Песок в раковине

– Его ранил мутант?

– Нет. Лорд Кирин, когда…

– Без подробностей. – Леди Арина сделала отвращающий жест. – Достаточно твоего слова. Его нельзя было спасти иначе?

– Нельзя. Он потерял много крови и был отравлен грязным пска. Нужно было переливание.

– И на Грите кровь нашлась?

Ош промолчал, глядя на неё так, что она поняла значение этой паузы вполне.

– Он остался на Грите? По своей воле?

– Да. С ним всё в порядке, он в безопасности.

– Понимаю. – Леди Арина действительно поняла теперь почти всё. Достала крохотную круглую ампулу. – – – Это особый препарат. Запрещённый. Его изобрели на Шхаре. Если тебя попытаются подвергнуть особой обработке с целью заставить говорить, ты умрёшь.

– Сколько она действует?

– Неделю.

– Спасибо. – Ош взял ампулу и прижал к артерии на запястье. Ампула мгновенно лопнула, и её содержимое быстро впиталось в кожу и кровь.

– Ты похудел. – Строго глядя на его запястья, заметила леди Арина. – Плохо ешь?

– Немного нервничал. Но теперь всё в порядке.

– Вот и хорошо. – Леди Арина позволила себе небольшую вольность, зная, как Ош нуждается в таких пустяках, и легонько погладила его по щеке костяшками пальцев. – Заботься о своём здоровье, а обо всём остальном теперь позабочусь я.

У него что – то дрогнуло в лице, совсем чуть – чуть, но леди Арина и это сочла проявлением слабости. Всё-таки он был прискорбно чувствителен! Вздохнула: он, бедняжка, не виноват, старается, как может.

– С мероканским Командором я поговорила. – Сказала она, делая вид, что ничего не заметила. – И осталась довольна, не смотря на её чудовищные манеры. – Взглянув на Оша, она была поражена: на него словно плеснули живой водой, щёки порозовели, глаза заблестели, руки дрогнули впервые за всё время их беседы. Он сжал их, глядя на леди Арину с такой радостной тоской в глазах! Словно ничего более важного для него до сих пор леди Арина не произносила! Лицо леди Арины стало непроницаемо – суровым.

– Ты так обрадовался тому, что разговор был удачным, или тому, что я упомянула эту ужасную мероканку, Ош?

Он вздрогнул.

– Не пытайся провести меня. Отвечай: она тебе нравится?

– Да. – Ответил он достаточно твёрдо.

– Хвала небесам, вы никогда не нравитесь мероканкам! – В сердцах произнесла леди Арина. – Тебе мало того, что стало из-за этой пагубной страсти с предыдущим Ошем и со всеми нами?! Ради твоего же блага я советую тебе выкинуть из головы эту блажь. Конечно, сейчас тебе необходимо что-то, что отвлечёт тебя от тягостных ожиданий, но если всё закончится хорошо, я поговорю с тобой на эту тему.

– Да. – Тихо повторил Ош.

– Я всё взяла на себя. – Повторила леди Арина уже мягче. – Твой дядя тоже не бездействует. Он уже получил приглашение к Понтифику. Наберись мужества и жди.

– Спасибо. – Ош ждал, что леди Арина скажет ещё что-нибудь про Тарву, хоть что-то. Он каждый день ждал, что что-то напомнит ему о ней, и был жив этим ожиданием. Но леди Арина не собиралась потакать ему в этом, и ясно дала это понять. Поэтому Ош смирился и вновь приготовился ждать. А леди Арина, вновь наказав ему правильно питаться и заботиться о своём здоровье, отбыла восвояси. Вдохнула полной грудью свежий горный воздух, выйдя на поверхность… Ей предстояли трудные дни, и она уже сейчас начала готовить себя к ним.

