Месть Осени

Я кивнула.

Стулья у Лексеича оказались на удивление удобными, будто были сделаны специально под меня. Пока он расставлял чашки, телефон ожил. На экране высветилось сообщение от Вани: «Он в порядке». Я почувствовала, как расслабляются плечи, живот, который я, оказывается, все это время напрягала. Откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула.

– Дочка, ты чего? – Лексеич заглянул мне в лицо своими внимательными, все подмечающими глазами.

Я покачала головой.

Затрезвонил телефон. Антон. Мышцы живота тут же собрались обратно в тугую пружину. Все-таки Ваня проболтался.

– Он тебя обидел, что ли? – Лексеич склонил голову в сторону мобильника.

Я перевернула телефон экраном вниз. Глотнула ароматный чай.

– Это я его обидела. А он не может меня простить.

– «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим», – задумчиво процитировал Лексеич. – Раскаяться нужно, искренне, от сердца. Тогда и прощение придет. Ничего. Помиритесь, дело молодое…

– Угу, – сообщила я чашке. – В общем, по поводу разметки…

Я вышла от Лексеича через добрых двадцать минут. От Антона было три пропущенных и ни одного сообщения. Пробираясь домой через тускло освещенный двор, я чувствовала себя последней дурой. Сначала подняла на уши, теперь не беру трубку. А что я ему скажу? «Ко мне вернулась сила Зимней Девы»? «Мне подкинули букет из сухих цветов, и к одному пришпилен мертвый мотылек»?

«Я боюсь, что Дарина начнет с тебя».

Я закрыла дверь, пытаясь унять редкие подергивания пальцев и с ходу нашаривая выключатель. Под потолком вспыхнул тусклый свет. Букет немой угрозой лежал на пороге. Если не знаешь – обязательно наступишь. Кто-то хотел, чтобы я об него споткнулась. Хотел, чтобы испугалась – и, как сейчас, замерла, пытаясь решить, что делать дальше.

Взгляд упал на разобранную кровать. Может быть, Лёша что-то знает о Дарине? Нет, ему я точно не буду звонить. Я вытащила телефон из кармана. «Дело молодое». Как же.

– Антон?

– Что случилось, Вера? – Судя по шуму машин на заднем фоне, он шел по улице. – Ты зачем ко мне Ваньку отправила?

Липкая прохлада, как шарик мороженого, провалилась в желудок.

«Мне подкинули сухой букет».

Ну да. И поэтому я так психую.

– Я нашла у себя на пороге сухой букет, – все-таки сказала я. – Подумала, что это от Дарины. Что она… – «Охотится на нас». – …узнала правду.

На том конце повисло молчание. Я слышала размеренное дыхание, уверенные шаги по асфальту и почти видела, как Антон трет переносицу указательным пальцем.

– Почему ты так думаешь? – наконец спросил он.

Действительно. Мало ли людей собирает сухие букеты с вкраплением осенних листьев и пришпиливает к ним дохлых мотыльков?

– Какие-нибудь твои поклонники не могли залезть в дом?

– Мои кто?..

– Не знаю. Ты же на кладбище живешь. Мало ли… Кто-то пошутил. Записка есть?

Ага. Очень выразительная.

– Мотылек, пришпиленный к розе, – нехотя отозвалась я. – Иглой.

– Иглу не трогай, – велел Антон. Шаги в трубке замерли, шум дороги стих. – Все записи Юля при мне уничтожила. Она единственная, кто, кроме нас, знает, что произошло. Зачем ей рассказывать сейчас?

Затем, что я спала с Лёшей, например.

– Верно, – быстро согласилась я. – Ладно. Извини, что побеспокоила. Пойду работать.

– Ага, – отозвался Антон. Голос его показался мне уставшим. – Слушай…

– Мне пора. Пока. – Я нажала на сброс раньше, чем он успел попрощаться, и вгляделась в черноту за окном.

Луна спряталась за облаками, и на меня смотрела замученная девушка с глазами-блюдцами. Неудивительно, что Лексеич все время предлагает мне помощь. Я похожа на привидение.

Я дотопала до комода и выдвинула нижний ящик. Нужно поменять белье – не спать же на том, что еще хранит Лёшин запах. Нужно разобраться с вернувшейся силой. Принять ее? Как будто я это уже не сделала, пригрозив Аскольду ампутацией…

А еще нужно разобраться с букетом, найти новые заказы, заплатить за комнату через две недели, поменять замок. Хотя какой смысл? Можно подумать, тот, кто его взломал, не справится с новым.

Вместе со стопкой светло-бирюзового комплекта белья я достала закупоренную бутылку вина. В углу ящика лежало сложенное вчетверо письмо с потрепанными краями. Секунду подумав, я захватила и его тоже. За эти два года я выучила его уже наизусть – и все равно иногда перечитывала.

Ну что, Лестер, гулять так гулять? Ночь будет длинная…

Антон, полтора года назад

Утром я проснулся рано. Ванька еще спал. Даже кошки, похоже, дрыхли. Я поднялся и, размяв шею, тихо прошел на кухню. Солнце уже светило вовсю, хотя на часах не было и семи. Я достал из верхнего шкафчика банку с гречкой, из стопки под телевизором – лист бумаги. Прислушался: вроде все спят.

Пару дней назад я все-таки доехал до Петровича. Он, может, и не лучший кандидат лечить нервяк и бессонницу, но только ему я решился рассказать всю правду. Врач все-таки. Хоть и травматолог.

Выслушав меня, Петрович поскреб щетину и сказал две вещи.

«Во-первых, Антоша, – начал он, – с таким настроем люди часто… как бы сказать? Быстро с собой кончают. Но если решишь, мой тебе совет: не кидайся с крыши – собирать потом морока. Вены тоже не режь. Муторно. Либо сонную артерию резани, либо пулю в рот. У тебя же есть из чего? Ну вот».

Видно, лицо у меня было то еще, потому что Петрович вдруг рассмеялся:

«Все с тобой ясно, боец. Значит, смотри – старый дедовский способ. Когда совсем невмоготу, возьми гречку, высыпь, сколько есть, на стол и начинай перебирать. Считай зернышки. До ста ни на что не отвлекайся. Отвлекся – начинай заново. И так, пока не отпустит. Понял?»

Еще он дал мне снотворное. Или это было успокоительное? Я так и не понял. Помогало средне – спать я спал, но от снов сразу просыпался. А они яркие, звучные, со вкусом и запахом. Как галлюцинации.

Я высыпал гречку на бумагу. Принялся по одному перекладывать зернышки из горстки. Одно. Второе. Третье. Маленькое совсем, с кукольный ноготок.

У Миланы кукол – вся детская, хотя она сама еще такая крошечная, что вряд ли скоро сможет поиграть. Ручками-ножками дрыгает да агукает в люльке… Пятое. Шестое. Седьмое. Если бы Фрося хоть иногда с ней играла. Тоже мне мамаша. Привыкла, что родила и подкинула ребенка соцслужбам.

«Ты хочешь, чтобы я ее оставила? Вырастила? Зачем?»

«Это же твоя дочь!»