В порывах ветра. Невыдуманная история

– Знаешь?.. Как только тебя выпишут, и тебе станет легче, я хочу познакомить тебя с моей мамой. Я многое рассказывал ей о тебе, и она жаждет знакомства с тобой. Надеюсь, ты не будешь против? – он говорил с такой надеждой в голосе, что, казалось, он боится, что я могу ответить отказом.

Я кивнула в знак согласия и взяла его за руку, как только он присел на мою кровать. Он рассказал мне пару историй, которые случились с ним за эти дни. Время в больнице протекает медленно и любой визит это уже хорошо, но когда приходит любимый человек это просто волшебство.

– Я вернусь завтра, принесу тебе мороженое, и мы поболтаем. Хорошо? Ты главное крепись и выздоравливай. Люблю тебя!

Ух ты! Эти два слова так легко слетели с его губ. Люблю тебя! Это прозвучало так искренне, что мое сердце пропустило удар. Мне нравилась его уверенность в себе, в своих словах и действиях. Он был кем-то неземным для меня, словно сошел со страниц какого–то романа прямо ко мне в руки. Порой я думала, что может я его выдумала, может он плод моего воображения. Но нет, он был реален, так же реален как я. И это казалось мне чудом! Я поверила в любовь и в то, что мир может быть добр ко мне.

На следующий день он, как и обещал, принес мороженое, которое ему пришлось съесть самому. Пока он болтал без умолку и лакомился пломбиром, я любовалась своим ухажером. Каждый день, пока меня не выписали, он приходил ко мне с разными милыми подарочками и ухаживал за мной. Это было очень романтично. Мой скудный мир превратился в обитель желаний, которые исполнялись, как по волшебству. После выписки я вернулась в школу. Мы продолжали встречаться. И каждый день был исполнен совершенства.

Дома все оставалось по-прежнему: все те же тяжелые выходные и неизменно суровая мама, с которой невозможно было о чем-либо поговорить.

Наши отношения с Алексом все так же оставались на уровне взаимопонимания и любви. Он ни к чему меня не принуждал. Уважая мою сторону, он показывал мне тем самым, что ему можно доверять. Для меня это было важно. Важно не бросаться в омут с головой, чтобы не утонуть там, куда не заплывала еще моя душа. Я не хотела торопиться с решениями, о которых потом могла пожалеть. Мы гуляли, делились друг с другом всеми новостями, постоянно говорили о вещах, которые нас волновали, были близки как никогда, и этого для меня было достаточно.

Он познакомил меня со своей мамой. Людмила Викторовна была очень красивой женщиной, высокой, стройной, с добрыми глазами. Она работала заведующей столовой на главной улице. После нашего знакомства я часто забегала к ней, и она угощала меня всякими вкусностями. Мы могли подолгу разговаривать на любые темы. Она всегда была рада меня видеть, всегда ждала, когда я приду. Отношения между нами нравились Алексу. Он видел со мной свое будущее, и его мама одобряла выбор сына. Что касается меня, то я старалась так далеко не забегать. Конечно, мне нравилась его семья, которая значительно отличалось от моей. Все были дружны, прислушивались друг к другу и весело проводили время вместе. Для меня это было непривычно, и я не могла избавиться от мысли, что хотела бы такие же нежные и близкие отношения со своими родителями. Так я узнала, что любящие семьи есть и в нашем городке, совсем рядом со мной.

С наступлением весны на улице потеплело, все расцвело и воздух наполнился пьянящим ароматом цветов. Пару месяцев назад моя мама узнала о том, что я встречаюсь с Алексом и ее это явно не обрадовало. Она говорила про него всякие гадости, но я так и не смогла понять, чем он ей не нравится. Мама категорически запретила мне общаться с ним, и спорить с ней было бесполезно. Не хотелось обманывать ее, но она не оставила мне выбора. Я понимала, что теперь наши свидания станут реже, так как придется проявлять крайнюю осторожность, чтобы не попасться маме. Поэтому я сказала Алексу, что теперь я буду ходить домой сама, а когда получится, буду видеться с ним вне тренировок тайком.

Как-то раз на пороге дома появился мой одноклассник Влад.

– Привет, Вал! Алекс передал, что будет ждать тебя в гараже, – сообщил он.

– Хорошо.

– Я подожду тебя внизу, пойдем вместе.

– Зачем? Ты можешь идти. Я дойду сама, – удивлённо сказала я.

– Нет, Алекс настоял на том, чтобы я тебя проводил, – и он спустился вниз по лестнице.

