Рождённые свободными

Однако жеребец, прижав уши, продолжил прогулку. Он словно чувствовал, что что-то должно произойти, не оттого ли беспокойно бродил по полю, словно хотел остаться здесь на веки вечные. Старик поймал его у озера.

– Пойдём, пойдём, – он ласково потрепал Пегаса за гриву и взял чумбур.

Гнедой упрямился, но старик настойчиво потянул его за собой.

– Я помню, как в первый раз увидел тебя. Ты был совсем маленьким жеребчиком с худыми ножками, которые того гляди, переломятся. Но характер был у тебя строптивый, ты никогда не любил седлаться. Помнишь, как ты сбросил седло, когда я впервые накинул его тебе на спину? Пришлось приручать тебя. Долго. Ты был недоверчивым. Сначала шагали с тобой рассёдланным, ты ни в чём не был ограничен. Я отпускал тебя, но ты всегда возвращался, будто обратно тянула невидимая сила.

Конь тряхнул гривой и фыркнул, дескать: "да, было".

– Я никогда не забуду тот день, когда ты стал мне ближе всех, тот день, когда заслонил меня собой, а волк хотел полакомиться нами. Ты был бесподобен и мне стыдно за поступок, который я собираюсь совершить, – хозяин остановился и сокрушённо покачал головой, затем извлёк клетчатый носовой платок и, вытерев, выступившие капли пота со лба, скомкал и положил его обратно в карман. – Да, я бы мог отказать, но я не в силах противиться жене. Ты же знаешь, что иногда она может быть очень несговорчивой.

Низко склонив голову, Пегас нюхал ковыль.

– Но мне придётся отдать тебя. Мы нашли хорошую конюшню, – старик осёкся, поняв, что оправдывает себя.

Он мягко дёрнул за чумбур, и они двинулись в путь. Пегас поглядел на человека преданно, а глаза его были грустными, он всё понимал.

Хозяин вёл его в поводу, Пегас послушно ступал за ним. После прогулки старик вымыл коня. Он каждый день ухаживал за гнедым, чистил шкуру, расчёсывал хвост. Намылил его ароматным шампунем. Нежная пена обволакивала и ласкала. Старик массировал кожу Пегаса, стараясь запомнить каждый изгиб и красоту экстерьера. Закончив, он бросил губку в ведро, а потом зачерпнул ковшом чистую воду и окатил ею холку Пегаса. Капли, мерцая в розоватом отсвете багряного заката, падали на землю. Пегасу нравилось принимать ванны, он даже ржал от удовольствия, а старик тайком вытирал слёзы и улыбался, ведь его любимец был счастлив. Когда догорел закат, Пегаса отвели в денник, чтобы тот отдохнул, как следует перед дальней дорогой. Последний вечер гнедого на ферме подходил к концу, завтра наступит новый день и новая жизнь.

Темнота сгустилась, и вместе с ней появились яркие пятна света. Они трепетали, то загорались, то гасли, и были похожи на иллюзию. Множество светлячков парило в воздухе, они сталкивались и отдалялись друг от друга. Очарование жаркого вечера сменилось прохладой ночи. Конь спал на древесном настиле, удобно устроившись, и поджав под себя ноги. Люди, порой интересуются, спят ли лошади, стоя, или все-таки ложатся, и снятся ли им сны? Пегас видел сон, его глаза быстро шевелились под тонкими веками. Красочные образы света и ветра, заботливые руки хозяина перемежались в нечто фантасмагорическое, и не имевшее смысла. Снился ему безграничный край, зелёные поля, щедро осыпанные маками, мир, где нет ни седла, ни упряжи, ни людей, там живут только лошади.

***

Зинаида Головина показалась старику приятной и надежной, хотя он и заметил колючий невесёлый взгляд и скупую складку губ. Его немало удивило, каким крепким рукопожатием обладает столь хрупкая женщина. Наверное, она привыкла к строгости и дисциплине. С этим трудно будет смириться Пегасу, любившему независимость. Но его жена торопилась, ей не терпелось переехать в город, поближе к сыновьям и внукам.

Старик ещё сомневался продавать жеребца или оставить, возможно, они найдут другого покупателя. Покупателя… Старик пытался избегать этого грубого слова. Оно напоминало ему о собственном предательстве. Старуха, улыбаясь, пересчитывала деньги.

– Давайте знакомиться с приобретением, – предложила Зинаида, когда сделка была завершена.

– Приобретением? – моргнув, спросил старик.

