Любовь – это розы и хлыст

– Ченца меня не развращает, – твердо сказала я и, нахмурив брови, сурово посмотрела на менторшу. – Мне интересно ее слушать, а вы мешаете, професса!

– Доминика, мы должны идти обратно в замок! – стиснула кулаки Агора.

– Пэр фаворэ, идите, а я не тороплюсь, – нахально прищурилась я. – Я побуду с Ченцой, а потом она проводит меня к воротам.

– Я не могу вас оставить без присмотра! – взвилась менторша.

– Тогда сидите и не встревайте в наш разговор! Ешьте лучше маслины с сыром! Это приказ!

– Вы отвратительная и испорченная девочка, Норма, – обреченно молвила менторша и взяла маслину. – только моя снисходительность к вашим проступкам позволяет вам…

– Ой, да ладно! – махнула розовой ладошкой Ченца. – Вам, професса, небось, самой по душе такие разговоры! Тут ничего не поделаешь, мы так созданы. Мужики, как соберутся за кружечкой граппы, только и говорят, что о величине наших грудей да бедер. А почему бы нам не поболтать о том, какие у них…

Менторша фыркнула и расхохоталась, отчего ее лицо стало похоже на только что распустившийся цветок розовой мальвы:

– Покарай вас Спящий, Ченца, за такие глупости! Но уж вы тогда, доминика, не проболтайтесь матушке об этом разговоре!

– Само собой! – кивнула я.

А дальше я не могу передавать вам содержание нашего разговора, ибо оно таково, что даже записные сердцееды покраснеют от стыда. Ченца открыла для меня совершенно неизведанную землю отношений мужчины и женщины, ее грубоватая прямота в описании некоторых явлений и действий заставляла меня ежиться от восторга, что я посвящена в такую тайну. Что же касается менторши, то она сидела, приоткрыв рот и сверкая глазами так, что было ясно: для нее эта наука неизвестна так же, как и для меня.

Пообедав, мы помогли Ченце убрать остатки пира в корзину и прилегли подремать – палящие лучи солнца совсем сморили нас. Я и не заметила, как уснула, и сны мои были ярки и удивительны. Мне снились огромные стеклянные вазы разных форм, и в этих вазах пестрели цветы, которых я никогда не видела наяву. Мне снился их густой, пряный, сладкий и томящий аромат, почти осязаемый, как кисейная вуаль. А еще цветы шептали какие-то слова, но я не могла их разобрать. Это было обидно, я стала напрягать слух и поняла, что просыпаюсь.

И наяву я услышала шепот. Открыв глаза, я поняла, что в некотором отдалении от нас шепчутся вовсе не цветы, а Ченца и какой-то усатый высокий мужчина. Он крепко обнимал мою кормилицу и целовал ее шею, а она, раскрасневшаяся, тихо смеялась и расплетала косу, красиво выгнув спину. Мужчина подхватил ее на руки и унес вглубь рощи, туда, где сплетались ветки шиповника и ежевики. Я поняла, что жутко краснею, потому что после рассказа Ченцы мне было ясно – эта парочка отправилась в укромный уголок не ежевику собирать. И мне даже стало немного обидно, что вряд ли у меня будет любимый, с которым будет приятно целоваться и чувствовать, как он щекочет своими усами мою шею. Я еще совсем девчонка, и джиоване, которые приезжают к моим братьям поохотиться вместе, смотрят на меня, как на нудливую муху. Они ужасно пахнут потом, волосы на голове блестят от сала, а от башмаков идет такая вонь, что поневоле приходится зажимать нос платком, надушенным маслом жасмина! А когда я вырасту, матушка верней верного отдаст меня за какого-нибудь богатого старика, что готов взять девицу, у которой из приданого – дюжина одеял, два сундука белья, маленькая шкатулка с серебряными украшениями и вздорный норов. Я сама это мельком услышала, когда матушка болтала с приживалками. Мол, джиоване из хороших семей предпочитают дев богатых и знатных, а на такую как я, они и не посмотрят. Потому что я не только бесприданница, но и некрасива! Да! Матушка так и сказала, и услыхав это, я страстно захотела поджечь гобелен, который она вышивала семь лет – в отместку!

