КинА не будет

Она не слышала. Она уже подбегала, цепляясь за поручни, к водительской кабинке. Сейчас она протянет ему полтинник и скажет:

– Какой ужасный мороз, правда? Мы с моим б р а т о м замерзли до костей. Вчера вы что-то упомянули насчёт прогулки по кольцу…

Да, именно так она ему скажет – и какая, должно быть, счастливая и блаженная физиономия у него сразу станет!

Но у кабинки стояла и тоже покупала билеты девушка маленького ростика в пальто-разлетайке. И этот подлый донжуан из троллейбусно-трамвайного управления (у неё от возмущения дух захватило) – откровенно приставал к этой коротышке. Он спрашивал, на какой остановке она выходит, и ах как жаль, что их случайное знакомство так быстро обрывается, но если у девушки свободный вечер и т. д. Последних слов она не слышала, потому что брела, почти бежала, спотыкаясь, обратно, шепча под нос отчаянные, злобные и бессвязные слова.

О, слепоглухонемая юность! Как ей в голову не пришло, что всё, что говорилось девушке, было сказано исключительно для неё! И исключительно из-за неё троллейбус едва не промчался на красный свет, но даже отчаянных криков пассажиров она не слышала. Напротив, ей казалось, что троллейбус тащится невыносимо немедленно – она, подгоняя, мысленно со злостью попинала его под зад.

– Ты купила талоны? – спросил простодушно Славка.

– Ах, да оставьте вы все меня в покое! – у неё из глаз брызнули слезы. Больше всего на свете ей хотелось немедленно выпрыгнуть на улицу и никогда, слышите, никогда в жизни не садиться ни в один троллейбус.

Новогодние мелодии лились с плёнки шепелявого кассетного магнитофона в руках парня на задней площадке. Но тот скоро вышел. В салоне остались они одни. Кондуктор, рыжая девчонка, подошла к водителю и что-то ему сказала. Водитель, весёлый парень, высунулся и крикнул:

– Хорош бомжевать, старички, а? Третье кольцо катаетесь, дома небось внуки потеряли.

Её спутник встал, прошел к кабинке и вскоре вернулся.

– Что вы ему сказал?

– Что всю жизнь водил троллейбус. Что этот маршрут был мой самый любимый. И в некотором роде паренёк – мой крестник.

На конечной остановке у одноэтажной жёлтой коробки диспетчерской троллейбус перестал натужно гудеть и греметь штангами. В салоне притух свет. Кондуктор заспешила к выходу, за ней полез и водитель. – Мы щас, старички бездомные. Только Новый год встретим, и обратно.

Он показала ей часы: без шести минут двенадцать. Она только покачала головой. Он вынул из кармана патрончик с дочкиной мерцающей губной помадой, отвинтил крышечку. Приподнял, как крошечный бокал:

– С Новым годом?

Она поискала в сумке, но кроме пузырька с валерьянкой (для мужа- гипертоника) и бутылки с уксусом (для пельменей) ничего не нашла.

– Может, по десять грамм валерьянки? На спирту всё же…

Они по очереди поднесли к губам «бокал» с накапанной валерьянкой.

После выпитого, как водится, он расхорохорился.

– Едем в гостиницу за город! Знаю одно замечательное местечко, и администратор мой хороший знакомый.

Она расхохоталась и долго не могла успокоиться, повторяя:

– В гостиницу? За город? Ой, я не могу! В гостиницу?!

Он пригорюнился, и она, чтоб он не обижался, привстала и поцеловала его в лысину.

– Слушай, – спохватился он. – А ведь я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

– Джессика, – сказала она. – Джессика Ланж.

Троллейбус ожил, загудел и развернулся. Они тронулись в обратный путь: пока ещё вместе, но уже каждый в свою жизнь.

ПЕРВЫЙ РАЗ ПРОЩАЕТСЯ

У счастливого волос – у несчастного ноготь. Так говорила бабушка, так постановила народная мудрость. Имеется в виду, что хозяйка пышной, густой шевелюры – по жизни счастливица. А женщине с жидкими волосёнками и шикарными ногтями – не везёт. Потому что на фиг кому сдались твои выдающиеся ногти? Разве что возьмут руку, рассмотрят, неодобрительно качнут головой: «Отрастила когти! Сразу видно: лентяйка, хозяйка никудышная». Только маникюрши в восторге от твёрдых миндалевидных ногтей. Да откуда у невезучего человека деньги на маникюр?

А, между прочим, такие ногти отлично очищают кастрюли от нагара. И без ножа выколупывают глазки из картошки. И сорняки на бабушкином огороде выковыривают, будь здоров – только нужно после брусок мыла поскрести, чтобы не было чёрной каймы под ногтями. А ещё можно царапать обидчиков, как кошка.

И вообще, Танька себя несчастной не считает. У неё есть собственная чистенькая малосемейка в новостройке – дали как сироте. До этого она с бабушкой жила в щелястом бараке. Обычно маленькие девочки рисуют травку, домики, в окошке цветок, а из трубы идёт дым. Танька рисовала не цветочки и домики – а волков. Волки получались похожими на кудрявый дым из тех труб или на лохматые клубки бабушкиной шерсти. Из клубков торчали круглые, добрые доверчивые глаза.

