Все мои ничтожные печали

Я не располагаю такой информацией.

В каком смысле?

У меня нет таких сведений.

Я просто хочу уточнить, когда будет удобнее перезвонить, чтобы поговорить с Дженис.

А я вам говорю, что таких сведений у меня нет.

Мне не нужны никакие сведения. Я просто задала вопрос.

Прошу прощения, у меня нет полномочий отвечать на такие вопросы.

«Такие» – это какие? Когда можно будет поговорить с Дженис? Что значит «нет полномочий»?

Попробуйте позвонить позже.

У вас разве нет никаких систем внутренней связи, чтобы вызвать Дженис?

Боюсь, я ничем не могу вам помочь.

Вы можете отправить ей сообщение?

До свидания.

Эй, подождите.

Извините, но я ничем не могу вам помочь.

Вы могли бы сделать исключение.

Что вы сказали? (Она не расслышала меня из-за треска льда.)

Я просто хотела услышать голос сестры.

Мне показалось, что вы хотели поговорить с Дженис.

Да, но вы сами сказали…

Попробуйте позвонить позже.

Почему Эльфрида не хочет со мной говорить?

Я не сказала, что она не хочет с вами говорить. Я сказала, что она не подойдет к телефону в общей комнате отдыха. Если я буду носить телефон по палатам каждый раз, когда кто-то звонит пациентам, у меня не останется времени на другие дела. И нам желательно, чтобы пациенты прилагали усилия и сами пытались наладить контакты с семьей, а не наоборот.

݅

Попробуйте позвонить позже.

Я согласилась. Конечно, почему бы и нет.

Я завершила разговор и выкинула телефон в реку. Нет, я не выкинула телефон в реку. Опомнилась в самый последний момент и заглушила и без того приглушенный вопль. Я решила, что лучше сожгу больницу. Я ценю свой душевный покой. Писец Бартлби[12 - Бартлби – герой рассказа Германа Мелвилла «Писец Бартлби. Уолл-стритская повесть».] тоже ценил свой душевный покой, а потом бросил работу, перестал есть, вообще все перестал – и умер под деревом. Роберт Вальзер тоже умер под деревом. Джеймс Джойс и Карл Юнг умерли в Цюрихе. Наш папа умер вблизи деревьев на железнодорожных путях. Позже полиция передала маме пакет с его вещами, которые были на нем и при нем в момент гибели. Каким-то чудом его очки не разбились. Может быть, они слетели и упали в мягкий клевер. Или он сам аккуратно их снял и положил на землю. Но когда мама вынула их из пакета, они рассыпались прямо у нее в руках. В пакете были его часы. Его время. Разбитое время. Его обручальные кольца были расплющены, почти все его кости – поломаны. Все двести шесть костей в его теле.

В его кошельке было семьдесят семь долларов, и мы потратили их на китайскую еду навынос, потому что, как в таких случаях говорит моя лучшая подруга Джули: Человеку все равно надо питаться.

4

После работы Ник собирался проведать Эльфи, а потом мы с ним встретились в баре, пили пиво, поглядывали друг на друга – растерянно, обескураженно – и обсуждали, что делать дальше. Мы пытались собрать команду помощников, которые будут присматривать за Эльфи, когда ее выпишут из больницы.

Ник очень мягко намекнул Эльфи, что добровольное сотрудничество – главный фактор на пути к выздоровлению. Ей не понравилась эта идея. Само собой. Она сказала, что ей в принципе не нравится слово «команда». В «команде» нет «я», верно, Йоли? Это она процитировала нашего школьного тренера по баскетболу и добавила, что это слово всегда ее пугало. Зачем ей команда, спросила Эльфи. Что она будет делать с командой? Составлять списки? Намечать цели? Принимать жизнь как есть? Вести дневник? Учиться растягивать губы в улыбке? В самой этой концепции есть что-то в корне неправильное. Боже мой, Николас, сказала она. Путь? К выздоровлению? Ты сам себя слышишь? Мне самой очень даже понравилось предложение Ника, но Эльфи уже ощетинилась и взвилась на дыбы, приняв в штыки всю эту аферу под названием «Помоги себе сам», существующую лишь для того, чтобы продавать глупые книги и вводить в наркоз уязвимых людей, чтобы представители так называемой помогающей профессии получили возможность тешить свое собственное самодовольство, потому что они якобы сделали все, что могли. Они составили списки! Наметили цели! Они поощряли своих пациентов заниматься чем-нибудь интересным и радостным хоть понемножку, но каждый день! (Надо было слышать, с какой интонацией Эльфи произнесла слово «радостным». Словно речь шла о нацистских преступниках.)

