Пока цветет сирень

Я вышла на сцену в зале, полным зрителей. В первом ряду сидел Сашка и нагло лопал мороженное. Я хотела погрозить пальцем, но взяла себя в руки.

Первое отделение меня слушали, затаив дыхание, все мои родные, даже мама нашла в себе силы прийти.

Я видела Дмитрия. Он сидел в третьем ряду, но я почему-то боялась встретиться с ним взглядом. Пела тогда песни из фильмов «Весна», «Цирк» и «Волга-Волга». Не все, кто жил в селе, тогда видели эти фильмы, но музыка нравилась многим. А завершила отделение двумя романсами Чайковского. Последние произведения пелись уже на исходе сил, в горле пересохло, и я сгорела эмоционально, ещё, когда распевалась. Я чувствую, как покалывает ноги от туфель, которые не предназначены для длительного ношения. Они жмут мне в пальцах, и я мечтаю от них избавиться, как только уйду за кулисы. После небольшого перерыва началось второе отделение, и я стала глазами искать Дмитрия. Теперь мне было неловко, что его так неуклюже отставила. Искала, но так и не нашла, а его кресло было пустым. Я сразу же сникла, и петь стало в тягость. Дотянув мою любимую арию Шамаханской царицы, я быстро покинула сцену. Мне было приятно слышать комплименты и похвалу моего учителя, да и зрители благодарно улыбались, заявляя, что непременно придут ещё.

Уже в дверях, на выходе, я лицом к лицу столкнулась с Дмитрием, который достал из-за спины пышный букет белоснежной сирени. Он сказал тогда:

– 

Я заметил, что в вашей прическе цветки сирени. Может быть вы любите эти цветы?

Я ошалела от счастья, но виду не показала. И научившись у своей сестры, надменно поднимать одну бровь, произнесла: «Спасибо! Была рада вас видеть!» Потом, через паузу добавила: «Что ж, приходите ещё, коль нравится» – тут я поняла, что последние два слова были лишними. Сразу покраснела и раздражаясь на собственную слабость, проговорила, с расстановкой: «До сви-да-ни-я, Дмитрий!» – и пошла, приподняв обеими руками платье и вышагивая галошами, представив, как ходили барышни, держа спину ровно, придерживая подолы. Мне тогда казалось, что со стороны я выглядела эффектно.

Я очень не хотела, чтобы он узнал о моей работе на заводе. И вообще, поняла, что предательски стесняюсь своей семьи. В голове было тысяча мыслей: «А что, если он узнает? А вдруг?..». И все эти доводы мне не давали покоя. Ведь самое страшное – разочаровать объект восхищения. И тогда, я начала придумывать историю как выкрутиться, чтобы никогда его не представлять родителям. Моим спасителем будет Катя! Так я решила. Старшей сестрой я гордилась. Она всем нам во многом подавала пример, да и жила в городе. И в случае чего, можно будет наведаться к ней в гости вместе с Ним. Если, конечно, он ещё придёт. Так я шла домой длинной дорогой, поскальзываясь на размякшей от дождя земле и собирая подолом платья воду из луж.

***

Май подходил к концу. Пышное цветение с изумрудными клейкими листочками, постепенно преображалось в зрелую летнюю радость. Где наши игры с сестрами в «Нептуна», когда под первыми майскими лучами солнца вода нагревалась до температуры тела, а то и выше? Где наш смех? Я чувствовала, как взрослела. По вечерам теперь ходила на танцплощадку, где играли танго и фокстрот. Танцевать мне хотелось так же хорошо, как петь. Иван Александрович в этом году позволил себе взять отпуск в июне. Он уехал в Крым, во всесоюзную здравницу Алупку, а я была предоставлена самой себе.

Я ждала встречи с Дмитрием, теперь мы стали часто переписываться. Свое письмо я начинала так: «Дорогой мой друг..», а он отвечал : «Милая Аня, прошёл еще один день..». Мы писали друг другу почти ежедневно. Он сдавал экзаменационную сессию в университете, а я так и продолжала молчать о хлебозаводе. Мама стала совсем плохо ходить, отец ухаживал за ней, как мог. А я после смены приносила домой свежую выпечку и пряники – иногда нам, работникам, разрешали что-то брать себе из продукции. Вдоль нашего уже покосившегося забора расцвела поздняя красавица – Персидская сирень. Она отличалась и ароматом, и внешне от той, что мы привыкли видеть.

