Драконья доля

Варек поскрёб пятернёй подбородок, разглядывая меня в упор. Прищурился, кивнул каким-то своим мыслям:

– Ладно, накину. Пусть будут целых две. Но и работы добавлю. Так будет справедливо.

Две? Я округлила глаза. У меня вышло! Это скока же тогда я к весне смогу скопить?

Работы и впрямь прибавилось – Марка поручила мне дойку коров и заботу о птичнике. Я не спорила. Ничего, что вставать на час раньше, оплата-то теперь в два раза больше!

А по вечерам мне полагалось надевать красную рубаху, подвязывать волосы красной же лентой и не только носить еду с кухни, но больше времени проводить в зале – вроде как помогать Вареку разливать пиво. Запах спиртного – кислый, раздражающий – мне не нравился, как и липкие взгляды пьяных мужиков, но зато теперь можно было послушать, о чём говорят. Сорокопута ещё не поймали, урожай в этом году выдался хороший, скоро пора свадеб, а потом настанет время платить налоги лорду.

Я быстро поняла, зачем нужна в трапезной. Пусть не красавица, но молодая сноровистая девчонка всегда мужиков видом радует. Вот они и сидят за столами дольше, и заказывают больше. А Варек следил, чтобы ко мне не приставали. Хотя было всё равно неловко. Вроде и не трогают… а почему-то хотелось помыться.

Марка сказала, что раз по вечерам я помогаю хозяину, то должна вести себя как положено, по-городскому. И заставила учиться делать те самые книксены.

– Глаза не таращи, рот не разевай. Улыбайся больше. И ни с кем без надобности не спорь. Девкам перечить не положено. Можешь косу теребить, вроде как показываешь, что смущена.

Я кивала. Мне и в самом деле было неудобно.

А ещё Марка отрядила теперь на огород Уну, сказав, что у меня лапищи с чёрными ногтями на грабли похожи. С такими в зале делать нечего. И заставила держать руки в тёплой воде с мылом, а потом тереть щёткой и мазать подсолнуховым маслом. И пригрозила, что за каждый раз, как увидит меня с чёрными ногтями, будет с оплаты снимать по медяку. Я впечатлилась, хотя понять, к чему такие строгости, не могла. У половины постояльцев тоже были лапы как лопаты, и ничего.

Присматривали за мной постоянно. Как-то раз в проходе, ведущем на кухню, меня подкараулил молодой чернявый купец. Схватил за руку и шепнул: «Я на третьем этаже во второй комнате от лестницы. Приходи ночью, пять серебрушек дам!» Я даже головой замотать не успела, как рядом возник Иргай со своей обшитой кожей короткой дубинкой. Купец тут же меня отпустил, сделав вид, что ничего и не было. Я, само собой, никуда не пошла. Чай не дура!

По выходным в селе проходили ярманки. Я хотела сходить – не то, чтоб что-то купить, но хоть посмотреть на цены, понять, сколько стоят сапоги, а сколько – плащ, но меня не отпустили. Тётка Марка так и заявила:

– Прибавки просить здорова, а работать кто будет? Сама знаешь, в выходной у нас полон зал!

– Да я днём быстро сбегаю… – попробовала заныть я.

И получила в ответ резкое и окончательное:

– Нет.

Может быть, поэтому, когда Варек предложил мне заработанное не забирать, а оставить в деле, чтоб на каждую монетку за год ещё одна набежала, я отказалась. Потому как никто не знает, сколько он мне платит и платит ли вообще. А если брать деньги не буду, а потом весной попрошу сразу семьдесят серебрушек, а он мне их отдавать не захочет – что тогда? Вступиться за меня некому. А так получится, что он мне при любом раскладе больше чем за неделю не задолжает. Только где хранить деньги? Закуток под лестницей с деревянной щеколдой на гвозде надёжным местом никак не казался. И всюду сновал народ. Да ещё тётка Марка с меня глаз не спускала. Выходило, что нужно деньги – а у меня и было-то всего пять монеток – при себе держать. Я решила, что сошью мешочек на шею, и там вместе с бабушкиной цепочкой, которую не снимала никогда, и стану носить мои серебрушки и мамины бусы. А то, если пропадут, ничего у меня от мамы не останется.

Иногда по вечерам, пока горела масляная лампа, я вертела в руках тот исписанный лист. Первое слово я разобрала – «дорогая». А вот второе было именем – то ли Алима, то ли Алиша. Дальше буквы были мелкими и наклонными, я путалась, но пыталась понять. Сама накрутила целую историю, почему тот, кто писал, уехал от своей жены или невесты и что он ей сказать хочет. Слова были длинными, звучали непривычно. Например, драгоценная и незабвенная. У нас так не говорили.

Погода переменилась, и впрямь началась осень. Жара ушла, сменившись хмарью и моросящим дождём. Если раньше я сомневалась, уйти или остаться, то теперь просто радовалась, что у меня есть тёплый угол и мягкий тюфяк. И старательно помогала тётке Марке рубить капусту для закваски и солить в больших кадушках грибы, которыми сейчас торговал каждый второй. И мужики, и бабы. Я завидовала – мне тоже хотелось в лес, засиделась я в четырёх стенах, но понимала, что не отпустят.

Может, тут хороших да безотказных работниц не так уж много, хоть село на вид и велико?

Смуту в установившийся безмятежный душевный лад внесла неожиданная встреча прямо во дворе трактира. За углом коровника меня подкараулила незнакомая старуха – сгорбленная, в закрывающем лоб и щёки чёрном платке. Вцепилась в руку и забормотала:

– Уходи отсюда, деточка! Беги, пока не поздно! Не то сожрут тебя звери лютые, только косточки да останутся! А душа белая пропадёт навек!

Я остолбенела. Бабка больно сжимала моё предплечье, глядела пронзительными глазами, даром, что на одном было бельмо, и продолжала причитать:

– Беги, беги отсюда, деточка! Не дай сгубить себя, как других сгубили!

– Кого сгубили, бабуля?

Ответа я не получила – из-за угла широким шагом вылетел Иргай, грубо схватил старуху за плечо, встряхнул и поволок к воротам:

– Опять привалила, ведьма сумасшедшая! Говорил, не ходи сюда больше! Сейчас ты у меня получишь! – Обернулся: – А ты иди коров дои. Что, ненормальных не видела?

Я кивнула и заторопилась в хлев. Но осадок остался… Странно это всё как-то… И Уна, и Алика, и вот теперь эта бабка. Спросить бы – да некого.

Спустя пару недель я уже забыла о той бабке напрочь, будто никогда и не видела. Думала совсем об ином. Об оставленном доме, размышляла, нашёл ли Гар себе другую невесту и о том, что сейчас в Красных Соснах, – вышла ли Тайка за своего Лута и свободен ли ещё Бор? Увижу ли я их снова? Суждено ли мне туда вернуться?

А ещё мне удалось разобрать в письме большой кусок, где писавший вспоминал, как вместе с Алишей любовался с балкона на растущую луну. Как они дарили друг другу поцелуи – вот именно так, не просто целовались, а дарили! – и какие слова говорили. Почему-то, когда я читала это, становилось сладко и грустно. Какие, оказывается, чудеса на свете бывают! «Прекраснокудрая нежная богиня» – меня никогда так не назовут, это уж точно. И что такое, кстати, «балкон»?

* * *

О приезде знатных гостей стало известно заранее. Ждали местного лорда – Лидо тер Асарана, который раз в год, по осени, лично объезжал владения, проверяя дороги и собирая налоги.

Ещё за неделю мы с тёткой Маркой, с четырьмя вёдрами горячей воды и кучей тряпок, отправились скрести и приводить в порядок второй этаж отдельно стоящего флигеля, куда до того меня не пускали. Впрочем, постояльцев сюда тоже не селили, и, войдя внутрь, я поняла, почему – таких комнат я досель не видела. Больше всего поразила воображение кровать под огромным, с сарай размером, деревянным балдахином, к которому крепились занавески, как на окнах. Цельный шатёр! Пол был покрыт цветастым ковром, а у масляных светильников на стенах имелись стеклянные дутые абажуры с хрустальными висюльками понизу.

Провозились два дня – пуховые перины надо было перетряхнуть, занавески снять, выбить пыль и повесить обратно, окна – каждое стёклышко – протереть до зеркального сияния. Про пол, ковёр и те самые абажуры уж не говорю… один я чуть не расколотила с непривычки – намылила, а он из рук и выскользнул.

Снедь с разносолами – копчёности, солёности да сладости – тоже готовили заранее. А ещё на кухне начистили посеребрённый поднос и перемыли расписные, тонкого фарфору тарелки да чашки, которых я прежде не видела.

И, наконец, за день до приезда тётка Марка погнала нас с Уной в баню. Ну, туда мы и раньше ходили раз в неделю, но в этот раз я чувствовала себя как тот абажур – в центре внимания. Дошло до того, что тётка заставила меня поднять руки над головой и потёрла специальным камнем подмышки, соскребая волосы. Я открыла было рот, но меня заткнули:

– Чтоб потом не воняла, ясно?

Наверное, этот лорд очень важная персона. И очень строгая, раз такие приготовления.

Когда всадники въехали во двор, я была в доме, возилась на кухне. Сначала послышался стук копыт, ржание коней и громкие голоса. Выглянула в окно – и обомлела. Таких людей я раньше наяву не видела – только на картинках в маминой книжке. Сами богато одеты в цветные плащи. Наручи, всякие бляшки сверкают, сбруя блестит, кони лоснятся, под сёдлами – яркие попоны. А кто ж из них лорд?

Лордом оказался скакавший во главе – именно перед ним склонились Варек и Марка, протягивая, как положено, каравай хлеба и чашу вина на подносе с вышитым рушником. Спешившись, лорд – высокий мужчина, не молодой и не старый, с каштановыми кудрями ниже плеч – взял вино и отхлебнул из кубка. Одобрительно кивнул. Я глядела во все глаза, разглядывая первого увиденного в жизни благородного. Багряного цвета шёлковый плащ с тёмной меховой опушкой, руки в белых перчатках, безбородый. Мне он показался ошеломляюще красивым. Как принц с картинки в волшебных сказках.

Захотелось поглядеть поближе. Вытирая на бегу мокрые ладони о фартук, заторопилась к выходу во двор. Марка сейчас занята, ругать меня некому. И примчалась как раз вовремя, чтобы увидеть, как лорд, ставя пустую чашу назад на поднос, резко взмахнул рукавом прямо перед носом у своего жеребца. Гнедой заржал и, заложив уши, попытался встать на дыбы. Держащий его под уздцы Долгар повис на поводе. А лорд резко обернулся и со всего маху стукнул коня кулаком по храпу:

– Уймись, скотина дурноезжая!

Гнедой так и присел на задние ноги.

– Два месяца как заездили, а всё выкаблучивается! – усмехнулся лорд.

Долгар торопливо потянул вздрагивающего жеребца за повод, уводя того в конюшню. А я замерла, вцепившись в дверной косяк: разве дело вот так бить лошадь, которую сам и напугал? Или у лордов заведено, что если кто ослушается, то сразу наказывают?

– А это кто? – синие глаза лорда Лидо остановились на мне. – Не припомню такой.

– Это Син, новенькая, – заулыбалась Марка. – Ей шестнадцать.

– Шестнадцать? Ну-ну… – лорд смерил меня взглядом и повернулся спиной.

И только тогда я поняла, что, дура такая, забыла поклониться…

Вечером, когда уже стемнело, тётка Марка сказала, что ужинать благородный лорд будет не в общей зале, где на него всякие смерды да простолюдины станут пялиться, а у себя в апартаментах. И что мы сейчас ужин приготовим и отнесём.