Он вдруг почувствовал себя слишком древним, не понимая, когда мир успел так измениться. Сегодня живое существо называют "приобретением", а он, значит, "продавец"?

Зинаида направилась в сторону денника, но старик и шагу не ступил.

– Нет, я передумал, – поддавшись порыву, сказал он.

– Что ты, Жора, ломаешься, я уж и чемоданы упаковала, а ты? – старуха недовольно поджала губы, и спрятала деньги в карман.

Зинаида подошла к старому хозяину фермы, взяла его за ладонь и мягко сказала:

– Не переживайте, с Пегасом всё будет в порядке. У нас хорошие условия, тёплая конюшня, заботливый персонал, лучшие корма.

– Пегас любит пастись на лугу, он любит свободу, – говорил старик, и его голос дрожал от сомнений.

– Конечно, все лошади выходят на длительные прогулки, летом щиплют травку. Рядом с конюшней зелёный луг, а зимой мы запасаем вдоволь сена и овса, – уверяла Зинаида любезным тоном.

– Обещайте, что будете звонить! – с мольбой произнёс он.

– Разумеется, – согласилась она.

Хозяин сопроводил Зинаиду в денник. Несмотря на то, что здесь ютились корова, и поросята, в загоне было просторно. Фермеры поддерживали чистоту для своих питомцев, они ухаживали за ними, словно за своими детьми. Пегас, ощутив некоторое беспокойство, тихо заржал и отвернулся от окна. Жеребец нечасто видел чужих людей, поэтому с интересом и опаской реагировал на новые лица. Зинаида осторожно приблизилась, стараясь не спугнуть любопытного коня. Она аккуратно коснулась влажного носа. Её руки пахли кремом и ещё чем-то неприятным. Пегас фыркнул и отстранился.

– Ничего, он привыкнет, – ласково пообещала она и вновь дотронулась до шелковистой гривы. – Нам пора.

Фургон, предназначавшийся для перевозки лошадей, выглядел маленьким, сомнительно, что Пегас поместится в нём. Он, наверное, не сможет даже шею разогнуть. Внутри было пусто, лишь две коробки с кормом, которого должно хватить до конечного пункта, стояли в углу. Пол застелен трухлявыми досками без мягкого настила. В машине перевезли ни одну лошадь, об этом красноречивее любых слов говорили пятна грязи на стенах.

Хозяин набросил на спину Пегасу шерстяную попону, чтобы тот не замерз вечером, а на ноги одел ногавки, чтобы не поранился. Пегас грустно смотрел на прежнего хозяина, прощаясь навсегда. Старик обнял его, прижавшись к нежной шкуре. На глазах старца выступили горькие слёзы, ему было тяжко расставаться, но их разлучили.

Конюх волоком потащил жеребца к машине. Пегас заартачился, дёргался, хотел сбежать, но грум крепко схватил его за поводья. Силы были неравны. Жеребец вырвался и побежал обратно к ферме.

Старик поймал его, погладил мордочку, потрепал за гриву, шепнул ему что-то ласковое. Пегас успокоился, а конюх, небрежно накинул ему повязку на глаза, после чего ослепленного гнедого завели в фургон. Вынужденная слепота ненадолго парализовала страх. Повязку сняли, когда его привязали к поручню.

Оказавшись в коневозке, Пегас взволновался так, словно бы очутился в брюхе огромного кита, однако не терял надежды, даже когда захлопнулись двери.

– Берегите его, – попросил старик Головину. – Можно мне его навещать?

– Конечно, только позвоните, – быстро проговорила она и пожала руку фермеру, да так сильно, что тот поморщился.

Старуха с утра напекла пирогов и передала их Зинаиде. Холодно поблагодарив хозяйку за пирожки, она простилась с ними.

– По местам, – скомандовала Зинаида и когда они устроились в салоне, фургон тронулся, навсегда увозя Пегаса с чудесной яблоневой фермы.

Головина спешила, её ждали дела. Они провели в дороге несколько часов, но ни разу не сделали остановки, чтобы выгулять скакуна. Он дремал, а когда машина выехала на шоссе, ведущее в город, гнедой, привыкший к тишине деревенской жизни, испугался громкого шума. Город жужжал, словно улей, наполненный пчёлами. В темноте гул транспорта казался угрозой.

