Регрессия. Исповедь колдуна

– Отлично!

Дальше мир окутался туманом боли, страха и предательства. Мама подхватила меня на руки и поволокла на территорию. Я бился и кричал, пытаясь вырваться и сбежать, уползти с ненавистной земли. Со стороны сцена казалась тем, чем и являлась на самом деле, – одержимый дьяволом не мог переступить порог храма.

Я молил маму, чтобы она отпустила, положила хотя бы на землю, не приближала к этому зданию, зловещей божественной громадой истязавшему мою плоть. Но она была неумолима, лишь приговаривала, что изгонит из меня зло. Зло так не считало – учителю было мучительно и страшно, но сама по себе бессмертная черная душа ничего не чувствовала – вся боль, все страдания приходились на долю чувствительного восьмилетнего мальчишки, не понимавшего, зачем с ним так поступают.

Неужели мама не может смириться с тем, что я такой? Да, я не совсем обычный и не совсем нормальный. Я и сам это прекрасно понимаю. Но зачем тащить меня туда, где я вновь и вновь сгораю непотухающим пламенем? Неужели огня в моей жизни недостаточно?

Мама упорно волокла упирающегося сына в храм. Толкнув дверь, она извинилась перед Богом, что не может перекреститься, и внесла меня внутрь. Мой истошный вопль прокатился по пропахшему ладаном помещению с расписными стенами и погасил сотни свечей, еще секунду назад полыхающих под иконами. Мир крутился перед глазами – в голове стояли крики учителя, мои крики, крики какой-то подбежавшей женщины, которую я смутно различал в обхватившем меня беспамятстве.

– Убери его! – разорялась она. – Убери из святого места!

– Пожалуйста, позвольте нам остаться! – в слезах умоляла мама. – Бог должен ему помочь!

– Бога с ним нет, – отрезала женщина и вытолкала нас за дверь.

Я пил горячий сладкий чай из пластикового стаканчика в забегаловке напротив церкви и всхлипывал. Ощущение огня, струящегося по венам, уже покинуло меня, так же быстро, как и всегда. В общем-то, к нему я почти привык – учитель не оставлял выбора. А вот боль от маминого предательства не спешила отпускать. «Она – твой враг! – шептал голос в голове. – Если я покину тебя, ты умрешь. Ты хочешь умереть?» Я покачал головой, и мама покосилась на меня, оторвав безучастный взгляд красных заплаканных глаз от стакана с растворимым кофе. «Вот видишь. А она пытается убить и меня, и тебя. Только я твой друг, только мне ты можешь доверять!»

Раздиравший меня изнутри голос жаждал ответа. Он провоцировал, издевался и убеждал. Как бы я хотел уметь отвечать ему также внутренне, вести не слышный человеческому уху диалог. Но из раза в раз мне приходилось говорить вслух и прятаться от чужих глаз, чтобы не прослыть окончательно сумасшедшим.

– Но зачем ты так со мной? – чуть слышно спросил я, прикрывая рот руками, чтобы мама не заметила, и на глаза навернулись слезы. – Зачем делаешь так, чтобы я обижал людей?

– Я учу тебя, мой мальчик. Показываю истинную сущность людей. Никто не будет любить тебя просто за то, что ты есть. Даже твоя мама.

– Я не верю тебе – она меня любит!

– Еще увидишь! – захохотал колдун.

– Ну зачем ты ко мне привязался? – всхлипнул я. – Почему именно ко мне? Я хочу быть как другие дети – нормальным!

– Увы, без тебя я не могу существовать! Когда-то ты сам пообещал мне это тело, я просто пользуюсь своей вещью.

– Я не мог такого сделать… Неужели я был таким дураком?

– Я покажу тебе!

