Морис Бланшо: Голос, пришедший извне

f?r immer gespannt
?ber Kreide und Kalk.
Kiesel, abgrundhin rollend.
Schnee. Und mehr noch des Weissen.

Augen, weltblind, im
Sterbegekl?ft: Ich komm,
Hartwuchs im Herzen.
Ich komm.

die Welt, ein Tausendkristall
Мир, тысячекристальность

Atemkristall
Кристалл дыхания

Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett
Kristall um Kristall,
zeittiefgegittert, wir fallen,
wir fallen und liegen und fallen.

Und fallen:
Wir waren. Wir sind.
Wir sind ein Fleisch mit der Nacht.
In den G?ngen, den G?ngen.
Du darfst mich getrost mit Schnee bewirten:

Ночь крылом пришла издалека и вот
простерлась навсегда
над мелом и известняком.
Щебень, катящийся в бездну.
Снег. Белого все больше.

Schneebett: снежная постель, нежность этого заголовка не сулит ничего утешительного:

Глаза, слепые к миру, в
череде трещин умирания: иду,
в сердце рост жесткий.
Иду я.

Притяжение, призыв упасть. Но я здесь не одиноко, оно переходит в мы, и это падение вдвоем единит – вплоть до настоящего – даже то, что падает:

Снежная постель под нами двоими, снежная постель.
Кристалл среди кристаллов,
переплетенные в глубинах времени, мы падаем,
мы падаем и покоимся и падаем.

И падаем:
Мы были. Мы есть.
Мы с ночью плоть одна.
В проходах, в проходах.
Ты можешь не боясь угостить меня снегом:

Это падение вдвоем отличает всегда направленное, намагниченное отношение, которое ничто не в силах разорвать и которое одиночество все еще несет в себе:

Ich kann Dich noch sehn: ein Echo,
ertastbar mit F?hl-
w?rtern, am Abschieds-
grat.
Dein Gesicht scheut leise,
wenn es auf einmal
lampenhaft hell wird
in mir, an der Stelle,
wo man am schmerzlichsten Nie sagt.

(Auf dem senkrechten
Atemseil, damals,
h?her als oben,
zwischen zwei Schmerzknoten, w?hrend
der blanke
Tatarenmond zu uns heraufklomm,
grub ich mich in dich und in dich.)

(W?re ich wie du. W?rst du wie ich.
Standen wir nicht
unter einem Passat?
Wir sind Fremde.)

Ich bin du, wenn ich ich bin.

Я – это ты, когда я – это я.

Я могу тебя еще видеть: эхо,
достижимо которое ощупью
слов, на гребне
Прощания.
Твое лицо слегка пугается,
Когда вдруг
вспыхнет свет как от лампы
во мне, на том месте,
где больней всего говорят: Никогда.

Боль, и только боль, без протеста и злобы:

(На отвесной бечеве
дыхания, тогда,
выше высока,
между двумя узлами боли, покуда
взбиралась к нам белая татарская луна,
в тебя, в тебя я зарывался.)