Я собралась как можно быстрее и спустилась вниз. Мы шли не спеша, вспоминая детские годы: как болтались по двору, играли в мяч и другие игры. Тогда он был моим лучшим другом, но когда его отношение ко мне переросло во что-то большее, это стало неким камнем преткновения для нас. Я видела в нем лишь друга, возможно даже брата, но никак не парня. Это ранило его. Пусть он и не показывал мне боли в своем сердце, не говорил об обиде, но я чувствовала, что он отдалился от меня. Мне не хватало его, как близкого друга, как человека, которому я могла доверять, но я ничего не могла с этим сделать.

Завидев меня, Алекс подскочил со скамейки и подошел ко мне. Полный счастья и радости, он обнял меня и долго не выпускал из своих крепких объятий.

– Прости, что отправил Влада к тебе. Ты же понимаешь сама, теперь надо быть аккуратнее. Я рад, что ты пришла.

Мы стояли в кругу друзей и вели непринужденную беседу. В то время мама шла с работы домой. Она работала почтальоном, смена почти закончилась. Перед выходом, мама позвонила с почты домой, но трубку никто не поднял. По пути она встретила знакомую и спросила, не видела ли она меня. Та, конечно, ответила, что видела, как я пошла в гараж к Алексу. В нашем маленьком городке все знали обо всем. Алекс был известен многим благодаря своей маме. Скрыть что-то было невозможно. И на что я рассчитывала?

Маму накрыла неконтролируемая ярость. Развернувшись на полдороги к дому, она повернула в сквер и помчалась на поиски меня. Пройдя через него, она вышла как раз туда, где мы стояли всей кучей. Она налетела настолько стремительно и неожиданно, что я ничего не успела сообразить, только почувствовала, как кто-то потащил меня за косу. Так ястреб настигает свою, ничего не подозревающую, жертву. Те, кто стоял в кругу так ничего и не поняли, лишь стояли с разинутыми ртами и беспомощно наблюдали, как мама с перекошенным от злости лицом силой уводит меня прочь. Алекс, стоял на месте, как вкопанный. Он, как и все в округе, знал, что с моей мамой лучше не связываться.

Мама нещадно дергала меня за волосы и тащила за косу через весь сквер. Я попыталась высвободиться и оказалась лицом к лицу с ней. От страха и неожиданности я отшатнулась от нее, но этим лишь подлила масла в огонь. Глаза ее почернели от злости, ноздри раздувались, зубы были сжаты так сильно, что на скулах заходили желваки. Внезапно, она схватила меня за шею и с каким-то остервенением начала дубасить об первое попавшееся дерево, да так сильно, что искры летели из глаз. До меня обрывками долетали ее гневные крики.

– Как ты посмела? Как? С ним-то? Да кто тебе позволил? Сколько раз я тебе говорила, дура ты неотёсанная, чтобы ты с ним не связывалась?! – яростнее нее, кажется, не было на свете никого. Ее крик напоминал рёв разъярённого медведя.

– Ты будешь меня слушать. Слышишь? Ты будешь делать, так как я говорю. Ты больше не будешь с ним видеться. Тварь ты неблагодарная! Дура ты нестриженая, падла ты такая! – ругательства сыпались из ее уст без остановки.

Она наносила мне удары пока не устали ее руки. Она не слышала мои мольбы, ярость полностью поглотила ее. Она была взбешена, и не могла остановиться. В глазах потемнело, боль уже не ощущалась так остро, как в самом начале. Лишь в пустоту капля за каплей проникали ее слова, превращаясь в лед и камнем падали, на глубину души, оставляя необъятные дыры в ней.

В тот момент мне было больно, не потому что она била меня головой о дерево, вырывая мои волосы, нет, не поэтому. Мне было больно, потому что она била меня плетью слов своих, оставляя шрамы там, где они не заживают никогда. Конечно, все то, что она говорила на самом деле описать невозможно. Но ее слова я помню по сей день, помню, как будто это было только вчера. Страх перед ней, боль за ее ко мне отношение до сих тревожат мое сердце.

Тогда я ненавидела ее всеми фибрами своей души. Она опозорила меня, протащив за волосы через весь сквер, жестоко избила на глазах у прохожих. Боль терзала не только мою наружную оболочку, она съедала меня изнутри, разрывая артерии гнева. И я ничего не могла поделать. Но раз и навсегда, я пообещала себе, что, когда у меня будет дочь, я никогда не буду бить ее, а тем более по голове. Я просто поклялась себе.

Когда, наконец, силы ее иссякли и весь ее гнев был вымещен на мне, мы пошли домой. А вернее, она волокла меня за собой, а я просто плелась за ней, еле переставляя ноги. Сил идти не было, так же, как и говорить. Придя домой, она отправила меня в комнату, а сама села за свои дела. Я слышала, как она говорит отцу про ситуацию, которая произошла между нами, про то, какая я гадкая. Я слышала все, и ни разу отец ничего не сказал в мою защиту. Было такое ощущение, что ему вообще все равно, что произошло. Он просто молчал и слушал ее порицания в мою сторону. Этот ужасный день закончился, и я легла спать в надежде на новое завтра. Все болело и ныло, голова гудела от боли, слезы катились вниз по лицу, падая на подушку. Я с трудом дышала, осознавая, что еще жива. На этот раз меня пронесло, но что будет дальше? Голова раскалывалась, и каждая мысль била током в мозг. Все же ближе к утру я уснула.

