Живи с молнией

– В субботу ничего не случилось, – сказал он. – Не знаю, как вы истолковали пробу, которую мы провели в пятницу, но она вовсе не означает, что работа закончена.

– Не сегодня-завтра мы уже сможем приступить к опыту.

– Вы хотите сказать, что прибор уже готов? Пожалуй, но нам нужно еще сделать миллион дел. Я же вас предупреждал, что все предусмотреть немыслимо. Поэтому я не могу назначить определенный срок. Одним словом, там будет видно.

Он говорил тоном, не допускающим возражений, и Эрик понял, что Хэвиленд пользуется правом начальника. Говорить было больше нечего. Не мог же Эрик заявить, что ему нужно поскорее закончить опыт, так как он хочет жениться или потому, что он устал от такой жизни. Все его доводы были обречены на неудачу. Любые возражения сейчас прозвучали бы как жалоба.

– Фокс говорил что-то о вашем отпуске. Когда вы можете его получить?

– В любое время, начиная с будущего месяца, – ответил Хэвиленд. Видимо, этот вопрос его удивил, но в то же время и успокоил. – Мне действительно нужно отдохнуть. Я хочу уехать на лето.

– На лето? – растерянно повторил Эрик. – На все лето?

«Это называется – немного отдохнуть! – подумал он. – Твой небольшой отдых – для меня целая жизнь!» Наконец ему стало все понятно. Он молчал, охваченный гневом, чувствуя, что все его планы рушатся. Значит, нет ни малейшей надежды устроиться осенью на приличную работу. Осенью они только приступят к опыту. Он еще раз взглянул на прибор. Через три месяца они не подвинутся ни на шаг по сравнению с сегодняшним днем. А эти три месяца были для него равносильны году.

– А мне что же делать целое лето? – Голос Эрика звучал так ровно и твердо, что Хэвиленд и не догадывался о бушевавшей в нем ярости.

– Что хотите, – ответил Хэвиленд. – Занимайтесь со студентами летнего университета. Заработайте немного денег. Я рассчитывал совсем запереть лабораторию, но если вы пожелаете время от времени приходить сюда, чтобы немножко покопаться, – пожалуйста.

Он сделал небрежный жест, но вдруг глаза его расширились – он увидел бледность Эрика, холодную ярость в его взгляде и ощутил внезапно животный страх.

Он почувствовал, что вот-вот вспыхнет бунт, и инстинктивно понял, что у него не хватит силы совладать с ним. Но открытого вызова не последовало – все улеглось, и мгновение спустя Хэвиленд уже недоумевал, что, собственно, его так испугало. Только воспоминание об этом ощущении долго еще преследовало его, и каждый раз Хэвиленд с неприятным чувством думал о том, что в тот напряженный момент он обнаружил в себе внутреннюю слабость.

– Пожалуй, вам пора на занятия, – сказал он, отворачиваясь к столу. – У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Эрик по-прежнему молчал. Полное прекращение работы казалось ему таким чудовищным преступлением, что он даже удивлялся, как у Хэвиленда хватило дерзости смотреть ему в глаза. Эрик сейчас был способен задушить его и с трудом заставил себя сдержаться.

В коридорах веял прохладный летний ветерок, но Эрик быстро шагал, ничего не видя и не замечая, – его душила злоба.

2

Весь день он терзался от тяжкой обиды. Он был груб со студентами, подчас, сам того не сознавая, даже жесток. Несколько раз он готов был бросить занятия и бежать к Сабине в магазин, чтобы поделиться с ней своим горем. Больше всего от этого страдает она, говорил он себе. Ей будет еще тяжелее, чем ему. Он увидится с ней вечером, у себя на квартире, и к тому времени придумает, как бы помягче сообщить ей о случившемся, хотя, откровенно говоря, он сам отчаянно нуждался в ее утешении.

С тех пор как ему уступили на время квартиру, Сабина проводила у него каждый вечер. Она приходила прямо с работы, и они вместе готовили себе обед. Иногда, позвонив домой, что будет ночевать у подруги, она оставалась до утра.

– Конечно, дома мне не верят, – призналась она Эрику. – Они вряд ли были бы шокированы, но я все-таки не могу сказать им правду.

