Бесовы следки

– Скорее бы! – вполне серьёзно вырвалось у неё. – Была б моя воля, всю жизнь в лесу жила! – И, совсем неожиданно для себя, спросила: – А дробь «тройка» у вас есть?

– А как же!

– Ну, тогда, Титыч, я с вами играю! – радостно потерла ладони Татьяна. – Вот вылечу вашу косточку и в благодарность потребую, чтобы в лес с собой взяли да по местам своим заветным провели…

– Непременно. Я их в секрете от хороших людей не держу.

Так началось их знакомство. С тех пор в лес они ездили втроём, они с мужем и Титыч. Дед, как все карелы, был немногословен. Она в лесу лишних разговоров тоже не любила. Приехав на место, Титыч в двух словах, а чаще при помощи жестов объяснял, что к чему, и они расходились.

Только вечером у костра за чаем Титыч неторопливо рассказывал об особенностях каждого болотца, бора, вырубки. Откуда и знал столько… Рядом с ним Татьяна отдыхала. Глаза у Титыча всегда излучали уют, таили в себе улыбку. Даже если охота или рыбалка были вконец неудачными, ни на лице, ни в голосе не появлялось раздражения. С ним было приятно и просто молчать. Татьяне не надо было дважды, как Анатолию, объяснять, почему поплавки лучше из берёсты, а не из пенопласта, в каком месте ставить сети, как делать чучела. Иногда Татьяна с удивлением замечала, что даже думают они с Титычем об одном и том же. Раскричится скрипучим голосом сойка – «Противная птица!» – мелькнет у неё в голове. «Не люблю соек», – вслух произнесёт Титыч. Или, выйдя на опушку, насквозь пробитую солнцем, остановятся, улыбнутся друг другу. И какие уж тут нужны слова? А Анатолий крутит головой, не понимает: «Что остановились-то? Пошли!» И даже ревновал, то ли вправду, то ли шутливо… На что Татьяна грубовато отшучивалась: «Уймись, мой милый! Ты рядом с дедом, что племенной жеребец. Куда ему до тебя!»

Про своих жену и детей Титыч почти никогда не рассказывал, словно эта сторона жизни меньше всего его волновала. Татьяна видела его «супружницу» дважды и с первой же встречи невзлюбила её. Попадется же человеку такая!

Анастасия Макаровна была второй женой Титыча. От первой детей у него не было, она погибла в самом начале войны. Анастасия Макаровна была младше деда на целых четырнадцать лет. Он взял её с двумя детьми, а своих так и не завёл.

…Тревожный сигнал машины заставил Татьяну вздрогнуть. Это Андрей. Ну, парень! Ведь русским языком сказала, чтобы не ждал, уезжал. Пойти отругать да отправить в больницу. Попуток здесь много, и без него доберусь до города к вечеру.

Целый день одна бродила по лесу. Мысли, цепляясь одна за другую, кружились в медленном хороводе.

С сосновой ветки тяжело взлетел глухарь. По привычке дёрнула плечом, как бы скидывая двустволку. И сразу вспомнилось, как ходили с Титычем на глухариный ток. Было это год назад, в начале мая. И хоть по вечерам в воздухе ещё чувствовался запоздалый дерзкий морозец, почки на деревьях уже треснули, дразня зелёными язычками. Молодая трава настырно пробивалась сквозь колючую щетину прошлогодних бобылок. Всё вокруг жило и дышало, выбирая из недр земли чудотворную силу.

В ожидании рассвета три часа сидели они у костра. Анатолий прикорнул на куче валежника. Они с Титычем тихонько беседовали.

– Дед, откуда у тебя такой нож классный? – спросила Татьяна, разглядывая шедевр ручной работы.

– С войны храню. У немца отобрал.

– А ты что, воевал?

– А как же?

– Почему ж тогда льготами участника не пользуешься?

