Неизвестная Тэффи

«Его» платок… его, его… Он, кажется, еще сохранил запах его рук, его лица…

Она долго смеялась и говорила его платку все те «пошлые» слова, которые никогда не решится сказать «ему» самому, потому что она виртуозка, тонкая, особенная.

– Милый… Я люблю тебя… Я так люблю тебя…

Потом легла спать и положила платок на подушку, и ночью, просыпаясь, говорила ему простые слова любви и целовала его.

Утром ждала звонка по телефону, но звонка, конечно, не было. Виртуозы не звонят.

Вспомнила о платке, улыбнулась.

– Тайное счастье мое!

Пошла гулять и встретила Курца. Оп ехал на извозчике и так обрадовался, увидя ее, что скатился с сиденья кубарем.

– Боже ж мой! Я так счастлив! Хе-хе! А я скоро у вас опять буду.

«Чтоб ты сдох!» – крикнула душа Тавиной, а губы прошептали:

– Очень рада.

– Скоро, скоро буду. Хе-хе! Я верю в приметы. Я у вас вчера забыл носовой платок, значит, по народной примете скоро опять приду.

– Что?.. Что?.. Вы…

– Боже ж мой! Да вам, кажется, дурно! Ох уж эти мне нервозные дамочки… Влюблена она в меня, что ли?

1914

Заступник

Перед обедом Сергунов спросил у жены:

– Студент Ваня придет?

– Придет. Я ему сказала, чтобы каждый день приходил обедать. Наврала, будто нам с тобой вдвоем скучно, что у тебя аппетит плохой, и все такое. Он обещал приходить.

– Несчастный молодой человек! – вздохнул Сергунов. – Один в целом свете, и денег ни гроша. Только бы он не догадался, что мы понимаем его положение.

– Нет-нет. Я уже тебе говорю, что сказала, будто нам вдвоем скучно. Пусть думает, что он же нам услугу оказывает.

– Пусть думает. Это хорошо. С ним нужно быть особенно деликатным. Для интеллигентного человека жить подачками страшно тяжело. Несчастный он, несчастный. Ведь если бы мы его не позвали, питался бы колбасой, и это теперь, в холерное время.

– Какое же теперь холерное время? Ни одного случая холеры не было.

– А ты непременно хочешь, чтобы был? Я не понимаю, Маруся, откуда в тебе такая жестокость! И во всем она у тебя проглядывает. Вчера, за обедом, вдруг говоришь студенту Ване: «Не хотите ли еще супу?» Он даже покраснел. Разве можно так говорить? Ведь ты этим ясно подчеркиваешь, что ты, мол, добрая женщина, а он, мол, приживальщик. Разве это красиво?

– Ну что за вздор! Уж нельзя ему супу предложить?

– Можно, но все это нужно делать деликатнее. Налила бы себе, мне вторую тарелку, вот все и произошло бы вполне естественно.

– Однако же он преспокойно съел.

– С голоду и не то сделаешь. Наверное, с большим бы удовольствием швырнул эту тарелку тебе в лицо. Чуткости в тебе нет, мать моя! Чуткости.

К обеду пришел студент Ваня. Длинный, патлатый, костистый.

Сергунов долго тряс ему руку обеими руками и говорил, неестественно захлебываясь от радости:

– Наконец-то, дорогой Иван Васильевич! Наконец-то мы вас снова увидели!

Студент удивился:

– А что? Разве я опоздал?

– Нет-нет, что вы! Ради бога, не подумайте! Да, наконец, если бы и опоздали, что же, мы не можем подождать вас, что ли? Да мы вам стольким обязаны!

Студент посмотрел подозрительно, ничего не сказал и сел за стол.

– Марусенька! Мне еще супу! – закричал Сергунов, не успев покончить с первой тарелкой. – Нам с Иваном Васильевичем еще. Бери и себе еще.

– Я больше не хочу.

– Очень деликатно, нечего сказать! – прошептал Сергунов.

Студент Ваня ел сосредоточенно, съел три тарелки и вытер лоб.

После четвертой котлеты сказал сам себе: «Славно».

– Скушайте еще! – предложила Сергунова.

– Мерси, достаточно.

– Вы ужасно мало кушаете, – сказала Сергунова и сама покраснела.

– Вы совсем, совсем ничего не едите! – с пафосом закричал Сергунов. – Ровно ничего.

Он выпучил глаза и выпятил грудь.

Бей, мол, меня, а я свидетельствую истину и от слов своих не отрекусь.

– Да-да… – лепетала жена. – Да… мы ужасно удивляемся…

– Чему же вы удивляетесь? – сконфузился студент.

– Да вот тому, что вы так все не едите…

– Ну, уж это, знаете ли, того… скорее насмешка.