Город украденных улиц

– Я устала, я чаю попить хочу,– вдруг заканючила одна из девочек.

– Ах так…

Барышня в шляпке сурово свела брови и притворно-сочувственным тоном произнесла:

– Вы оставайтесь, конечно, чаевничайте. Но только учтите: нытиков на экскурсию «Галопом по Европам» не берут.

Аргумент неожиданно подействовал, и школьница покорно поплелась в прихожую, где уже одевались остальные.

Через несколько минут в квартире снова стало тихо и пусто, как будто и не было ничего. Мэри выглянула во двор: дети, перепрыгивая лужи, устремились к синему с желтым эдельвейсом экскурсионному автобусу, а хохлатая барышня о чем-то переговаривалась с водителем, оберегая свою шляпку от мелкой мороси куполом зонта, гармонировавшего по цвету с нарядом. Кажется, совершенно никто не был пристыжен тем, что ее субботний покой нарушен, пол варварски затоптан, а красивые диванные подушки хаотично разбросаны по комнате. Спасибо, что хотя бы ковер расправили и вернули в прежнее состояние.

Мэри вышла на лестничную площадку взбешенная и раздосадованная, с твердым намерением идти писать заявление в полицию. По пути она столкнулась с соседкой.

– Погода сегодня не задалась, верно? – спросила ее женщина, отряхивая капли с зонта. Ее руки были слегка выпачканы оранжевым лаком: она работала реставратором мебели.

Мэри поделилась с ней кошмарным событием.

– Целый табун невоспитанных школьников, – пожаловалась она и сообщила о своем желании поставить в известность полицию.

– Не нужно, – засмеялась соседка. – Перья на шляпе, и вообще выглядит так, будто из девятнадцатого века сбежала? Так вот, ты ничего не добьешься, это дочка мэра, Альциона. Никто и слушать не станет. Это она тебя пожалела, нищую студентку, ведь квартиру хозяйка сдала в обход закона. Если Альциона не будет чинить препятствий твоему проживанию здесь, то считай это крупным везением, ведь до медицинского отсюда рукой подать, и цена мизерная. Ну, придется терпеть небольшие неудобства, поскольку живешь аккурат над экскурсионным объектом. Я уж не стала тебя заранее расстраивать.

Мэри вернулась в спальню и повалилась на кровать почти без сил.

Так вот почему эту квартиру, с просторной лоджией, укрытой с одного боку пышным глянцевым плющом, с фарфоровыми чашками толщиной в яичную скорлупку, из которых так боязно было пить чай, с освещением, повиновавшемся хлопку в ладоши, и нарядным сквером с декоративными тыковками и петуньями под окнами, ей сдали за символическую плату…

Мэри трезвонила хозяйке всю неделю, но та не брала трубку.

Когда девушка наконец дозвонилась, то владелица исфаханского ковра и слушать ее не стала.

– Я же говорила, что будет немного шумно, – с ленивой злостью ответила хозяйка.

…Каждую субботу неожиданные экскурсии маршировали теперь по квартире Мэри, и с этим решительно ничего нельзя было поделать.

Дом купца Иголкина

Здравствуй, мой давний бред,—

Башни стрельчатый рост…

Осип Мандельштам

Крепкий двухэтажный бревенчатый особняк готовился к отходу в иной мир. Дом, принадлежавший некогда купцу второй гильдии Иголкину, с великолепными наличниками – в языческих петушках и восьмиконечных звездах, нанизанных на гирлянду стилизованных лилий, – собирались сносить.

Он прожил без малого сотню лет и все еще не утратил былого очарования: стоило лишь заново искупать в пунцовой краске ромбовидные солнца над окнами, починить крышу с затейливыми печными трубами, поправить вросшие в землю ворота, – и он снова ловил бы на себе восхищенные взгляды прохожих.

Напрасно зима прицепила ему роскошные эполеты из хрустальных сосулек и выстлала серебряным снегом крышу, будто призывая полюбоваться, как он хорош; судьба особняка была решена.