Привлеченным специалистам было трудно понять крайне враждебное отношение нашей семьи ко всей системе здравоохранения. Нам самим трудно понять наше крайне враждебное отношение ко всей системе здравоохранения. Когда случилась авария с газонокосилкой и маме отрезало два пальца на ноге, она чуть-чуть отлежалась на травке и уже собралась подниматься, и тут к ней приехала скорая. Мама весьма удивилась и спросила у медиков: «Вы здесь зачем?» Когда детский врач сообщил маме, что мне надо удалить миндалины, она поблагодарила его за заботу и сказала, что мы, наверное, справимся сами, в домашних условиях.

На самом деле нам просто не хочется, чтобы Эльфи оставалась одна. Нику надо работать, он и так отстает от всех графиков, а мне уже скоро придется вернуться домой в Торонто, чтобы освободить Уилла от обязанностей няньки при младшей сестре. Его ждут в Нью-Йорке: учеба и политическая борьба. На языке индейцев-мохоков Торонто звучит как Тхаронто, что означает «место, где деревья растут из воды». (Мне нравится, что наши канадские города носят названия, в которых есть грязь, и вода, и деревья, особенно в нынешние времена, когда городам дают прозвища вроде «Финансовый центр», или «Центр передовых технологий», или «Издательская столица», или «Самый космополитичный город в мире».) Но пока я еще здесь, и сегодня вечером мы с Джули разопьем бутылку вина на веранде ее дома в Уолсли – зеленом микрорайоне, где высоченные вязы создают соборные своды из пятнистых теней. Мы замечательно проведем время, пока ее дети будут смотреть видео в гостиной.

Мы с Джули вместе росли в Ист-Виллидже. Мы с ней троюродные сестры, и наши мамы – тоже лучшие подруги. (Кстати, мы с Эльфи не только родные сестры, но еще и троюродные; чтобы это понять, нужно знать, что в свое время из России в Канаду, спасаясь от армии анархистов, переехали всего лишь около восемнадцати предприимчивых меннонитов, так что… в общем, вы поняли.) В детстве мы с Джули вместе купались в ванне, придумывали всякие игры вроде «Спрячь мыло» и экспериментировали, касаясь друг друга языками, когда постепенно до нас начала доходить страшная правда, что в будущем нам придется проделывать что-то подобное, если нам хочется строить нормальную жизнь с мальчиками и мужчинами.

Джули работает почтальоном. Она крепкий орешек. Ежедневно проходит пешком миль пятнадцать, с двумя тяжеленными сумками на каждом плече. Если вдруг начинается дождь, она отпирает рабочим ключом ближайший зеленый почтовый ящик из тех, что обычно стоят на углу, забирается внутрь и сидит. Курит и слушает новостные подкасты в наушниках. За это она постоянно получает выговоры от начальства – и за прочие бессчетные провинности, как в тот раз, когда она закатала повыше пояс форменной юбки, выданной Почтой Канады, чтобы выглядеть сексапильнее. Иногда ее отстраняют от работы на день, два или три – в зависимости от тяжести преступления, но ее это даже устраивает, потому что в такие дни она может спокойно проводить детей в школу, а не будить их в темноте, чтобы отвести к соседке прямо в пижамах. Джули недавно развелась с мужем, высоким, как каланча, скульптором и живописцем, и теперь вовсю пользуется программой медицинского страхования сотрудников и посещает психотерапевта, которого ей оплачивает Почта Канады. У нее все хорошо, она вполне счастлива и довольна жизнью, просто ей нравится говорить о себе, о своих чувствах и целях, надеждах и разочарованиях. А кому это не нравится? Ее психотерапевт, аналитик юнгианской школы, говорит, что она – самая оптимистичная из всех его пациенток за годы терапевтической практики, а полное отсутствие у нее сновидений стало для него источником постоянного вызова.