– А на что они мне? Чай, не инвалид, ещё сила в руках-ногах есть… Это супружница моя всякий раз этим удостоверением трясёт, когда тряпку какую дефицитную достать хочет. По мне эти бумажки – были, не были… А вот нож добротный, ты это верно подметила. Уж столько лет служит… Нравится? – Она кивнула. – Тогда дарю. Держи!

– Что ты, Титыч! – замахала руками Татьяна. – Ни в коем разе! Такое не дарят…

– Так не кому-нибудь, а тебе…

И обоим вдруг почему-то стало неловко. Первой нашлась Татьяна.

– Ну, уж нет, Титыч, что ни говори, а нож при тебе должен быть. Я на этот счёт суеверная.

Он пожал плечами. А Татьяна, чтобы отойти от этой неловкой темы, с нарочитой таинственностью в голосе прошептала:

– Вот скажи, Титыч, ты в колдовство веришь? Давно тебя об этом спросить хотела…

– А как же? – ничуть не смутился он. – У моей супружницы в заброшенной деревне тётка живёт, уж девяносто три стукнуло, а по сей день к ней народ валом валит. Потерялась корова – мигом определит, где искать. Из людей пропадет кто – опять скажет: жив ли, мёртв, когда и что с ним случилось. Или вот местечко Бесов Нос взять… Охотники, ягодники, грибники блудят там по- страшному. И со мной случалось. Как-то раз целые сутки из лесу выбраться не мог. Полный день идёшь, идёшь, глядь – опять на том же месте. Не иначе как бес водил. С тех проклятых пор и не бывал там боле. А мужики и вовсе жуткие вещи рассказывали. Двое грибников вот так же, как я, заплутали и к ночи наткнулись на охотничий домик. Оторопели поначалу, зная, что никакой избушки в этих местах отродясь не бывало. Но вымокли все, делать нечего – решили заночевать, переждать непогоду. А за полночь принялся с ними бес шутки шутить. Только на лавки улеглись – давай он их на пол сбрасывать. То одного, то другого… Потом стал брёвна на стенах, как карандаши в коробке, перебирать, вокруг избы бегать, дверью хлопать… Короче, изгалялся, как мог, аж поседели мужики за ночь… С первыми лучами солнца выбрались из этой западни да бежать без оглядки… А сколько рыбаков там потонуло, сколько археологов пропало…

– А археологи-то здесь при чём?

– Выбитые на скалах рисунки изучали. И вот что дивно: несколько тысячелетий назад, сказывают, были они вырублены на камнях – рыбы, птицы, люди, животные, – а сохранились по сей день. Нынешние мастаки сподобятся выдолбить рядом с древними рисунками матерные слова – смотришь: через год, другой смыло водой все начисто. Вот что это, а?

Татьяна молчала. Да Титыч и не ждал от неё ответа. Снял с костра кипящую в котелке воду, бросил в неё каких-то трав, помешал их оструганной палочкой, а когда отвар настоялся, налил Татьяне в кружку.

– Попей чайку, взбодрись, а то уж заморочил тебе голову своими байками…

– Что ты, Титыч! Ты не смотри, я хоть и врач, а во всё это верю. Подумать только, сколько в этих местах загадочного! Еще про Муромский монастырь слышала…

– Есть такой. Недалече от бесовых следков… Свожу тебя как-нибудь туда, если хочешь. Поизгажены места святые нынче, но всё ж стоят храмы. Без окон, без дверей, без колоколов… а стоят. Упреком нам, грешным. Представь только, полтысячи лет… Каково, а?!

Хоть и слышала обо всём этом Татьяна и раньше, но сейчас воспринимала как внове. Сам голос Титыча, спокойный, ровный, как шум сосен, ласкал слух ненавязчивой умиротворяющей музыкой.