В Семизвонске осталась едва ли дюжина исторических зданий. Почти все старинные дома уничтожили, а улицы заковали в бетон. Теперь бал правили многоэтажные дома,– ведь стоимость квадратного метра земли в городе, где без труда можно было найти работу на процветающем никелевом предприятии, приближалась к цене квадратного метра чистого золота, усеянного редкими бриллиантами.

Подросток лет тринадцати стоял неподвижно: он разглядывал особняк и беззвучно с ним прощался. Позавчера несколько лучших фотографов, приглашенных им, сделали множество снимков купеческого дома в разных ракурсах, но он все никак не мог отвести взгляд от деревянных кружев.

– Хватит уже, пора ехать. Особняк просто разбирают. Его отвезут на специальный склад, потом соберут заново. – Мать, раздосадованная упорством сына, тянула его обратно в машину рукой, закованной в безумно дорогие браслеты. – Ты видишь римские цифры на бревнах?..

Мальчику казалось, что окна с красными веками наличников похожи на заплаканные глаза. Неожиданно крупная сосулька оторвалась от карниза и с грохотом обрушилась на машину. Через секунду автомобиль снялся с места и исчез за поворотом, увозя подростка в клубящуюся холодным туманом январскую даль.

Двое мальчишек (один – сын никелевого магната Темирханова, а другой – главного архитектора города Чернышова) последние три года по два раза в неделю взбирались на крышу купеческого особняка – по удобным водосточным трубам с витыми приступками, будто кем-то любезно размещенными для более комфортного восхождения.

Когда они оказались здесь впервые, их целью было срисовать необычную трубу в виде дракона с раздутыми ноздрями, разинувшего пасть и таращившегося в небо, словно собиравшегося проглотить чуть подрумяненные закатным солнцем облака, – и еще щегольский деревянный конек и навершия декоративных башенок.

Когда они оказались здесь впервые, их целью было срисовать щегольский деревянный конек, навершия декоративных башенок и необычную трубу в виде дракона с раздутыми ноздрями, который широко разинул пасть, будто собираясь проглотить чуть подрумяненные закатным солнцем облака.

Устроившись поудобнее, они развернули свои толстые альбомы с сотнями набросков и эскизов, как вдруг оба, глянув на улицу, уже накинувшую кокетливую золотистую вуаль августовского вечера, поняли, что не узнают ее.

Бестолковые невзрачные дома из бетона и стекла исчезли, уступив место деревянным и каменным особнякам в старинном вкусе.

Жужжание автомобилей сменилось стуком лошадиных копыт, а публика на тротуаре оказалась одетой в театральные наряды, лишенные, правда, надуманности и еще не наглотавшиеся пыли гримерок.

Мальчишки сидели какое-то время в оторопи, разглядывали изысканный шрифт магазинных вывесок, потом привстали и встряхнулись, пытаясь сбросить с себя наваждение, но ничего не поменялось. Вокруг крыши сколько хватало глаз разлился девятнадцатый век. Несколько обветшалых особняков, затерянных среди бетонных зданий, теперь выглядели значительно новее, из труб неспешно бежал дымок, намекая на вечернюю трапезу, а многоэтажные дома, еще утром покрывавшие деревянных соседей презрительной тенью великанов, испарились без следа.

Десятки вечеров провели они здесь, прогуливая школьные занятия и вызывая родительский гнев, перенося на бумагу старинный квартал, не упуская ни одну из тысячи деталей, рисуя дам в причудливых платьях, отделанных игольным кружевом, мальчишек, торгующих пирожками с вязигой, и лавочки, набитые заманчивыми жестяными шкатулками с чаем и печеньем.

И вот теперь этого дома больше не существовало в природе. Он ушел в рай для деревянных построек – если таковой, конечно, имеется.

Гибель особняка оказала неизгладимое впечатление на этих двух пареньков, которые уже совсем скоро превратят Семизвонск в самый необычный город на земле.

Рустем Темирханов – разумеется, если отминусовать от него баснословные капиталы отца, – не представлял из себя ничего из ряда вон выходящего; Евгений Чернышов, напротив, был одарен всяческими талантами.

