Под опасным солнцем

Серый тики, близнец трех первых, из того же камня, того же возраста, стоит рядом с тики искусств. На месте глаз крохотные щелки. Ни рта, ни носа, только две ямки на лице без единой морщинки, гладком, как дочиста обглоданный череп. Обеими руками, всеми двадцатью пальцами, он стискивает птичку, и по резному камню вьется бороздка, след ползущей змеи.

Я вздрагиваю.

Тики смерти?

Мана мести? Жестокости?

Почему так близко к мане творчества?

Мне кажется, скульптор ничего не делал случайно, он как будто дал нам ключ. Майма говорила, что тики пять. Появились два месяца назад, когда наша поездка была уже запланирована.

Я размышляю.

Пять тики. Воплощение различных талантов.

Пять участниц.

Стараюсь отогнать дурацкое предположение. А если все было подстроено до нашего приезда? Если у каждой из нас – у Титины, Мари-Амбр, Фарейн, Элоизы и у меня, есть свой тики, если каждой надо найти свою ману?

Может, это ПИФ заказал пять статуй? Может, это входит в программу? Они должны нас заинтриговать? Вдохновить?

Мой взгляд растерянно мечется между тики искусств и тики смерти. Шепчу на ухо Майме:

– Все пять тики – женщины?

– По-моему, да… Знаешь, раньше архипелаг назывался Хенуа Энана, это означает «земля мужчин», но теперь власть захватили женщины.

Заставляю себя улыбнуться. Майме, похоже, тоже неспокойно рядом с тики смерти, и ей хочется покинуть меаэ. Мы взбираемся по крутому склону и через бывшую банановую плантацию выходим на дорогу, которая ведет прямиком к атуонскому кладбищу. Ненадолго останавливаюсь, чтобы отдышаться и полюбоваться изумительным видом на бухту Предателей и на пляж. Десятки белых крыш, разбросанных среди пальм, похожи на рассыпанные хлебные крошки, вот-вот с горы Теметиу слетит гигантская птица и склюет их.

– Если хочешь увидеть последнего тики, надо поворачивать обратно, – говорит Майма. – Он стоит как раз над пансионом, на пути к порту Тахауку.

Я прикидываю, что этот крюк отнимет больше четверти часа. Сумка с кое-как в нее впихнутыми книгами, блокнотом и стопкой бумаги оттягивает плечо. Майма, к сожалению, на этот раз мне и правда пора заняться делом.

Подняться чуть повыше, устроиться рядом с кладбищем – по-моему, лучше не придумаешь.

– В другой раз, детка…

Майма вроде бы не обижается.

– Ну ладно… Как бы там ни было, ты мимо не проскочишь. Если, выйдя из пансиона, пойдешь направо, непременно на него наткнешься.

Мне не дает покоя один вопрос.

– А… что за мана у этого последнего тики?

Майма переминается с ноги на ногу, готовая сорваться с места.

– Меня Янн ждет, – объясняет она. – На пляже. Займемся серфингом, поучу его. У нас есть вся вторая половина дня, пока вы будете делать уроки.

Она уже спускается по склону, но я повторяю вопрос:

– Что у него за мана?

Майма неопределенно машет руками.

– Не знаю. Это единственный, к которому я еще не ходила. Но Танаэ говорит, что это мана доброжелательности. Чуткость, доброта, что-то в этом роде. Это единственный улыбающийся тики. И единственный тики с цветами. У него тоже двадцать пальцев – по крайней мере, так мне сказала Танаэ…

* * *

Сижу на траве как раз под атуонским кладбищем. На коленях блокнот, ручка наготове. Отсюда открывается вид на деревню, на пляж и на Тихий океан.

Волшебный вид.

Им могут полюбоваться и Брель с Гогеном, оба тоже неплохо устроились несколькими метрами выше, чем я, – правда, лежа.

Они не прогадали, это самый красивый вид на Хива-Оа. Впрочем, Титина с Элоизой тоже здесь. Элоиза забралась повыше, она сидит рядом с могилой Гогена, с большим красным камнем, словно выброшенным вулканом. Как всегда, Элоиза предоставляет мне любоваться лишь ее профилем, небрежно сколотыми волосами и заткнутым за ухо белым цветком, явно украденным у голой плюмерии, осеняющей могилу художника. Лишенное листьев дерево над стелой тени не дает и напоминает непокорный скелет, который не позволил себя закопать.

С моего места не разглядеть, рисует Элоиза или пишет. Я подозреваю, что карандашом она владеет лучше, чем ручкой.

Титина сидит ближе ко мне, метрах в пятидесяти, на парео, расстеленном рядом с памятником на могиле Жака Бреля и с черными камешками, которые паломники, осиротевшие поклонники бельгийского певца, подбирают на атуонском пляже. Они пишут на камешках послания белым фломастером и складывают их у подножия стелы.

Когда у тебя есть только любовь

Я принес вам камень

В шести футах под землей ты еще поешь…

Несколько вырезанных на мраморе слов приветствуют путников.

Прохожий

Человек под парусами

Человек под звездами

Поэт благодарен тебе за то, что ты прошел здесь

Титина кивает мне. Похоже, я ее застукала, когда она дремала, вместо того чтобы писать.

Мне очень нравится Мартина, больше всех остальных из нашей пятерки. Я даже начинаю любить Бреля, ее любимого певца, от которого здесь, на острове, некуда деваться. Кажется, до того, как сюда приехать, я знала не больше пяти его песен…

Покусываю ручку. Не могу сосредоточиться. Вспоминаю свою короткую прогулку по лесу с Маймой.

Пять участниц.

Пять тики.

Кто есть кто?