Спустя месяц ситуация, произошедшая ранее стала понемногу затираться в памяти. Все это время мы с Алексом продолжали видеться тайком, по большей части на тренировках. Только там я могла быть уверена, что она не ворвется туда, как разъяренный бык, сметая все на своем пути, и не покалечит меня снова.

Дни летели, наши отношения крепли. Мне исполнилось шестнадцать, и я понимала силу своего возраста, хотя чувствовала, что была еще ребенком. Как-то, на одной из тренировок, я почувствовала себя очень плохо. Весь мир завертелся перед глазами, и меня пронзила резкая боль в животе. Казалось, вот-вот подступит то, что я съела на завтрак. Я опустилась на колени и прижала руки к животу, боль была невыносимой. Алекс увидел, как меня скрутило, и мигом очутился рядом.

– Вали, что случилось?

В его глазах была паника.

Следом за ним ко мне подбежал тренер. Я лишь качала головой и ни слова не могла вымолвить. Тогда он помчался в кабинет, чтобы вызвать скорую помощь. Я уже завалилась на пол. Мне было все равно, кто что подумает, мне просто нужен был воздух. И тут, как по волшебству:

– Все разойдитесь подальше! Ей нужен воздух, – раздался сильный и властный голос Алекса. Мой рыцарь! Мой спаситель!

Все, безмолвно повинуясь, отошли подальше и продолжали пристально наблюдать за происходящим. Я чувствовала каждый взгляд, брошенный на меня. Чувствовала боль и не понимала, что происходит. Скорая помощь приехала спустя минут двадцать. Врачи осмотрели меня, заявили, что у меня подозрение на острый аппендицит и срочно повезли в больницу. Алекс со мной поехать не мог. Он знал, что как только родителей оповестят, они сразу приедут ко мне. На прощание он сжал мою руку и обещал приехать, как только сможет. Меня везли минут десять, и это время мне показалось целой вечностью. Боль была настолько сильной, что выкручивала наизнанку. Как только меня доставили в отделение, на входе нас встретили интерны.

– Где дежурный хирург? – спросил фельдшер, который меня привез.

– В данный момент он на обходе. Мы заберем девочку на осмотр, – нерешительно сказал один из интернов. По глазам было видно, что он боится, но чего именно, пока было непонятно.

– Хорошо! У нее подозрение на острый аппендицит. Вот ее вещи и домашний номер, по которому вы должны позвонить и оповестить родителей о прибытии девочки. Ее зовут Власова Валерия.

Интерны повезли меня в смотровую, куда был вызван дежурный хирург Владимир Викторович. Мы ждали его минут пятнадцать, после чего он, наконец, явился в совершено неподобающем состоянии. Единственный врач на смене был пьян в стельку. И конечно же врачи другого профиля не допустили его до операции, боясь последствий. Было приказано интернам провести полную процедуру, так как они учились на хирургов. Им было разрешено сделать все, что в их силах, чтобы я осталась жива. Это все обсуждалось в моем присутствии, и я пребывала в шоковом состоянии. Я все понимала, хотя боль порой отключала мое сознание. Я даже не могла ничего возразить, меня просто скручивало от дикой боли, а рядом не было никого, кто мог бы мне действительно помочь. Меня увезли в операционную. В спешном порядке все готовилось к удалению аппендицита. Один из интернов побежал за лекарством, которое должно было полностью обезболить место операции. Но прибежав минут через десять, он сообщил:

– Есть только две ампулы. Этого хватит, что обезболить только снаружи. Больше я не нашел. В больнице нет этого лекарства, оно закончилось… – он был в полной растерянности.

Я с ужасом представляла, что будет дальше. Они долго думали и совещались, пока я кричала от боли. Ведь с каждой минутой она усиливалась. И тут они решились.

Один из них командным голосом раздавал поручения направо и налево, не побоявшись взять ответственность на себя. Наверное, это и спасло меня.

– Привяжи ее ноги и руки к столу, закрепи туловище. Ждать больше нельзя, иначе он лопнет.