Недавно в опустевшем доме культуры (сезон закрылся на период отпусков) Леонид Алексеевич Колесников провёл небольшую лекцию о сирени. Он рассказывал, какие сорта бывают, как он собирает редкие саженцы, как выращивает. Рассказал, что Родиной сирени считается Персия, и что в России этот кустарник выращивался сначала в тепличных условиях, а уж затем прижился и стал расти дичком. Я теперь старалась больше читать, что-то узнавать, ведь было бы нелепо оказаться незнайкой. Родные в семье теперь надо мной подшучивали, а я, как всегда, не замечала остроты. Записалась, наконец, в библиотеку посёлка Сокол, читала книги, одну за другой. И даже Маша стала меня уважать и хвалить. Тогда мне казалось, что это самое счастливое время, в котором я живу. А может, и сейчас так думаю.

К середине июня расцвел жасмин. Выходишь на улицу с крыльца и слышно, как рой пчёл усердно трудится, опыляя цветки. Ветер дует с соснового бора, значит западный и быть сегодня дождю. Так меня учили родители определять прогноз погоды. Да ещё, помню, как отец привёл из леса какого-то егеря к нам обедать. Так он тоже всякие диковины рассказывал, наверно сейчас и не вспомню что. Разве… как дождь на Самсона будет, так и лету быть дождливому.

Но село наше было уже давно в составе города, многие дети, кто подрос, поступали в институты, а здесь оставались их родители. Так поступила в институт Катя, а вслед за ней и Маша решилась. Два года подряд не добирала баллы, ее это страшно расстраивало, а отец рукой махал со словами: «Э-эх, ну и Бог с ними! Машка, тебе бы замуж!» А Маша вспыхивала, как искра и возражала: «Всё равно поступлю! Буду по ночам учиться, но поступлю!» и с этими словами снова садилась за учебники. Она мечтала строить дома, большие, городские, чтоб все жили в комфортных условиях. Она не очень любила наш дом, особенно в последнее время. А он заметно обветшал, то крыша протечет, то в погребе что обвалится. Отец чинил, что возможно, но требовалось много сил, чтобы навести порядок. А я любила дом и родителей поддерживала, но Машка все повторяла: «Вот и оставайтесь здесь мух ловить! А я новые дома возведу! По моим проектам вся Москва преобразится!» Она хотела быть архитектором также страстно, как я певицей.

Но в июле снова провалила первый же экзамен. И она сдалась. Пришла, мрачнее неба перед грозой. Зайдя в сени, бросила учебники в угол и сказала: «Нет моих больше сил! Не могу!» И ушла из дома в отчаянии бродить до вечера по улицам. Я хотела ее поддержать, но мама меня остановила: «Ты погодь советы давать, ей время надо пережить. Ничего, может оно и лучше, шо так. Может потом куда-нибудь поступит. А ты вон иди, за водой сходи. Машка оклемается, небось воды захочет, колодезная вода-то наша целебная».

***

Мама не настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь, хотя все мы были крещёные. Но время было опасное, мы и не ходили. И только по вечерам слышали, как мама тихонько молитву читает: «Царица небесная..». Так я потом на всю жизнь и запомнила мамину фразу «Царица небесная», а дальше уж и забыла. Такое время.

Помню, как в августе 39-го, Дмитрий впервые пригласил меня в консерваторию, говорит: «Аня, ты должна слушать настоящих профессиональных музыкантов, на настоящей сцене. Если ты хочешь петь». Я заметила, как ему небезразлично мое будущее, как он иногда был строг ко мне. Обижалась, но ненадолго… понимала, что это близкий мне человек и он не будет лукавить. Всё скажет, как есть.

А я к августу уже успела прочесть за лето много книг. И будто с вершины горы смотрела на себя, ту майскую девочку, которая боялась слово проронить. Я стала заметно смелее и не боялась больше выходить «в свет». Ведь Дмитрий теперь каждую неделю меня куда-нибудь да звал. То в музей, то в театр. Но в Большом мы ещё ни разу не были, а моей мечтой было послушать оперу «Золотой петушок», ведь там звучит моя «золотая» партия, как ее называл мой учитель. Говорил так: «Аня, если будешь петь, тебя эта партия озолотит» и смеялся. Но в шутке есть и доля правды, а в правду я всегда верила и верю.