Сегодня Эрик собирался вернуться домой раньше нее и, как было условлено, должен был купить продукты. Как быстро они привыкли называть «домом» чужую квартиру, где им предстояло прожить всего несколько дней! Выйдя из кино, они говорили: «Пойдем домой и выпьем кофе». По телефону они спрашивали: «Когда ты придешь домой?» Это слово им было необходимо, и они старались произносить его как можно чаще.

Отперев дверь и войдя в квартиру, Эрик сейчас же направился к нише, где помещалась кухня, поставил на огонь две кастрюльки с водой и стал чистить картошку. Света он не зажигал.

Через несколько минут пришла Сабина. Уже в том, как она открывала дверь, чувствовалось веселое возбуждение, и темные комнатки, казалось, сразу ожили. Она тихонько засмеялась и, закрыв за собою дверь, прислонилась к ней спиной, чтобы лишнюю секунду насладиться радостью предвкушения.

Эрик знал, что, повернув голову, он увидит ее счастливое лицо. Ему не хотелось смотреть на нее. Он кончил чистить картошку и стал тщательно собирать очистки в бумажный пакет.

– Хэлло, – бросил он через плечо. – Ты что-то рано сегодня.

– Я не стала спускаться в метро и бежала бегом всю дорогу. – За его спиной послышались приближавшиеся шаги. – Почему ты не зажег свет? – спросила она.

– А я и не заметил, что темно.

Голос ее слегка изменился.

– Что случилось, Эрик?

– Ничего, – сказал он и обернулся к ней, вытирая руки. – Обед почти готов.

Лицо ее прояснилось; она сняла шляпу.

– Вот и хорошо. Я умираю с голоду. Я купила печенья, так как знала, что ты забудешь об этом.

– Ты мне не поручала покупать печенье.

– Конечно, – она снова засмеялась. – Ты бы все равно забыл. Да ты и не знаешь, какое покупать. – Сабина прошла в крошечную ванную. Плеск воды заглушил ее слова, потом она мечтательно сказала: – Когда-нибудь мы купим клубники, положим сверху сбитые сливки, а сверху еще клубники, а сверху – сбитые сливки и съедим все сразу.

– Когда-нибудь – конечно, – отозвался он.

Через минуту Сабина вошла в комнату с полотенцем в руках.

– Что случилось, Эрик? – спросила она, и голос ее снова стал озабоченным.

– Хочешь, пойдем сегодня в кино? – спросил он.

– Нет. Ведь мы на этой неделе уже один раз были в кино. Больше мы не можем себе позволить.

– Может, проедемся на автобусе?

– Это будет стоить сорок центов. – Она не сводила с него пытливого и озабоченного взгляда. – Эрик, что с тобой?

– Да что плохого, если мне хочется иногда прогуляться?.. Эти комнатушки действуют мне на нервы, – прибавил Эрик, пытаясь смягчить свой вызывающий тон.

Сабина нерешительно отвела от него глаза и пошла отнести полотенце в ванную. Вернувшись, она медленно подошла к нему, в голосе ее была ласка и озабоченность.

– Если тебе так хочется, мы можем пройтись по Риверсайд-Драйв, а потом выпить содовой воды.

– Это ведь тоже будет стоить тридцать центов!

Сабина виновато улыбнулась.

– Ну хорошо, милый. Раз уж тебе так невтерпеж, пойдем в кино. Наплевать на деньги, в самом деле!

– А, черт, да не в этом дело! – сказал он, терзаясь своим горем. – Не нужно мне это паршивое кино! Не хочу я кататься на автобусе! Эта содовая вода мне в горло не полезет! Я тебе скажу все честно, Сабина. Нам придется ждать еще целый год.

Сабина растерянно вскинула на него глаза.

– Почему? – тихо спросила она.

Эрик рассказал ей о том, что произошло. Он старался быть как можно спокойнее, но ожесточение снова овладело им. Он шагал взад и вперед по комнате, бестолково и яростно размахивая руками. Вдруг он удивленно поглядел на свои руки и вспомнил, что точно так, бывало, жестикулировал его отец. Мальчиком Эрик в такие минуты стыдился отца – он казался ему каким-то совсем чужим. Но сейчас Эрик увидел себя таким же, каким запомнил отца, – униженным, ожесточенным, молчаливо проклинающим судьбу, так сурово обошедшуюся с ним. Мысль о том, что его ждет такой же бесславный конец, была Эрику невыносима. Нет, он не допустит, чтобы жизнь осилила его.