Бабушка читала про Красную Шапочку. В середине сказки останавливалась и закладывала страницу скрюченным белым, будто вываренным пальцем. Говорила, что так-то так, но волк – самый верный зверь и прекрасный кормилец семьи. Никогда не бросит свою жену и детей. Не то, что псины: вспрыгнули, сделали своё черноё дело, отряхнулись и побежали дальше, хвост торчком.

И на улице при виде играющих в чехарду собак закрывала ей глаза. У, кобели, глаза бы не глядели.

Под кобелем имелся в виду Танькин отец. Однажды утром бабушка не проснулась. Её уложили в узкий голубой ящичек со взбитыми внутри рюшами, как девчачий пенал. Не понятно, как она туда поместилась. Танька всё боялась, что бабушка вывалится. И ждала, что бабушка вот-вот потянется и смущённо скажет: «Все бока отлежала. Гостей-то, гостей – а я всё на свете проспала. Дом не велик, а спать не велит».

Откуда-то появилась женщина мама, и стали они жить-поживать. Ночью девочка просыпалась от стонов с маминого дивана. Танька лежала с открытыми глазами и угадывала по голосам. Сегодня это дядя Володя, он каждый раз суёт Таньке размякшую в серебряной бумажке шоколадку. Танька опускает голову и от смущения обвивает ножкой ножку. Бабушка говорила: «Это привычка безвольных людей. Надо вырабатывать характер».

– Первый раз прощается! – прыгала на одной ножке Танька.

Бабушка так не считала. «С первого раза всё и начинается. Посеешь поступок – пожнёшь привычку. Посеешь привычку – пожнёшь характер. Посеешь характер – пожнёшь судьбу». И заставляла Таньку делать то, что ей не нравится – вырабатывать характер. Например, ходить по улице и всех спрашивать, который час. Или в магазине пробивать в кассе.

…А вот это дядя Серёжа, угадывала Танька. Он в упор не видит девочка, и пока мама торопливо одевает и спроваживает её на улицу – сердито барабанит пальцами по столу и деловито посматривает на настенные часы.

А это гадкий дядя Слава. Во время застолья он сажает Таньку на колени и запускает обе громадные руки ей в трусики: под скатертью не видно. Танька ёжится, хныкает, вертится ужом и пытается соскользнуть. Но дядя Слава подбрасывает её под мышки, возвращает на место и ещё крепче и ласковее зажимает её коленями. Таньке что-то подсказывает: ни в коем случае нельзя об этом говорить маме.

Сейчас у Таньки у самой есть маленькая дочка Лапка. Ей четыре года, и они условились не иметь друг от друга даже самого маленького секретика. Вечером Танька честно рассказывает, как прошёл день в поисках работы. С работой в маленьком городе худо, потому что работодателям не нужна одинокая мама с дитём. А Лапка, в свою очередь, лепечет про садик, про стишок, про песочницу, про маленькую драчку из-за куклы. Про то, что она вырастет и женится на новеньком мальчике из группы…

Лапка тоже рисует не домики и цветочки, а волков. И тоже, когда стесняется, заворачивает винтом ножку вокруг ножки.

***

По телевизору фифа хвасталась своим дворцом. Зала величиной с футбольное поле, это для сумочек: красных и синих, чёрных и белых, блестящих и матовых, мягких и твёрдых, летних и зимних, выходных и будничных, кожаных и меховых, больших как баулы и маленьких как бумажники…

Вот ещё более огромная зала для туфель, все полки уставлены. Видите «лодочки», они из крокодиловой кожи… Больше половины остались ненадёванными, придётся выбрасывать: вышли из моды.

А в этой зале собраны магнитики со всего света – слабость хозяйки… А здесь косметика для ухода: взгляните, какие сияющие, нежные руки.

На Тётикатины руки смотреть страшно: кожа иссушённая, потрескавшаяся, вены повылазили… Всю жизнь работала на кирпичном заводе, садчиком (садила брикеты в печь). Тётя Катя критически, по-женски взглянула на фифу. Если той сдуть губки, грудь и задницу, отлепить ресницы и накладные волосы – останется пшик. Два килограмма штукатурки.

Эх, видели бы вы Катюшу тридцать лет назад. Фигура – ни один мужик взглядом не пропустит. Белая без пудры, алая как зорька без румян, золотоволосая без краски из коробочки. Гребни в волосах трещали и ломались – во какие волосы! Один всё её гриву сквозь пальцы пропускал: Лорелеей называл.

Тётя Катя выключила телевизор и пошла в супермаркет «Спрут». У супермаркета, конечно, была другая вывеска, но уж больно это название подходило к нему, опутавшему щупальцами их маленький город и в большую область. Всю страну опутавшему.

***

В «Спруте» был уценённый отдел, где продавали развесные продукты. Обрезки колбасы, крупу и сахар из прорванных упаковок, молоко из подтекающих пакетов.

Ранним утром их стояло всего четыре покупательницы. Одной взвешивали кулёк манки. Другая пялилась в витрину. Ещё одна девчонка возилась в углу с детской коляской, отцепляя авоську. Тётя Катя по праву встала третьей – за той, что рассматривала витрину.