***

Конюшня была обнесена высоким забором. Железные прутья, добротно скованные, достигали двух с половиной метров в высоту, словно хозяева прятали что-то. С пронзительным плачущим скрипом отворились ворота. Гостей встречали грозные стражи. Два рыжих бордоских дога, точно церберы у врат в царство мёртвых, брызжа ядовитой слюной, захлёбывались собственным лаем. Узкая пыльная дорожка вела к стойлу. Серое и убогое здание с хлипкой крышей в своё время служило сараем для хранения инвентаря, но сейчас здесь содержались лошади, которые обычно развлекали горожан, катая их на своей спине. Не было уютных широких денников, а имелось стойло с тонкими неустойчивыми перегородками и прогнившим деревянным настилом. В жалком подобии конюшни размещались четыре лошади и одна пони.

Дольше всех здесь находился орловский рысак Ветер. Он прожил на конюшне долгих два года. Этот статный жеребец был самым старым. Десятилетний конь принадлежал к славной породе лошадей, выведенной ещё в Российской империи. Он был рослым, гармонично сложенным, серым в яблоко конем. Правда, значительно исхудал. Ему не было равных в галопе, он мог сражаться с ветром, за что прежний хозяин присвоил ему это прозвище. Он любил ездить верхом и заботился о своём питомце. Однако, будучи азартным, хозяин проиграл рысака в карты одному человеку, но и ему конь был без надобности, поэтому Ветра продали Зинаиде. Конюхи часто цепляли цветочки на седло, чтобы скрыть потертости, на его некогда роскошной коже. Ведь никто не станет кататься на уставшей искалеченной лошади.

Чуть меньше года в небольшом конном хозяйстве содержались две молодые беспородные кобылы – Радость и Элегия. Они дополняли друг друга: Радость была светло-серой почти белой с чёрной гривой, Элегия – чёрной масти с серебристой гривой. Они выросли на одном ипподроме, но, несмотря на необычность, их продали, причём недорого. Ведь они считались не пригодными для соревнований.

Коренастая, коротконогая пони Грета была представителем авелинской породы, игреневой масти. Рыжая шерсть контрастировала с льняной чёлкой. Полагают, что пони с лихвой компенсируют недостаток роста строптивостью нрава, но это никак не относилось к Грете. Она обладала на удивление упрямым флегматичным характером. Порой её невозможно сдвинуть с места. Прежде она жила на конноспортивном клубе и катала детей, но спокойная пони наскучила юным наездникам. Зинаида убедила владельца отдать ей лошадку по сходной цене и получила Грету даром.

Жила здесь и кобыла Иберия. Эта красавица принадлежала к одной из древнейших пород – ахалтекинской, на Руси такую называли аргамак. Её экстерьер служил вдохновением для многих местных художников, что приходили в парк рисовать с натуры. Иберия выделялась ростом и изящными линиями в строении: высокая, длинная холка, мускулистый круп, прямой профиль. Грациозная и степенная, она слыла любимицей хозяйки и детей. Конечно, ведь она была породистой. И люди изумлялись, как такую лошадь продали, тем не менее, хозяин, получивший её в подарок на день рождения, натешившись, сбыл питомицу, как докучавшую проблему. Иберия выглядела самой ухоженной из всех лошадей, содержавшихся в конюшне, и позволяла себе привередничать, если ей не нравился корм. Ещё бы, хозяйка зарабатывала на ней недурные деньги, ведь все любят благородных животных.

Век лошадей, предназначенных для проката, короток. Они развлекают людей, услаждают их самолюбие своей покорностью и преданностью, а когда лошади теряют здоровье, и нуждаются в уходе, многих из них выбрасывают, как перегоревшие лампочки, ведь они перестают приносить доход. Животные, некогда задуманные и созданные свободными, влачат существование в холодных загонах.

***

Зинаида предпочитала сама объезжать вновь прибывших лошадок. Пегас невзлюбил её с самого начала, один только запах этой женщины был ему неприятен. Сначала она добивалась покорности с помощью морковки и сахара. Пегас всё съел с её рук, не преминув при этом, искусать ладони Зинаиды в кровь.

Новая безжалостная хозяйка била нещадно, но конь взбрыкнув, лягнул её копытом. Зинаида с визгом упала в грязь. Перепачкавшись, она медленно поднялась, её щёки горели от ярости.

– Уведите его, – велела она конюхам. – И не давайте корма.

Это считалось жестоким наказанием. Обычно Зинаида быстро ломала волю животных, да и не только их. Конюхи побаивались её. Обладая суровым нравом, Головина была строга с подчиненными, а с лошадьми порой и вовсе беспощадна.