– …Основатель монастыря чудотворцем был. Прибыл он в наши места из Новгорода, по сну вещему… И прожил, сказывают, аж до ста пяти лет. Деревянная церквушка, какую он первым делом соорудил и освятил, долгое время ещё людей исцеляла…

– Скажи, дед, а в Бога ты веруешь? – Почему-то раньше этот вопрос не приходил ей в голову. – Только честно скажи, для меня это очень важно, понимаешь?

Титыч ответил не сразу, задумчиво шевелил угли в костре.

– Вера, Татьяныч, ещё никому не вредила. Крещёный я. В церкви, правда, не бываю, потому как нет у нас её… А икону в доме храню и заповеди Господни уважаю. Сама подумай: коли Творца нету, откуда тогда всё сущее взялось?

– Вот те раз, дед, а ведь никогда не говорил…

– А ты и не спрашивала. О вере, Татьяныч, на каждом углу не кричат. Это дело душевное, тонкое… За веру, Татьяныч, в былые времена люди себя живьём сжигали. Ты, поди, про «гари» староверов читала… Так ведь это всё, считай, в наших местах происходило.

Татьяна закрыла глаза, прислонилась головой к тёплому стволу старой щербатой сосны. Представить трудно, а ведь было…

В домашней библиотеке отца хранилась большая коллекция исторических книг, от которых в детстве её было не оторвать. Таинственная Выгореция представлялась ей тогда второй Атлантидой. Тем более, что Карелия на военной карте отца казалась так далеко, почти у Полярного круга. Разве могла она тогда подумать, что когда-нибудь именно сюда и забросит её шальная судьба?

А Титыч уже тронул её за плечо:

– На ток пора. Буди Анатолия. Скоро светать начнет.

Побросал в костёр легкий мусор, засыпал угли песком, проворно вскинул за плечи рюкзак и первым нырнул в темноту.

Километра через два остановились. Над деревьями уже высвечивались предрассветные блики. Титыч замер, прислушался и легонько приобнял её за плечи: «Слышишь?» Но она уже ничего не хотела слышать, её вдруг обдало волной несказанной нежности. Страшно захотелось погладить глубокую улыбчатую складочку на щеке Титыча и прижаться губами к ямочке на твёрдом подбородке. Только разве можно?! Не-е-ет! Ни в коем разе!

Где-то у кромки болота – теперь и она различила – раздалось громкое пощёлкивание. Вот оно всё чаще, всё азартнее. Глухарь словно поддразнивал их. Потом донёсся и вовсе странный звук, будто кто скоблил ножом по сухому дереву. Титыч успел сделать три скользящих шага и снова застыл, как вкопанный. Такими вот перебежками подобрались они ближе к сосне, на ветке которой важно восседал лесной красавец. Титыч сделал ей знак рукой: ни шагу дальше, можно спугнуть. Стал целиться. Вот упрямое цоканье повторилось снова. Глухарь распушил хвост, выгнул крылья, стал расхаживать по ветке. Гортанное щёлканье становилось всё звонче, всё быстрее. Глухарь отрешённо тряс головой, пшикал, шипел от избытка чувств. «Ну!» – нетерпеливо про себя скомандовала Татьяна и тут же вздрогнула от выстрела, который потряс всё вокруг. Огромная птица, ломая сучья и ветки, шумно шлёпнулась на землю. Лес замер, потрясённый. И у неё почему-то защемило в груди.

Титыч не спеша подошёл к дереву, поднял за лапы добычу. Глаза его светились каким-то незнакомым ей доселе светом. И не понять было: от радости или от сожаления.

Но вот он достал из рюкзака клеёнчатый мешок, аккуратно уложил в него птицу.

– Ну, Татьяныч, один есть. Теперь дело за тобой. Не оплошай.

Однако, как ни странно, азарт охоты у неё почему-то прошел. И сколько ни заставляла себя, справиться с настроением не могла. Подстрелить ещё одного глухаря ни ей, ни Анатолию больше не удалось. Титыч подарил им своего.

– Что ты, дед?! А что супружница тебе на это скажет? Он перевёл взгляд на верхушки деревьев.