***

– За что, за что они так? – причитал я, дрожащими руками прижимая к разбитой голове смоченную в целебном отваре ткань. – Что я им сделал? Ведь они сами приходят и просят, чтобы я помогал им делать гадости соседям, соблазнять чужих мужей, добиваться расположения нужных людей! Ведь я им помогаю, всего лишь помогаю! Почему они захотели от меня избавиться?

– Видишь ли, мой мальчик, – проскрипел учитель, подавая мне глиняную пиалу с мутноватым отваром, кивком показывая, что нужно выпить, – люди неблагодарны. Они видят, на что ты способен, они боятся, что сегодня ты помог им, а завтра поможешь их врагам.

– Но, – я всхлипнул, – они могли меня просто отпустить!

– Не могли! Люди злопамятны и пугливы. Они страшатся тебя, страшатся кары небесной, – учитель ухмыльнулся, и его белые глаза отразили полыхающее в очаге пламя, – страшатся сдать тебя инквизиции, ведь они просили твоей помощи, а значит, причастны к колдовству. Люди никогда не примут тебя, потому что ты – другой!

– Это ты сделал меня другим! – Я вскочил, но головокружение подкосило ноги, и я вновь рухнул на пол возле очага, где только что зализывал раны.

– Нет, Иоганн, – покачал головой учитель, – я выбрал тебя, потому что ты был другим. Я лишь направил тебя и помог не умереть с голоду.

– Тогда я не хочу жить среди таких людей! – Волна обиды и горести захлестнула меня, затмив все хорошее, что оставалось в моей душе.

– О нет, мой дорогой, – старик на ощупь пододвинул стул к очагу и тяжело опустился, – твоя душа будет раз за разом перерождаться, и твои терзания в мире неблагодарных людей продлятся целую вечность!

– Но я не хочу!

– Не хочешь? – изумился учитель. – Ты уверен?

– Конечно! – с горечью выпалил я.

– Что ж, тогда я могу предложить тебе сделку. Твоя душа отправится на вечный покой и больше никогда не вернется в мир живых, мне за это нужно лишь твое тело.

– Мое тело? – удивился я.

– Да. Твое молодое, привлекательное, а главное, здоровое тело.

– Как это?

– Видишь ли, я слишком давно живу в этом обличие. – Он провел рукой по незрячему лицу, свалявшейся бороде и тощему старческому живому под свободным балахоном. – Мне уже ничто не в радость – я мог бы многое, но молодость вернуть я не в силах. Мои знания потребовали слишком долгих лет, чтобы теперь ими насладиться. Но ты можешь мне помочь. Поживи еще несколько лет, наберись опыта, в том числе и любовного. Попробуй женщин, разбей сердце, достигни величия, чтобы тебя боялись и уважали. А потом, когда все это наскучит, отдай тело мне и отправляйся на покой.

– Разве это возможно? – перспектива показалась мне прекрасной и заманчивой.

– Есть одно заклинание – Сосуд. Очень сильное и очень сложное. Моя душа покинет бренное тело и заменит твою. Ты – сосуд для моей души. Подумай хорошо, мой мальчик, готов ли ты на это ради человека, который заменил тебе семью, даровал силы, жертвуя собственными, кормил и ухаживал за тобой?

– Готов, учитель, – без колебаний ответил я, не понимая, как несколько часов назад я мог даже допустить мысль о побеге.

– Прекрасно, мой мальчик. Когда придет время, мы проведем ритуал. А пока наслаждайся тем, что может дать тебе бренная оболочка.

***

Боль, злость, недоверие – вот и все, что осталось в детском сердце. Мама и сама чувствовала, что перегнула. Потом, став взрослым и научившись хоть немного разбираться в окружающем мире, я оправдывал ее, понимал этот шаг отчаяния. Быть может, оставь она меня корчиться на полу, что-то бы и получилось, ценой моей жизни, разумеется. Но восьмилетнему мальчику было страшно и обидно. Единственный человек, кто всегда был за него горой, прикрывал и верил в него, предал. Единственный родной человек.

