Летящая против ветра

Умерла после родов… ведь так и было. И я никогда не видела мамы. А больше и не увижу. Настроение, и без того тревожно-взвинченное, упало до земли.

– Знаешь, что интересно? – продолжила Тин. – Ты на свою мать становишься похожа. Волосы, овал лица, абрис губ. Пока говорить, конечно, рано, но общее сходство уже сейчас заметно. Только глаза у нее были серые, а не как у тебя, золотисто-карие. И моя была того же типа – каштановые волосы, серые глаза, худенькая. Видно, это отец у меня черноволосым да зеленоглазым был.

Это все я уже знала, но сколько б она ни повторяла короткий рассказ о моей матери, готова была слушать снова и снова.

Мы побрели дальше…

Увидев под корнями ели кустик брусники со спелыми ягодами, присела, чтобы влезть под ветки и оборвать. Чуть дальше росло еще несколько. Пока собирала в ладонь ягоды, думала о маме. И оказалась совершенно не готова к тому, что внезапно на меня навалилась тяжесть, а рот зажала грубая ладонь.

– Поймал! – раздался громкий шепот за спиной.

– Зимка, держи ее крепче! Щазз придем, поможем… только утащить эту заразу надо куда подальше. А то травница увидит – проклянет!

Ох! Тин, где ты?! Забилась выброшенной на берег рыбой, но зря – рука держала крепко, не давая закричать. Вторая лапа сунулась под рубаху, царапая спину ногтями, и потянула пояс портов. Я почувствовала, как от моей ненависти мир становится красным – не позволю! Руки прижаты, так мне они и не нужны! Снег мой, друг мой – где ты? Тут? Так пусть под рукой, зажимающей рот, вспыхнет огонь!

Заорали мы с Зимкой оба. В голос. Он – от неожиданной жалящей боли. Я – оттого, что перестаралась и обожгла себе подбородок.

Тяжесть со спины исчезла. Послышался треск, а потом холодный голос Тин произнес:

– Парни, а вы тут что потеряли?

– Да-а… да-а… – я узнала голос Ельки. – Да она упала, а мы помочь подняться хотели!

Я села, одергивая тунику и отряхивая от хвои живот и колени. Подбородок ныл, но я не собиралась этого показывать – ведь специально запалила огонь так, чтоб его не видно со стороны было. С ненавистью уставилась на сидящего рядом на земле рыжего Зимку, баюкающего руку. Елька с Иржиком стояли невдалеке, у большой ели.

– Так, значит, вас помочь прислали? – Тин обвела троицу тяжелым взглядом.

Парни, сглотнув, кивнули.

– Да, Хрунич обещал мне к зиме прислать кого-нибудь, с дровами подсобить. Так это вы?

Так. Кому-то сейчас сильно не повезет.

Парни кивнули снова.

– Вот и отлично! – милостиво качнула головой моя наставница. – Вон как раз пригорочек с подходящими сухими елками. Вы ж парни сильные? Вот берите по одному бревну, они не толстые. Нам как раз пора домой поворачивать, вы следом и пойдете. Донесете, распилите и свободны!

Вся злость у меня прошла, стало даже смешно. После того, как эти козлы протащат бревна по оврагам да буеракам, а потом еще на поленья попилят, им уже не до беготни за девками будет.

– Ну, что встали? Давайте, по бревну на плечи – и вперед! – в голосе Тин звучали повелительные нотки.

Парни с обреченным видом поплелись к косогору.

Через час мы подошли к дому. Следом тащились три потные, пошатывающиеся, матерящиеся под нос фигуры с длинными, толщиной в ногу лесинами на плечах. Тин как ни в чем не бывало зашла в избу, вынесла оттуда пилу и большой ковш воды. Отдала парням:

– Давайте, козлы вон там, поленница за сараем. Распилите – свободны, – повернулась ко мне. – А ты, Мири, иди пока в избу, травы разбери.

Зашла за мной следом, подмигнула:

– Ну, думаю, их ты видишь в последний раз.

Все же какая Тин умная! Не просто приструнила гадов, а припахала к делу и нагрузила так, что им долго еще в эту сторону и глядеть не захочется!

Парни провозились с дровами почти до заката. После этого Тин вынесла им по паре пирожков с капустой на дорогу, отдала Иржику микстуру от кашля для его матери, Зимке выдала склянку с мазью для больных коленок отца. А Ельке велела передать спасибо Хруничу за помощь. Да еще на прощанье от околицы рукой помахала.

Вернувшись в избу, присела на скамейку:

– Уф-ф… Ну, кажется, пронесло. Поняла, что и как я сделала?