Остальные интерны засуетились. Меня привязали и повесили простынь перед глазами, разграничив поле моего зрения и место операции. Затем я почувствовала пару уколов внизу живота. Они замерли в ожидании. Я хотела им сказать, что все равно вижу нижнюю часть тела в отражении огромной операционной лампы, висящей надо мной, но от боли не могла вымолвить и слова. Через пару минут они спросили, чувствую ли я что-нибудь, когда они прикасаются. Поняв, что чувствительности почти нет, они приступили к работе. Первые минуты я не чувствовала ничего. Но затем, видимо, когда они раскрыли брюшную полость, на меня нахлынула прямо-таки волна горящей лавы. Я взвыла от непереносимой боли и брыкалась изо всех сил. Было просто невозможно лежать спокойно, потому что они резали меня наживую. Внутри они ничего не обезболили, и периодически у меня темнело в глазах. Боль была настолько обширной и всепоглощающей, что я превратилась в дикое беснующееся животное. Казалось, я вот-вот потеряю сознание, но спасительная темнота так и не наступала. Меня повязали по рукам и ногам. Тело пыталось выгнуться дугой, но было надежно закреплено, пятки упиралась в операционный стол и нещадно терлись о холодную металлическую поверхность. Обезумев от боли, я стирала пятки в кровь. Что происходило в следующий час, казалось пыткой, длиною в вечность, адом, выхода из которого не было. Конца и края не было моим страданиям. Они возились в моих кишках, и каждое их прикосновение отдавалось в моем теле нестерпимой мукой. То обезболивающее, что они вкололи в верхние слои кожи, тоже потеряло свое свойство, и теперь боль была повсюду. Даже медсестра, которая присутствовала на операции, не могла выдержать такого зрелища. Конец ХХ–го века на дворе, а на ее глазах живьем потрошат человека, молоденькую девушку, которая еще и жизни-то не видела. Медсестра все время со мной говорила, успокаивала меня, но я не слышала ее. Я билась в конвульсиях, меня невозможно было успокоить. Я хотела, чтобы все это прекратилось.

– Валерия! Послушай, почти все! Потерпи еще немного, мы уже зашиваем. Мы удалили его, слышишь?

Они говорили это так громко, что их слова отдавались эхом по всей операционной. Но мне было все равно, боль не прекратилась. Она была ужасной, я не могла успокоиться, не могла ждать, не могла терпеть. Через полтора часа операция закончилось. Но для меня ничего не закончилось. Боль не утихала, пятки были стерты почти до костей. Легче мне не стало, я просто уже была без сил и тихо подвывала. Нет сил кричать, нет сил плакать, я лежала и смотрела в потолок, надеясь, что это просто кошмарный сон. Скоро я проснусь и все будет хорошо. Мне наложили швы и отмыли, обработав рану. И тогда они заметили кровь на операционном столе под моими ногами. Приподняв их, они увидели то, во что превратились мои пятки, стертые в мясо. Они стали обрабатывать и ноги, но я уже ничего не чувствовала. Им не понять, что я перенесла, но сочувствие все-таки они высказали. Затем снова проверили все швы и повезли в палату.

– Ты сильная девушка! Ты молодец, ты справилась, – приговаривала медсестра, скорее для себя, чем для меня, толкая каталку до палаты.

Я пребывала в каком-то сумеречном шоковом состоянии, мозг не соображал совершенно. И я надеялась, что хотя бы сейчас я впаду в спасительное беспамятство.

– Знаешь, когда его вытащили, он лопнул. Ты выдержала, смогла. Ведь еще чуть-чуть и он бы лопнул у тебя внутри. Тогда я даже не представляю, что бы случилось. Ты молодец. Отдыхай! – она говорила это с такой нежностью, что, казалось, она знает меня вечность.

Первое время в палате я не могла уснуть. Боль еще долго терзала мое тело. Я старалась не кричать, поэтому все время стонала. Двигаться было невыносимо, и я молила Всевышнего, чтобы он подарил мне забытье. Промучившись часа два, я все-таки отключилась.

Наутро следующего дня первым, что я почувствовала после пробуждения, была боль. Конечно, не такая жуткая, как вчера, лишь ее отголоски. Мне стало легче, состояние было еще достаточно тяжелым, но я все равно была рада, что проснулась и была жива. Немного погодя ко мне пришел врач. Да, тот самый врач, который вчера совершенно спонтанно напился на каких-то поминках, и не смог провести мне операцию. С абсолютно невозмутимым видом он присел ко мне на койку и спросил, как у меня дела. Как у меня дела?! Может его замутненный рассудок, под воздействием жесткой абстиненции, решил сыграть с ним столь жалкую шутку? По-моему, мы не на светском рауте для обмена любезностями. Перед ним юная девушка, выпотрошенная с особой жестокостью. Вот как я видела вчерашнюю экзекуцию! Заглянув в мои глаза, наполненные болью, страданием и совершенно оправданным гневом, он, наконец, осознал всю абсурдность ситуации. Молча осмотрел меня, и обработав рану, удалился. Видимо, в нем осталась крупица человеческого, так как, покидая палату, он принял виноватый вид. А может тяжелый похмельный синдром придал ему образ побитой собаки. Но элементарные извинения принести он так и не удосужился.