Помню, как познакомилась с родителями Дмитрия. Это были очень тихие, интеллигентные люди. Для меня их мир был недосягаем. Отец Дмитрия – Олег Евгеньевич Дементьев заведовал библиотекой в школе, недалеко от Гоголевского бульвара, а мать – Александра Николаевна преподавала там же. Дмитрий мне раскрыл тайну, что его отец когда-то преподавал историю в гимназии для мальчиков, ещё до 1917 года, где-то в районе Лубянки. Но потом такие учреждения позакрывали, многих преподавателей арестовали, а отца не тронули, потому что его брат воевал вместе с красными. Вот такая легенда была. Дмитрий предупредил, что это тайна, ну а мне и делиться-то этим было не с кем. Всё это для меня было как в кино.

Александра Николаевна угощала нас чаем, заваренным с жасмином. Помню, у них заварной чайник такой был серебряный, тонкий, словно кувшин турецкий. Я тогда сморозила за столом: «Ох, какой у вас чайник интересный! Как мне подойдёт для Шамаханской царицы!» – Дмитрий посмеялся, чтобы развеять мой конфуз. А Александра Николаевна просто улыбалась. Наверно, я ей нравилась.

А в сентябре мы пошли в Большой театр, но только на балет. Возвращаясь домой, услышали объявление по радио, что в Европе началась война. Так я отметила год своего взросления. В 40-м я всё ещё скрывала от Дмитрия свою работу на хлебозаводе. И мне было странно, что он не интересовался, куда я ухожу через день и почему иногда так поздно возвращаюсь домой. Иногда он встречал меня на станции «Серебряный бор». Это был последний год, когда ходили пассажирские поезда по кольцевой железной дороге. В этом году мы с Машей посадили грядку клубники на нашем участке в Покровском-Стрешнево, и я решила показать, теперь уже моему любимому Диме нашу клубнику и передать гостинец его родителям. Помню, как идём от станции, уже отдаленно слышится шум паровоза. Летние сумерки, в кустах поют соловьи, цветут яблони, вишни и поспевает первая клубника. Солнце в этом году вон какое яркое! А значит ягода будет сладкой. Мы с Димой подходим к нашей грядке, едим клубнику прямо так. Тогда дожди всё смывали, не то, что теперь. Никто у нас тогда клубнику не мыл, всё ели с грядки. Где-то идут бои, а мы живём в своем мире, мечтаем о нашем будущем. Я решилась прослушаться в Большой театр, но только через год, когда голос ещё окрепнет. Занятия теперь я продолжала и в период отпуска Ивана Александровича.

Маша совсем забросила идею поступления в институт. Взвалила на себя все хозяйство. Мама в этом году не вставала с кровати. Сашка наш повзрослел, стал таким высоким, что издалека его теперь не узнать. Поступил в ремесленное, как и хотел. Захотел стать слесарем-механиком, чтоб потом пойти на завод. Отец ворчал: «Не учится, так пусть хоть под ногами не болтается без дела!» – он был очень не доволен решением сына. Всё время повторял: «Вон, мы с матерью не учились, возможности не было! Теперь – всё для народа! Учись вволю! А этот…» и горестно рукой махал. А Маша решила не поступать, покуда мама жива. Нам было трудно и все мы знали, что скоро мамы не станет. Тяжело это вспоминать.

Маша говорила: «Аня, если пройдешь в театр, хорошо будет! Глядишь и я поступлю куда-нибудь. А теперь Сашке надо учиться, тебе заниматься. Отец совсем ослаб. Дом разваливается. Толик помогает, но это ж все ерунда. Так, что, учись! И нечего на свидания бегать!!» – тут она внезапно взбрыкивала, прям как наша Зайка. Ни с того, ни с сего злиться начинала. Но я знала, что не везло ей по личной части. Характер ее был невыносим. Уж кто угодно подтвердит, что хороша она была, а родители часто нас сравнивали: кто краше. И Машка всегда для них была и останется лучшей. Хоть и меня они любили, как родную.