Для Оша потянулось томительное ожидание, тем более томительное, что не заполненное ничем. Его никто не трогал, не унижал, не допрашивал, не пытался запугивать или давить – на Кинтане так не делалось. Всё происходило сейчас вдали от военного комплекса, где содержался Ош; решалось вполне цивилизованно и благопристойно. Кто-то доказывал, что Ош своим молчанием наносит вред Кинтане и является военным преступником, а кто-то – и первая леди Арина, – доказывал, что он не молчал бы, имей это молчание что-то опасное для Кинтаны и Союза, и требовал для него возможности доказать это с помощью древнего сурового обряда. Обряд этот не совершался уже более трёхсот лет, но его никто не отменял, а на Кинтане этого было достаточно. Обряд этот, свершившись, снимал с Оша все подозрения и обвинения; если бы он умер, он реабилитировал бы его имя и его родственников, которые считались бы родственниками героя, поэтому для всей семьи Оша, и особенно для Понтифика и леди Факиа это был самый выигрышный вариант.

Его не трогали, но за ним следили. Его прослушивали, поэтому он не мог сказать леди Арине про рабов соли раньше времени. Он не имел ни малейшей возможности что-то кому-то сказать или передать, пока находился здесь.

Его не запирали и не караулили – теоретически он мог в любой момент выйти, сесть на какой-нибудь транспорт и улететь. Его даже задерживать бы не стали. Но нюанс был в том, что едва бы он переступил порог военного комплекса Хирто, как перестал бы считаться офицером и становился бескастовым бродягой, навсегда. Обратной дороги не было. Так что выбор был не велик. Здесь, пока он был офицером, хоть и провинившимся, его защищала вся Военная Каста Кинтаны, и даже те, кто предал его на Пскеме и пытался добраться теперь, вынуждены были считаться с этим и бороться вдали за возможность ссылки и разжалования. А сейчас и здесь он был в полной безопасности от чего и кого бы то ни было.

Но и помимо этих соображений была у Оша надежда, тайная, глупая в его ситуации, когда голова должна быть занята другим – надежда увидеть Тарву. Всякий раз, когда он видел в коридоре мероканский мундир, у него что-то сладко сжималось в груди; даже просто видеть мероканцев ему было приятно, как приятно всякому влюблённому видеть живые и неживые предметы, связанные с объектом любви прямо или косвенно. Постоянное томительное беспокойство в груди, вызванное влюблённостью, требовало пищи, и за неимением самой желанной годилась всякая. Всякий раз, покидая своё помещение, Ош верил, что вот-вот, а возвращаясь – что в следующий раз, но он увидит предмет своей любви хотя бы издали, раз она здесь. И так сильно он в это верил, что не удивился, в конце – концов встретив Тарву на поверхности.

Она стояла одна на площадке на фоне далёкого водопада, так близко от площадки, на которой стоял он, что они могли бы говорить, не повышая голоса. Ош впервые видел её при ярком солнечном свете, и торопился запомнить все чёрточки, прежде не замеченные им. Все недостатки её лица он видел так отчётливо, как никто, но – какое это имело для него значение? Он любил это лицо именно за то, что оно вот такое, со всеми, только ему одному свойственными особенностями, прекрасными и не очень. И морщинки у рта он любил, пожалуй, больше, чем всё самое красивое в ней. Она молчала, словно рисуясь, демонстративно смотрела на водопад, а он смотрел на неё, обуреваемый чувствами до того противоречивыми, что они едва не лишали его обычной невозмутимости.

– Прекрасно выглядишь, Ош. – Она, наконец, повернулась к нему, поняв, что он не заговорит. – По тебе не скажешь, что болтаешься меж небом и землёй. Ты по-прежнему не хочешь моей помощи? Я могу помочь тебе, когда тебя разжалуют и отправят подальше, это в моих силах, клянусь.

Он опять промолчал. Она подставляла его, намеренно, или нет, но от самой этой мысли ему было больно так, что темнело в глазах.

– Ну, так как? – Настойчиво спрашивала она. – Всё ещё цепляешься за этот садистский обряд? Мало тебе неприятностей?

– Нет, наверное. – Покачал головой Ош. – Но какая разница?

– Это ты о чём? – Чуть прищурила яркие синие глаза Тарва. – Намекаешь, что я веду себя неподобающим образом, разговаривая с тобой? А если я делаю это специально?

– Я понял.

– Я не понимаю вас. – Жёстко сказала Тарва. – Я хочу знать, что происходит на Грите.

– Все хотят. – Пожал плечами Ош.

– Кто там? Орин? Кто он? Почему ты так защищаешь его? Кто он на самом деле?

Ош повернул голову – от входа к нему шёл офицер в серой форме. Повернулся к Тарве.