Начать хотя бы с того, что с детства он отличался сообразительностью; уже в пять лет, когда бабушка пересказывала ему разные истории из Ветхого Завета, мальчик резонно заметил, как Иисус Навин мог остановить солнце над Гаваоном, если оно и так не движется. Старушка не нашлась что возразить и впредь стала более осмотрительной в выборе сюжетов. Отца он озадачил вопросом, отчего в летописи Киев назван матерью городов русских; в 12 лет, когда в школе проходили курс мировых религий, он невинным тоном осведомился, почему христиане с таким энтузиазмом ждут Страшного суда, если души после смерти сразу распределяются в ад или рай, а чистилище – лишь неуклюжее изобретение богословской мысли тринадцатого века? Не для того ли его, собственно, и придумали его, чтоб прикрыть брешь в логике?..

В общем, он все подмечал и ко всему придирался, но самый болезненный вопрос так никому и не задал: почему у греков, столь искусных в архитектуре, не нашлось музы-покровительницы этого благородного ремесла, в то время как литературу, например, опекали целых шесть мифических полубогинь?

Главной страстью Чернышова, как можно догадаться, была как раз архитектура, столь незаслуженно брошенная античными божествами на произвол судьбы. Он хотел стать архитектором, да не каким-нибудь заштатным, а самым лучшим; у него имелись к этому большие способности. Правда, была у юноши одна странность, которая беспокоила родных – его частенько заставали говорившим с самим собой. Родители несколько раз показывали отпрыска докторам, но те не обнаружили никаких признаков сумасшествия.

Как выяснилось намного позднее, он общался вовсе не с собой, а с окружавшими его домами. Все началось с диалогов со стенами собственной комнаты, потом он научился слышать и весь дом в целом; через какое-то время мальчик уже уверенно болтал со всей улицей.

Чернышов обладал врожденной способностью разговаривать с камнями и не только с ними: песок, глина, металл – все, что относилось к стихии земли, выходило с ним на контакт. Дерево и бетон тоже были слышимы, правда чуть более глухо.

У стен есть уши – эта набившая оскомину поговорка обрела для будущего архитектора иное значение. Не только уши, но и язык, и сердце – оказывается, дома не были этим обделены. Другой вопрос, что основная масса людей не умела их слышать; но у Чернышова, как видно, получалось.

Замкнутый и необщительный с людьми, со зданиями он обнаруживал удивительную говорливость. Все начиналось как невинное озорство, и никто даже отдаленно не мог предположить, в какую масштабную авантюру все это  выльется со временем.

Смекнув после нескольких визитов к доктору, что все остальные представители рода человеческого не обладают подобной чувствительностью, Чернышов стал общаться со зданиями только тогда, когда его никто не слышал. Свой секрет он поведал лишь ближайшему другу, с которым вместе учился в школе. Тот безоговорочно в эту способность поверил, уже тогда уловив в ней возможные выгоды. Чернышов был рад такому пониманию, и начал без стеснения здороваться при Темирханове с мраморными ступеньками школы, по которым приятели поднимались каждый будний день.

Собственно, на крышу дома купца Иголкина они попали тоже благодаря Чернышову. Евгения пригласил сам особняк, решив раскрыть свою тайну перед двумя мальчишками, которые так не походили на всяческий уличный сброд, царапавший ему бока гвоздями и битыми стеклами. Интеллигентные, причесанные, с альбомчиками для рисования в заплечных чемоданчиках, – дом постарался оказать этим молодым людям самый радушный прием. Он вел себя, можно сказать, по-отечески, приглядывал за ними, когда юнцы карабкались на крышу: их руки и ноги будто липли к трубе, исключая саму возможность падения.

Гибель особняка сделала этих юнцов жестче, циничнее и, как выяснилось позже, подтолкнула к противоправным деяниям.

Евгений, уже твердо решивший поступать на архитектора, поначалу и не предполагал истинную глубину своих способностей. Он вообще не придавал особого значения болтовне с домами, но после его поездки во Францию все переменилось.