– Может быть, – спокойно ответил он.
– Но Максима я у тебя забираю, а то вдруг ты решишь, что невинный человек тебе тоже должен отдать свою жизнь. А он ни при чем, это я его уговорила ехать к тебе, почему-то тогда я думала, что ты мне друг.
– Я и есть твой друг.
– Нет! Ты специально пудришь мне мозги, сверля меня своими глазами, чтобы я стала послушной, как ты делаешь это с Максом. Но что-то тебе не подвластно, наверное, то, что на меня не действует твой гипноз.
– Ты становишься сильной, это то, о чем ты не хочешь слышать и признавать в себе. Хотя ты сама чувствуешь, что становишься другой.
– Ничего я не чувствую.
– А как же у Светы Калкиной ты могла понять, что она сама себя губит? Даже поняла, что она лекарство выбрасывает.
– Ну уж точно не от твоей силы.
– Не от моей, это ты верно сказала.
– Ой, дед Мирон, только не говори: «от Нуры».
– Да не буду я ничего говорить, разбирайся сама. А хлопца оставь еще на два дня.
– Нет, боюсь, ты его используешь для того, чтобы как-то на меня повлиять.
Дед улыбнулся.
– Ладно, забирай, – вдруг неожиданно согласился он.
– Ну вот и славненько, тогда мы пойдем, а то уже поздно, да и Макс наверно твою баню перетопил.
– Идите, – тихо сказал дед.
Дед остался в доме, когда я вела Максима за руку из дедовского двора. Взрослый парень, как послушный ребенок, брел за мной, не говоря ни слова.
Но я вспомнила, что его машина осталась у деда за сараем, и мы вернулись.
Открыв дверь в избу, я хотела крикнуть, но слова застряли в горле.
Передо мной стоял Никита, только по глазам я видела в нем деда Мирона.
– Дед, мы машину тоже заберем, – заикаясь, тихо произнесла я. И быстро вышла из дома.
Мы обошли дом, рядом у стога сена стоял заваленный джип Максима, нас с ехидной улыбкой поджидал уже дед Мирон; каким образом он оказался так быстро тут, в голове не укладывалось.
День назад я бы наверно испугалась этому до смерти, а сейчас стояла и смело смотрела в злобные глаза деда.
– Ты уже, девонька, и страха не испытываешь, это хорошо.
– Дед Мирон, а может, ты скажешь, как мне закрыть от тебя свои мысли в голове, чтобы ты своими глазами не копошился в ней?
– Скажу, но не сегодня.
– Хорошо, а уехать наконец-то мы можем от тебя?
– Езжайте.
– Ты отпускаешь только цепь, делая ее немного подлиннее. Но не отпускаешь Макса совсем. Почему?
– Смекалистая.
– Да тут сильно умным не надо быть, глядя на Макса. Он не такой послушный, как я вижу его сейчас.
– Я ведь сказал, что он мне нужен еще два дня. А потом отпущу навсегда, обещаю.
– А если я скажу тебе – нет?
– Тогда его будет тянуть сюда, все время. И никуда он не уедет.
– Раз ты говоришь, я становлюсь сильной, тогда я найду способ отвязать его от твоей цепи. Но не оставлю его больше у тебя, даже на минуту. Никакой ты мне не друг, дед Мирон, раз используешь моих друзей в твоих темных делах.
– Ты не даешь мне другой выбор.
– Так и ты мне не говоришь все до конца. А в темную соглашаться на все твои условия и желания, увы, я не хочу.
– Понимаешь, детка, я не могу все рассказать до полнолуния.
– А в полнолуние ты меня поставишь перед фактом свершения?
– Нет, нет, у тебя будет время, один час, узнать правду.
– Ох, какую же правду о себе я еще не знаю? То, что ты сказал, я умерла в тот день, когда тонула, а в минуту полнолуния должна буду это признать? Ладно, дед, мы поехали, хватит нам сегодня твоих сказочек.
Я помогла Максу откопать машину из-под сена, и мы медленно поехали к дому. Дед стоял у калитки и смотрел нам вслед, но, слава Богу, за нами никто не гнался.
Макс молчал, и я вспомнила ту ночь, когда я гуляла под дождем, когда Лина спрашивала, где я была, я в ужасе не помнила ничего. Сейчас я понимала Максима. Он наверняка в том же состоянии.
Значит дед Мирон все же врет, что он ничего не знает, врет и то, что не имеет никаких сил, и камень в его руках только помощник.
После того как я увидела в избе Никиту, а его глаза явно выдавали деда Мирона, потихоньку начинала верить в весь этот кошмар, в котором оказалась. Нет, я не верила, что в детстве я утонула. Да и как в это можно поверить? Я живая, я же мыслю, а значит существую. Я чувствую боль, испытываю жалость, мне подвластны все эмоции живого человека. «Брехня все это», – успокаивала я себя. Может, и есть какая-то сила в камне, может, и дед умеет наводить жуть, внушая своим глазами то, от чего по коже бегут мурашки. Но чтобы я утонула, нет, это полный абсурд.
Подъехав к дому, я увидела родителей, сидевших на крыльце дома. Оба вскочили на ноги, как только мы вышли из машины.
– Господи, наконец-то, – взмахнула руками мама и заплакала.
– Мать, не плачь, вернулась ведь дочь, радоваться надо, – сказал папа и, повернувшись ко мне, спросил: – Ну, что, дочка?
– Мамуличка, не плачь, все хорошо. Ты чего?
– Знаешь, я хоть деду и благодарна, но мне очень страшно, он ведь как помог, так и может с легкостью навредить. Думаешь, нашу деревню просто так люди боятся? Да и мы здесь хоронимся от всех. Аришенька, я сегодня бабу Дусю видела, сходи-ка ты к ней утром.