– Я хочу, чтобы вы узнали, кто из оставшихся в живых офицеров с Пскема дышит солью.

– Что?!

– Есть ли среди выживших офицеров высокого ранга рабы соли. – Повторил Ош. – Больше ничего.

– Как это связано с… – Тарва замолчала. Офицер подошёл к Ошу. Не сказал ни слова. Ош повернулся, и, больше ничего не сказав Тарве, пошёл вслед за ним. Она смотрела на них с бессильным бешенством. Нет, она их не понимала! Она отказывалась понимать лорда Оша, который бесцельно, бездарно отдавал жизнь за возможность молчать, за шанс для семьи называть его героем! Лично она не видела в этом зверском обряде ничего героического, и ненавидела кипов за него тоже.

Теперь, когда Ош нарушил правила и заговорил с посторонним лицом, его положение стало очень шатким. Спускаясь вниз, он думал о том, что теперь надежды на желаемый результат почти не осталось, и ожидал чего угодно. К его удивлению и тревоге, офицер, сопровождавший его, не остановился возле его двери, а проследовал, ничего не говоря, дальше. Ош, не задавая вопросов, но терзаемый самыми мрачными предчувствиями, пошёл за ним. Они шли по коридорам нескольких уровней довольно долго; когда наконец офицер, имени которого Ош так и не узнал, остановился у какой-то двери, пропуская его, Ош чуть замешкался прежде, чем войти. Он не знал, что его там ждёт, и, хоть взял себя в руки, живое сердце заныло в груди. Но он справился с собой и, не спросив офицера ни о чем, ни словом, ни взглядом, вошёл внутрь.

Одного взгляда на обстановку ему было достаточно, чтобы понять: ему дозволено доказать свою лояльность Кинтане с помощью обряда, и, судя по приспособлениям, ему придётся для этого вскрыть вены. «Могло быть и хуже». – Вяло подумал он. Он столько этого ждал, но оказался не готов; впрочем, отступать ему было некуда. Лиц тех, кто присутствовал при обряде, он не видел, они сидели во тьме, спиной к слабым источникам света, так, что он видел только силуэты – шесть мужских и один женский. Ош поздоровался, как это было принято, и прошёл на своё место.

Он один был ярко освещён. Заставив себя не смотреть на то, что лежало перед ним на столе, он отвечал на вопросы: кто он, как попал на Пскем, что делал там для успешного выполнения своей миссии, как случилось, что на Пскеме произошёл бунт и что этому предшествовало; что он сделал для того, чтобы спасти людей, доверивших ему свои жизни, и как получилось, что он покинул Пскем на Грите. Ош ответил на все вопросы подробно и обстоятельно. Он знал, что во всём, что касалось сложной ситуации, он действовал образцово. Но все вопросы относительно того, что касалось Грита, он оставлял без комментариев. Наконец на прямой вопрос он ответил, что не замышлял против Кинтаны, не поддавался никаким угрозам, никем не был принуждаем, и уверен, что не сделал ничего, что повредило бы Кинтане, напротив, считает, что действует на пользу Изумрудной и всему Священному Союзу Уцелевших Миров, но ясно это станет ещё не скоро.

– Если кто-то из вас не верит мне, – продолжал он, как это было установлено формой обряда, – я готов истечь кровью здесь и сейчас, потому, что ваше недоверие для меня хуже смерти.

К его удивлению, верили ему пятеро из семи; но двух сомневающихся было достаточно, и в тяжело повисшей тишине Ош взял в руки лезвие. В этот миг он остро, как никогда, ощутил целостность своего тела, которую сейчас нарушает собственной рукой. Порез был безболезненным и таким тонким, что кровь хлынула только после того, как он сжал и разжал кулак и опустил руку в горячую воду. Он следил даже с каким-то интересом, как его кровь распускается в воде затейливыми нитями, полосами, клубами, пока она не окрасила всю воду в алый цвет. К тому же ладонь помертвела, а затем незаметно начала мертветь и вся рука. Когда Ош, которому показалось, что кровь бежит медленнее, попытался сжать руку, у него от усилия закружилась голова. Стол качнулся, Ош схватился рукой за его край и понял, что качнулся он сам.

– Ты не передумал? – Спросили его. – Ещё есть время.