У меня даже сейчас защипало в глазах от досады, и я растолкала Агору, чтоб возвратиться в замок.

– Ох, доминика Норма, светило идет на вечер, нам пора возвращаться! – всполошилась она. – Матушка вас хватится.

– Это сомнительно, – молвила я. – Матушка редко обо мне вспоминает.

– Вы напрасно так непочтительно относитесь к госпоже Катарине, – примирительно сказала Агора. – Она по-своему любит вас. Просто сейчас ей хватает забот с вашими братьями…

– О, да, – протянула я. – Особенно, когда Франко проигрывает в кости очередной алмаз из родовой сокровищницы, а Фичино всю седмицу пьянствует с какими-то мордоворотами из соседних поместий.

…Мы были уже на мосту, когда я увидела, как из ворот замка выметнулся нам навстречу всадник на гнедом коне. Он взял в галоп, и мы едва успели отшатнуться к деревянным перилам моста, чтоб он не сшиб нас с ног.

– Идиотто! – заорала я ему вслед. – Чтоб тебе башку снесло, негодяй! Не видишь, куда прешь!

Он, конечно, этого не услышал. Я повернулась к менторше.

– Професса, вы видели, кто это был?

– Да, – кивнула она. – Это грум вашего старшего брата.

– Мигеле?! Ну, я ему оторву уши, когда он вернется! В башмаки набью дерьма из уборной!

– Уймитесь, доминика. Наверняка у Мигеле есть веские причины так спешить. Поскольку мессире Франко сейчас гостит у своего комбатанта Транкилло, я думаю, что грум послан, дабы срочно вернуть его в кастильон. Вероятно, мессире Франко понадобился вашей матушке…

– Хм, – только и сказала я.

А в замке творилось Спящий знает что! Была отперта парадная зала, и полдюжины поломоек скоблили в ней и без того чистый гранитный пол. По галерее носились служанки со стопками постельного белья, скатертей, салфеток и занавесок. Везде стояли бронзовые жаровни, в которых тлели шарики душистых смол. У меня даже голова закружилась: таким неожиданным было это нападение запахов на мой нос. Проходя вслед за менторшей мимо дверей, ведущих в кухни, я уловила ароматы фаршированных фазанов, тушеного мяса, пирогов, жареных зайцев и уток, сливового мармелада, рубленого укропа, тмина, чеснока, квашеных яблок и еще тысячу соблазнительных мучителей для желудка. Даже есть захотелось, хотя не так давно мы пообедали с Ченцей!

– Похоже, готовится торжественный ужин, – полувопросительно поглядела я на менторшу. Она кивнула. – Уж не сам ли король Альфонсо Светоносный решил заехать в гости?

– Идемте в покои, доминика, – чопорно молвила Агора, тем давая понять, что строить дальнейшие догадки бессмысленно.

В моей опочивальне меня ждала младшая служанка и дубовая ванна с горячей водой.

– Доминика, ваша матушка велела вам спешно привести себя в порядок, – поклонилась мне девчонка.

– С чего это? Кто приезжает в замок?

– Простите, доминика, я не имею чести знать, – прошептала девчонка.

– Лжешь ты все, – проворчала я, раздеваясь. – Нет, не трогай мою шнуровку, я сама! У тебя руки пахнут какой-то гадостью!

– Я их мыла с лимонным соком, доминика!

– Рассказывай, – сбросив одежду, я с наслаждением погрузилась в горячую воду, от которой шел мягкий аромат кедрового масла, вербены и роз. Я расплела волосы, позволила служанке поливать их из кувшина водой с апельсиновым соком, сама же набрала из стоящей рядом миски немного вареного мыльного корня и принялась намыливаться. Иногда я позволяла себе даже подремать в остывающей воде, но, похоже, сегодня это не удастся – моя менторша уже раза три постучала в дверь и напомнила, что мне надобно поторапливаться.