Мы сидели у нее на веранде, пили дешевое красное вино, закусывали его сыром и крекерами и говорили о чем угодно, но только не об Эльфи, которая была словно время – в том смысле, что я никогда не смогла бы его удержать, хотя оно крепко держит меня. Восьмилетний сын Джули и ее девятилетняя дочка до сих пор любят обниматься и сидеть на коленях у взрослых. Они смотрели «Шрека» в гостиной, но каждые пять-десять минут выбегали к нам на веранду (каждый раз Джули бросала свою сигарету в траву у крыльца, чтобы дети не видели, как она курит, а потом поднимала и докуривала до конца) и сообщали, что там такое, такое! Это надо увидеть! Оно как будто… Пару минут они спорили, что с чем сравнить, а мы с Джули кивали в полном изумлении. Джули периодически поглядывала на свою сигарету, тлеющую в траве. Потом они внезапно умолкали и стремительно, будто стрижи, мчались обратно в гостиную к своему фильму.

Они думают, что от курения бывает СПИД, сказала Джули, поднимая дымящуюся сигарету. Мы заговорили о детях, о том, что они навсегда остаются для нас малышами, сколько бы им ни было лет, и мы одержимы их благополучием, и непрестанно и дико страдаем, и виним себя за каждую наносекунду пережитого ими несчастья. Мы готовы пожертвовать собственной жизнью, лишь бы не видеть, как глаза наших детей медленно наполняются слезами. Мы говорили о наших бывших мужьях и любовниках, о нашем страхе, что нас больше никто не захочет как женщин, что мы умрем в одиночестве, без любви, покрытые пролежнями глубиной до костей. И мы вообще сделали хоть что-то правильное в этой жизни?

Наверное, да. Мы сохранили нашу дружбу, мы всегда будем рядом друг с другом, и однажды, когда наши дети уже станут взрослыми и разъедутся, бросив нас прозябать в сожалении, меланхолии и старческой немощи, когда наши родители умрут от накопившихся горестей и усталости от жизни, когда наши мужья и любовники разбегутся по собственному почину – или мы сами выгоним их за порог, – мы с ней купим один на двоих маленький домик в какой-нибудь прекрасной деревне, станем рубить дрова, брать воду в колодце, рыбачить, играть на пианино, петь на два голоса арии из «Иисуса Христа – суперзвезды» и «Отверженных», вспоминать прошлое и ждать конца света.

Уговор?

Уговор.

Мы ударили по рукам и свернули себе косячок. Мы уже начали замерзать на открытой веранде. Мы сидели и слушали, как трещит и ломается лед на реке в одном квартале от дома, и мне вдруг подумалось, что, наверное, было бы здорово, если бы глыбы льда взмыли в воздух, как птицы, и полетели бы прочь от всего этого бурлящего давления. Наверное, было бы здорово наблюдать, как куски льда летят высоко над Портедж-авеню курсом на север, домой. Мы смотрели в беззвездную, студеную, ясную апрельскую ночь. Наблюдали, как гаснут огни в окнах соседних домов. Дети Джули уснули на диване в гостиной, сжимая в руках пульты управления для тысячи современных устройств.

Почему Дэн не присмотрит за Норой? – спросила Джули. (Дэн – отец Норы, человек увлекающийся, легко возбудимый и сентиментальный. Сейчас мы в процессе развода.) Ситуация вполне себе чрезвычайная. Он же вроде бы говорил, что ты всегда можешь рассчитывать на него в экстренных случаях? Ты говорила ему об Эльфи?

Он сейчас на Борнео, сказала я. С какой-то воздушной гимнасткой.

Хорошо ему. Я думала, он живет в Торонто.

В принципе, да… чтобы быть ближе к Норе. Но сейчас он на Борнео.

Он вернется в Канаду? – спросила Джули.

Наверное, да. Я не знаю. Нора говорила ему об Эльфи.

А Барри оплачивает Уиллу учебу в Нью-Йорке? – спросила Джули. (Барри – отец Уилла, человек во многом загадочный и весьма состоятельный. Занимается разработкой стохастических моделей волатильности курса валют для какого-то крупного банка. Мы почти не общаемся.)

Да… пока да.

Норе нравится танцевать? (Собственно, из-за танцев мы и перебрались в Торонто: чтобы Нора училась в определенной балетной школе, куда смогла поступить только благодаря стипендии. У меня самой нет таких денег.)