А Диме я в ответ на тайну о его отце, рассказала, что я приемная дочь. Он был в недоумении, сказал тогда: «А ты когда-нибудь пыталась узнать, где твои настоящие родители и что с ними?» – но ответить мне было нечего, кроме Катиных слов, будто меня принесли цыгане. Дима обижался, что я не знакомлю его с моей приемной семьёй, говорил: «Наверно, они очень добрые и душевные люди?» – а я молчала в ответ. Мне было страшно, что он увидит наш ветхий дом, покосившийся забор и уже неухоженный сад. Маша едва справлялась с мамой, я вела хозяйство по дому, да ещё работа на заводе и занятия вокалом. Конечно, было нелегко, потому я говорила: «Познакомлю, непременно, вот только не сегодня. Папа очень устал» – и так повторяла раз за разом, что Дмитрий больше не задавал вопросов.

***

Помню, в тот год ещё увлеклась стихами Есенина. А Дима стал меня называть «Шаганэ». Тогда мне казалась моя юность, молодость и красота вечными, ничто и никогда не сможет заставить меня поседеть и состариться. Мы жили одним днём, ловя каждый промежуток времени, заполняя его счастьем, пусть коротким, на час, или два в неделю, читая друг другу стихи, признаваясь в любви и мечтая о высоком. Я видела себя примой Большого театра, а Дима мечтал о научной карьере. Так, мы двое влюбленных в жизнь и наши планы проводили лето 40-го. Казалось, что за нас радуется Небо, а где-то шли бои.

Июнь 41-го. Кто его не помнит? А я тогда впервые пригласила Дмитрия познакомиться с моими родителями. В один из выходных, погода стояла чудесная, вечером закат отражался в реке темным золотом, а стая мошкары замерла в воздухе, предвещая теплую неделю.

Я очень волнуюсь, отец из погреба достал старинную скатерть, говорит: «Вот, к празднику!», и скатерть, в самом деле, хороша. Соткана вручную, с каким-то народным украинским рисунком. Мы с Машей давай расспрашивать: «Откуда? Почему раньше не видели?» А отец так хитро посмотрел на нас и говорит: «Это малой на выданье, а Машка приведёт жениха и для неё найдем чего» – и руку мне пожимает.

Конечно, Дмитрий мне ещё не предлагал пойти под венец, но родители всё время так лукаво переглядывались и улыбались. Я, как и обычно, не обращала внимания на такие манипуляции, старалась вообще не думать. А между тем, в марте мне исполнилось 18 лет.

Стол накрыли, как могли. Что поспело к июню, так это клубника, ей всё и украсили, картофель прошлогодний мы в костре испекли, запасы какие с того года остались, те тоже на стол. Так вот, скромно, но мы с Машей старались, украшали. Цвела персидская сирень, я наломала несколько веток, поставила в вазу, подаренную мне на одном из выступлений. И луч заходящего солнца коснулся той вазы, освещая остаток дня на нашей террасе.

Дмитрий зашёл в калитку в неизменной фетровой шляпе. А мне почему-то вспомнился день, когда он впервые увидел меня на сцене. И все эти три года как лента промелькнули передо мной. Что это и почему именно сейчас?

Отец пожал Дмитрию руку, посадил его за стол, зачем-то на «хозяйское» место, меня рядом с ним. Потом встал, поднял чарку и говорит: «Ну, за молодых!» – перекрестился и выпил залпом. Маша давно приготовила настойку на черной смородине. Так она и стояла, дожидаясь своего часа. Родители не пили даже по праздникам, да и нас, детей не приучили. Потому, в доме всегда были какие-никакие, а запасы.

Мама только рукой махнула. Мы ее посадили на подушки, поставили кушетку рядом со столом. Она была совсем уже плоха, но радость за меня давала ей силы и она, словно немного помолодела, даже румянец на щеках проступил. Маша сидела хмурая, Сашка где-то в футбол играл, а Катя с Толиком и маленьким Федей приехать не смогли. Так мы и сидели впятером, молча. Дмитрий решил развеять напряженную атмосферу:

– 

А знаете, пока к вам ехал, за окном поезда даже слышно кузнечиков. Как они стрекочут уже в июне! Аня, это к чему, не помнишь?

И тут отец оживился:

– Так ведь это… к жаре, значить. Лето короткое будет и жаркое. Так-то. Зайка-то наша траву вон с какой жадностью жуёт.