Тщательно вытершись и высушив волосы перед огнем камина, я велела подавать одежду и удивилась, когда девчонка разложила передо мной атласное платье персикового цвета, затканное серебряными нитями и жемчугом. К платью прилагался новый корсет и великолепная накидка-роккетта из ослепительно белых кружев. Я даже представить не могла, как надену и не испорчу все это великолепие, ибо вообще-то одежда на мне просто горела, но тут ворвалась професса и принялась резво мне помогать одеваться, ворча, что в жизни не видала подобных копуш и распустёх. Поставив меня перед зеркалом, она сделала мне изящную прическу, приколола к волосам роккетту, оглядела с ног до головы и сказала:

– Идемте, доминика, и не вздумайте вести себя как деревенская дурочка!

Я только хмыкнула.

Мы миновали общую галерею и спустились в парадную залу. Я ахнула: полы были устелены драгоценными коврами, которые отец (да помилует его Спящий!) давно привез из жаркой страны Хургистан. На моей памяти это второй случай, когда расстелили ковры; первый был связан с приездом свекора моей матери, кавальери Монстрато Азиттизи. Так кого ждут сейчас?

А сколько свечей! Похоже, все серебряные подсвечники достали из кладовых и поставили не только по всей длине огромного стола, но и вдоль стен, чтоб не осталось ни одного темного уголка. Главный стол – для мужчин – был накрыт старинной парчовой скатертью и сверкал множеством золотых приборов: тарелок, кубков, блюд, ваз, из которых свешивались сочные виноградные кисти и блестели алыми боками яблоки. Женский стол выглядел скромнее: скатерть была бархатная, а приборы из серебра. Кресла на специальных возвышениях стояли во главе обоих столов: за мужским в него сядет Франко, а за женским – матушка. Или не так?

Мы с менторшей встали у стены так, чтобы было удобно наблюдать за теми, кто входит в зал. Двери распахнулись, двумя рядами прошли приживалки матери в одинаковых темно-зеленых платьях и геннинах и грумы моих братьев. Они выстроились вдоль ковровой дорожки и замерли будто изваяния.

Поддерживаемая под обе руки Франко и Фичино, прошла моя мать в платье аметистового цвета и темно-синем блио с длинным шлейфом, отороченным собольим мехом. Я заметила, что Франко неестественно бледен и вообще имеет помятый вид, значит, груму пришлось отрывать его от веселой попойки, что, конечно, не может не огорчать моего мерзкого братца. Какие мешки у него под глазами, видно, выжрал целых два бочонка своего гадкого имбирного пойла! Поделом же тебе, идиотто! А если ты вдруг примешься блевать за торжественным ужином, то хоть немного поутратишь свою спесь, чего тебе искренне желаю! Вот я повеселюсь, не все же вам издеваться над младшей сестрой!..

Мать и братья встали посередине залы, и я увидела, что моя бесстрастная мать дышит так, будто ее что-то сильно взволновало. Я поняла, что она смертельно боится тех гостей, для коих так пышно украшена зала. Но почему?

В дверях появился наш домоправитель в торжественной одежде и с церемониальным посохом. Он выдержал несколько мгновений, окидывая взглядом залу, и воцарилась совершенная тишина, в которой было что-то давящее и страшное.

А еще в этой тишине я уловила новый запах.

Он был чудовищно отвратителен, так, что у меня закружилась голова и тошнота подкатила к горлу; чтоб не упасть, я вцепилась в руку менторши. Кто или что может так пахнуть – тленом, гнилью, нечистотами и ко всему – чем-то совершенно нелюдским и не относящимся к этому миру?! Я никогда не верила в существование духов зла, созданных детьми Неба, чтобы мешать нам, потомкам Первой жены, но сейчас я понимала: если духи зла есть, они должны пахнуть именно так! И сейчас они войдут в эту залу, сядут за наши столы, разделят трапезу, станут друзьями! Но этого нельзя допустить! Они несут нам смерть!

– Доминика, успокойтесь, перестаньте дрожать, – прошептала менторша.

– Я хочу уйти, – выдохнула я.

– Это невозможно. Прекратите.