Я кивнула. Вот только сама я так пока не умею. Но… посмотрела на Тин с надеждой:

– Тин, а если ты так их спровадила, может, они отстанут? И мне не надо никуда идти?

– Мири, ты сама все понимаешь. Что будет, если в следующий раз тебе не рот зажмут, а по голове поленом стукнут?

Следующий раз. Ох-х…

Вечером на другой день мы отвели коз Франьке. Договор был прост: она гоняет Белочку и Снежинку на выпас, зато и все молоко – её. Куры вполне могли прокормить себя сами. А яйца полежат – ничего при прохладной погоде с ними не станется.

Я как потерянная бродила из угла в угол. Тин грустно качала головой и паковала мой мешок – белье, запасные штаны и рубашку, сухари и вяленое мясо, травы и снадобья на все случаи жизни, самодельный планшет с исписанными листами и теплый плащ. Спрятала вниз, под вещи, кошелек с несколькими серебряными и горстью медных монет.

– С кольцом что делать будем? Думаю, носить тебе его пока нельзя. Даже на цепочке, на шее. Давай, я его в шов на жилетке зашью? Красть ее вряд ли кто польстится.

Я молча кивнула.

Не хочу я отсюда уходить! Я люблю Тин! И эту избу люблю – хвойный запах от бревен, пучки трав под стрехой, тепло от печки и свое лоскутное одеяло, наш выскобленный добела стол и мышиный писк в подполе. Век бы тут жила… Почему я должна бежать?

– Потому что тут покоя тебе не будет, – вздохнула Тин. – Единственный выход – если вдвоем переберемся в такую же глушь, где тебя и о тебе никто не знает. Но сниматься с насиженного места – это нелегко, поверь. Да и учиться тебе надо. Мири, давай так: если ты в школе совсем не приживешься, тихонько вернись сюда – я буду ждать. И тогда брошу я этот дом, другой сыщем – отсюда подальше. Согласна?

Я кинулась к ней на шею.

Вечером, засыпая, думала о том, как я ее люблю. Люблю… Но, если я ее и вправду люблю, разве могу я позволить, чтобы из-за меня она бросила дом, который обживала много лет, нажитое хозяйство, насиженное место, где ее знают и уважают?

Нет, совсем это не правильно. Значит, если я люблю Тин, я должна справиться. Как бы ни было трудно и чего бы мне это ни стоило.

* * *

Утром вышли еще затемно. Двор тонул в белом стылом тумане. Все было влажным, холодным. Даже дверь и калитка казались сырыми. Тропинка под ногами была еле различима. Подняла голову – звезд за туманом не видать. А до восхода еще целых три часа. Под ногой хрустнуло – по ночам уже начались заморозки, и мелкую лужицу затянуло льдом. Изо рта поднимался парок. Оглянулась в последний раз на темную махину дома – ох, как же я не хочу никуда идти! Но надо. И хныкать я не стану, Тин ведь тоже не хочет меня отпускать, я же вижу, как она расстроена. Так что ей зря нервы трепать?

Нам предстояло пройти несколько лиг наискось через перелески к ведущей от Зеленой Благодени к Сухой Сохе дороге. Выбраться на нее мы собирались у самого моста через Потаву. А оттуда пойдем уже по тракту. Я так далеко никогда в ту сторону не заходила, и мне хотелось посмотреть на большую дорогу, мост…

– Ну, Мири, какая большая? Ты что? – засмеялась идущая впереди замотанная в платок до бровей Тин. – Сама же знаешь, приезжие у нас раз в пять лет бывают, а деревенские хорошо раз в два года за покупками в Соху съездят. Одно слово – дорога. А на деле – две заросшие колеи. Хорошо, хоть мост в свое время на каменных быках поставили – его и чинить не надо.

Я чуть не поскользнулась на мокрой траве и, закрыв рот, засеменила следом за Тин. Мешок с вещами оттягивал спину, смещая центр равновесия, – я чувствовала себя непривычно неповоротливой и неуклюжей. Но ноша Тин, которая волокла на себе всё, что мы наготовили за лето на продажу, была куда тяжелее. Так что не хнычу и не отстаю.

Мост мы прошли еще в сумерках. Впрочем, я не впечатлилась. Под ногами – гулкий деревянный настил из осиновых, чтоб не гнили, бревен. По краям – кривоватые деревянные перила. Ширина – шагов восемь-девять, одна телега или воз с сеном легко пройдут, а двум уже не разминуться. Внизу – черная лента медленной здесь реки с белой оторочкой первого ледка по краям. И вокруг темно.

Одна радость – как выбрались на дорогу, сразу стало легче идти. И ноги скользить перестали. Я уже запыхалась, все же шли мы быстро и с грузом. Тин оглянулась: