В России жить нескучно

Вначале прибыл целый рефрижератор с ихней шумной техникой. По городу забегал шустрый, кучерявый, похожий на цыганёнка устроитель концерта. Дочка работала в администрации в отделе культуры, и Таисья Игнатьевна высказала ей обиду:

– Что же не тех артистов позвали? Надо было Серёженьку, Лёшика и эту… Багиру, что ли? Или, как её, Алычу? Такие имена заковыристые, всех не упомнишь.

Дочка бегала злая, взмыленная, сутками на телефоне.

– Ой, мам, да кто их звал, не будь такой простой. Какие просьбы трудящихся, с ума сошла?! Это у них называется чёс. Допустим, отпущены квартальные деньги на культуру. По-хорошему их бы на ремонт клуба, на детские кружки – да мэр уже в доле.

– В какой доле? – обмерла Таисья Игнатьевна, предчувствуя нехорошее. Больше всего ей хотелось зажать уши и убежать, но было поздно.

– В какой. В не мазанно сухой, вот в какой. Ну, распил, откат – ты бухгалтер, а будто сегодня на свет родилась, ей-богу. Допустим, заявляют на концерт бюджет в пятьсот тысяч…

Таисья Игнатьевна мысленно ахнула: полмиллиона?! На маленькой пилораме, где она работала, дебеты-кредиты крутилась вокруг четырёх нулей – не больше. Лучше бы на эти деньги комнатку какой-нибудь одинокой малоимущей маме купили.

А дочка, водя пальцем в телефонной записной книжке, рассеянно продолжала:

– И, значит, начинается вокруг этой суммы копошение и делёжка. Крысиная возня. Раскрученный певец за такие деньги и не плюнет в нашу сторону, а вот Клавочка и Эдичка в самый раз. Мэру в карман за труды сто, организатору двести, а артистам по сто на рыло сойдёт… А ты какие-то просьбы трудящихся.

– Вот не пачкай грязью Эдуарда, он не такой, – только и сказала тихо Таисья Игнатьевна.

Случившийся неподалёку Василий Лукич, тот ещё революционер, ввернул:

– И вся вам дутая народная любовь. Твоим трудящимся всё равно под кого потоптаться и подёргаться, лишь бы пивко похолодней да колонки бумкали погромче… Помнишь, нет: за справедливость, против пенсионной реформы, за медицину, за прогрессивный налог – десять человек на площадь вышли? А на твою Клавочку площадь забита была – не повернуться, не продыхнуть. Ещё немного – вторая Ходынка. Э-эх, люди-человеки, никакого самоуважения.

Качал головой:

– Всё с ног на голову встало. Раньше, извините за выражение, в скоморохов кости бросали. А нынче глянь: они эли-ита! А настоящую соль земли загнали под плинтус.

– Кто это соль земли? – ревниво оторвалась от телефона дочка, она начинала после культпросветучилища именно массовиком-затейником.

– Кто? Работяги, механизаторы! Слесари-токари-фрезеровщики, – развернул плечи и хлопнул по иссохшей груди Василий Лукич. – Инженеры. Учителя-врачи. Библиотекари, культурные работники, – и приобнял дочку.

С конца февраля Василию Лукичу казалось, что у него на глазах разворачивается некий сюр (уже было сказано, что он и не такие слова знал).

В это время, в эту самую минуту гибли парни – лучшие из лучших. Люди бежали с узлами, в подвалах плакали дети. На кон было поставлено всё, стране бы надо бегом становиться на мобилизационные рельсы. Мой паровоз, вперёд лети. А в новостях на первой полосе: «Худеем в преддверии лета». «Поклонник в шоке: звезда сделала неудачную пластику». «Область выделила миллион на День пельменя»… Хотелось потрясти головой и ущипнуть себя.

Но худший, мощнейший удар пришёлся по Таисье Игнатьевне. Подкосил её, она даже занемогла в первое время. Это когда её любимцы из телешоу резвой рысью рванули за кордон. Вот те на, а как же:

Не знаю счастья большего,

Чем жить одной судьбой,

Грустить с тобой, земля моя,

И праздновать с тобой?

– Ой, мам, ну ты и проста-ая! – снова протянула дочка. – У них где заднице тепло – там и родина. Я тебе не рассказывала, был в позапрошлом году инцидент? Твоя кумирша Светочка отработала программу, крикнула: «Вы лучшие! Город Н-ск, я люблю тебя!» – ну, само собой, восторженный рёв. И тут же на всю площадь: «Господи, как меня задрало это быдло». Думала, микрофон отключён. Ну, проныра ведущий, хлопчик кучерявый выкрутился: «Это не то что вы подумали, друзья, это другое. Как здорово было, бы-ло – а не быдло!».

За обедом снова разговор зашёл о сбежавших.

– Они, наверно, себя воображают несчастными Дашами и Катями из «Хождения по мукам», – предположила дочь. – Эдакий, знаете, голубоватый ореол, флёр диссидентства… Но вот, убей, посмотришь на них, сытых, пошлых – близко на Дашу и Катю не тянут. А ведь те деньги могли пойти на больных детей – вот где мука.

– Они и слова такого не знают: мука, – крикнул Василий Лукич и пристукнул жилистой рукой по клеёнке: – Скажи им про совесть, про боль, про Родину – в лицо ухмыльнутся. И правда, Родина у них – где заднице тепло.

– Ага, – сказала дочка. – Учитель у них больно хороший попался.

– Какой учитель? – не понял Василий Лукич.

– Власть, конечно, тру-ла-ла. Ты, пап, этого не слышал, а я не говорила. Вообще, на эту тему не сильно распространяйся. Табу.

Утром Василий Лукич встал – в зале вроде просторней и светлей стало. Или показалось? А это актёры и актёрки из простенка убраны. Все, кроме самой первой, с которой иконостас начался. Таисья Игнатьевна ходила вокруг да около, вздыхала. А вечером сняла и её, истрепавшуюся, жёлтую от времени. Как будто с милой наивной молодостью рассталась.

А под ней, под журнальной фотографией, на свет явилась… здоровенная дыра!

– Кот, паршивец, давно ободрал. Я сначала хотела дырку замаскировать, – призналась Таисья Игнатьевна. – А дальше пошло-поехало.

Василий Лукич оглядел прячущуюся за портретом пыльную пустоту: там только многие поколения пауков плели свою паутину. Решительно, с треском отодрал кусок обоев – пауки так и брызнули во все стороны.

– Ну что ж. Ремонтировать придётся. Глаза боятся, руки делают.

ЖИТЬ – ДА НЕ ВЗБРЫКНУТЬ?

«Почему не взошли кабачки?» — вбила в поисковик Оля. Главной причиной неудачи интернет назвал заглубление семян и чрезмерный полив. Оля поняла, что напрасно ждать всходов, пошла в магазин. А там продают четыре пакетика по цене двух, ну как не взять.

Спустя неделю проклюнулись и смело полезли там и сям запачканные в земле, трогательные зелёные, толстенькие крылышки. Взошли как первые, так и семена из последующих пакетиков. Все до единого. Получилась не грядка, а плантация на пол-огорода.

Скоро они начали давать урожай. Оля, конечно, любила нежные молочные кабачки, но не до такой же степени! Скоро юные и нежные научились прятаться в широких листьях так искусно, что обнаруживались уже дебелыми поросятами – едва волокла на веранду.

«Какие блюда можно приготовить из кабачков?» Оказалось, сотни, включая варенья, торты, цукаты, котлеты и лазанью.

Кабачки утром, кабачки в обед, кабачки на ужин. Кабачки кубиками, ломтиками, соломкой, кружочками и тёртые. Кабачки жареные, печёные, тушёные, маринованные, фаршированные, в каше, салате и оладушках.

Гостившая у Оли подруга заявила: «Я скоро ср… твоими кабачками буду». И уехала, сердито увозя рюкзак с «поросятами», и ещё катила сумку. А Оля осталась один на один с таинственно молчаливым кабачковым воинством, окружившим, оккупировавшим её домик, растущим и толстеющим не по дням, а по часам. По ночам они мертвенно, глянцевито светились в лунном свете.