то задумывая.

Тут я захотела спросить, не знает ли он случайно, что произошло в том доме, но что-то меня остановило. Он добавил:

– Ну, пойдём, попробуем тебя распеть,– и указал дорогу к аудитории.

В кабинете стоял старинный рояль, накрытый махровым покрывалом. Было холодно и душно, и я сама решила открыть два огромных окна. Майский воздух влетел, принося с собой запах цветущих полевых цветов и хвои.

Я изо всех сил старалась показать «мощь» своего голоса. И наверно, со стороны это выглядело забавно. После первого упражнения, преподаватель сказал:

– Ты всё село решила оглушить? – и засмеялся.

А я и не думала шутить. Потому ответила строго:

– Хочу чтобы меня все услышали.

Затем добавила:

– И аплодировали стоя!

Иван Александрович похвалил мой залихватский дух и настрой. Но сказал, что надо много работать, что «кричать» в пении нельзя и ещё много чего интересного, сейчас уже не вспомнить. Но распел он меня тогда до «верхнего до». Это, вроде третья октава, да?

Домой летела на крыльях.

Около дома мама развешивала на верёвке бельё. Я пригнула спину и спряталась за широкой простыней, надеялась проскользнуть в дом незамеченной. Но только начала красться, как мама комендантским возгласом меня пресекла:

– А ну, стой! И куда идём?! – спросила она, держа в руках таз с мокрыми полотенцами.

Я впервые испугалась. Не наказания, а того, что мне пришлось соврать и ещё сестер к этому привлечь. Мама была сейчас голосом моей совести. Она никогда не ругалась сильно, больше причитала и иногда плакала, если уж совсем что серьёзное случится.

– Ты пошла на пение? Знаю! Уж и так, и эдак тебя Катя с Машей прикрывали, а мне поди докажи! Но я-то знаю твой норов. И ладно бы правду сказала, мы бы может с отцом и не стали перечить. Но ты врешь! А это ох как нехорошо!

Я молча стояла и слушала, опустив голову и рассматривая туфли. Тут и отец подоспел.

– Ну, шо, Ань? Кто тут врет у нас, а? Щас как ложкой по лбу дам! – и прошел в дом, дав мне щелбан по шее.

Мама немного отошла:

– Лаадно уж. Иди остальным помогай! Отметим твое первое занятие! Но смотри мне! Шоб больше не врала, не то отлуплю! – и подгоняя меня мокрым полотенцем, пошла за мной в дом. Как вчера помню.

За ужином тогда, отец и сказал:

– 

А в 11-м доме, арестовали того, городского. Ночью, говорят Студенкины слышали, как машина приехала за ним. Шо за черт? Тихий ведь человек, никому не мешал.

Я совсем притихла, боялась рассказывать об увиденном с утра. Решила только с Катей поделиться.

Ночью, когда все уже спали, я пробралась к сестре и рассказала о распахнутой калитке, открытой двери и маленькой террасе, где были разбросаны какие-то фотографии и письма, о следах крови на полу. Катя меня внимательно выслушала, затем ответила:

– Ты, Аня, помалкивай. И больше никому и никогда про это не рассказывай! Тем более своему преподавателю! Ты нигде не была и ничего не видела, поняла?! – она смотрела на меня серьёзно и очень строго. Я кивнула в ответ. Катя добавила:

– Ну, а теперь спать. Поздно уже. И ты спи давай, забудь о том, что видела!

Я пошла в нашу комнату. Маша спала, отвернувшись к стене, а может и не спала.

***

Мои занятия раз за разом давали положительный результат. Во всяком случае, Иван Александрович меня хвалил. Правда, с другими ребятами, поющими у него, я совсем мало общалась. Всё было некогда, а спектакли ещё не ставили. «Сначала надо научиться азам, только потом будем что-то ставить»,– каждый раз говорил наш преподаватель на все мои нетерпеливые вопросы о постановках.

Месяц за месяцем прошёл и год. На зиму родители запасались дровами, складывали в сенях. Дом наш был бревенчатый, хорошо сколоченный. Были в округе разные дома, а бревенчатых немного.

Кто-то из жителей города переезжал сюда насовсем. Разбивали сады, огороды прямо на участках. Одним из таких жителей был и Леонид Колесников. У него здесь была дача, но с недавних пор он жил здесь постоянно. Мы знали, что он работал на автобазе, но было у него увлечение – цветы. И полюбилась ему сирень. Высадил он два сорта кустарников, а мы, дети, ходили, глазели. Нам это всё в диковинку было. Наши-то родители не высаживали цветов, всё больше картошку, свеклу, капусту, чтоб зимой было, что есть. А сирень цвела, благоухала и оставляла за собой шлейф таинственности и того, что я не могла себе объяснить, но что так меня притягивало.

Помнится, одна из ветвей бордовой сирени выглядывала из-за ограды участка Колесникова, а я тогда сорвала верхушку и себе в волосы вплела. Косы у меня толщиной в руку были, каждая. Да так я в школу и пошла, с сиренью. Мне всё девчонки завидовали, говорили: «Аня, ну ты невеста на выданье!» Сирень-то необычная была и называлась как-то, не то «Пламя Парижа», не то «Красавица». У Колесникова каждый куст имел свое название. Он и говорил: «Они, как дети. У всех должны быть имена».

***

Летом, наша Катя вышла замуж. Как сейчас помню, платье ей мама сама сшила. Долгая работа была. Материал для платья нам подарила одна дама. Она приходила иногда на концерты в дом культуры. Любила слушать «молодые таланты», я уже вовсю романсы пела. Говорят, ей выделили дом в посёлке «Сокол», она как раз из центра Москвы переехала. Пришла как-то на концерт, подошла, поцеловала в щёку и сказала: «Тебя большое будущее ждёт. Ты пой обязательно. А вот вам подарок, для семьи». Я пакет разворачиваю, а там скатерть белоснежная. Ну, нам ее некуда стелить было, а платье Кате не из чего было шить, вот мама и смастерила, да такое, что никакая принцесса бы с нашей Катюшей не сравнилась бы. А мы с Машей и уже подрастающим Сашкой не знали, что подарить. Денег не было, а фантазии хватало только на цветы. И вот, мы втроём пришли к молодому тогда Колесникову. Сказали, так и так, что свадьба будет. А он нам охапку белой сирени отдал, со словами: «Держите, ребята, вам на счастье!» Никогда не забуду. А мы как счастливы были! И шли домой радостные, вдыхая аромат. И полюбила я с тех пор сирень, и нет никакого цветка для меня лучше. Ну, разве что астры по осени, или хризантемы.