Мы молча вернулись домой – мама всегда замолкала, когда, по ее мнению, делала что-то плохое. Она не извинялась, не объясняла, не ругала – просто молчала. Не научила она извиняться и меня.

Глава 10.

Учитель теперь не пытался вызывать во мне протест – я и без того начал доверять ему больше, чем маме. Ведь она могла отправить меня на растерзание церкви и врачам, а он всегда оставался на моей стороне. Постепенно мне начинала нравиться та сила, что приоткрывалась мне. Впервые я воспользовался ею в школе.

Мне всегда нравились языки и начавшаяся в пятом классе история. Привлекали древние миры с их развитой цивилизацией, верой в мистику и силу природы – все то, что так отрицалось современными людьми. В конце концов, я немало времени проводил в прошлом, наблюдая за самим собой. Там я свободно говорил на французском, изучал сначала грамоту, а потом – заклинания и древние книги, которые давал мне учитель. К своему удивлению, я обнаружил, что, возвращаясь в реальность, я ничего не забывал – помнил язык с его мягким произношением, так подходившим к моему говору, который мама называла кошачьим. Помнил и тексты заклинаний, но, конечно, не пользовался ими.

Точные науки давались мне значительно хуже – раздражала математика, стремящаяся весь мир обратить в цифры, физика, пытавшаяся описать все вокруг примитивными законами. Мир же был куда сложнее – разве может физика вместе с биологией объяснить, как уживаются в одном теле две души? А математика вывести для всего этого формулу? Конечно, нет. Зато покопавшись в толще веков, нет-нет, да и наткнешься на намеки и тайны, открывавшие путь к самому себе.

К двенадцати годам я уже вполне свыкся с мыслью, что я – Иоганн, а не Игорь, как продолжала называть меня мама. Учитель показывал мне прошлое, раскрывал передо мной то, о чем никто не догадывался, мама же только говорила учиться и не вести себя странно. Я учился, пусть и не так хорошо, как ей бы хотелось. При всей моей худобе и высоком росте я был первым не только в гуманитарных науках, но и на физкультуре. Часто, когда я начинал спорить с учителем и не хотел уступать, он отправлял меня «прогуляться» – я стрелой несся по лесу. Это длилось час, два, три, и когда окончательно выдыхался, и сил не оставалась даже на малейшее сопротивление, я возвращался домой, готовый принять любой его приказ. Благодаря таким пробежкам, которые, впрочем, радовали маму, я и стал первым бегуном в школе. Неплохо давались мне и футбол с волейболом – против меня не рисковали играть, но я не знал почему – боялись моих странностей, умений или просто ненавидели.

Осенью седьмого класса, самого отвратительно периода, когда дети – уже не дети, но и еще не подростки, злые, завистливые и ищущие жертву, я сидел на математике и рассеянно смотрел в окно. Осенний лес швырял в окна второго этажа редкие листья молодых берез, но все больше шумел вечнозелеными лапами сосен. Через приоткрытую форточку в класс тянулся хвойный аромат, располагающий к прогулкам по пружинящему ковру иголок и замиранию сердца от птичьих переливов, но никак не к математике. Последние осенние трели, доносящиеся с улицы, заставили мысли вернуться к моему первому, пусть и совсем мелкому, но все же убийству. Как было страшно заносить ногу над ни в чем не повинными птенцами, как выносимо больно было ее опускать, и как я совершенно ничего не мог с этим поделать. Неприятные воспоминания вырвали меня из савана собственных мыслей, и я вздрогнул.

– Беркут, снова с нами! – ехидно произнесла математичка, и я утвердительно кивнул, рассыпав заложенные за уши отросшие волосы.

Вокруг раздались смешки – друзей за школьные годы у меня так и не появилось. Меня по привычке называли уродом, уже и не помня причину этого прозвища, и старались не приближаться. Это меня устраивало. До поры, до времени.