– Врешь?
– Нет.
– А то я не вижу, что врешь. Записывай давай.
Приходится записывать, а потом еще и зачитывать вслух. Не дай бог что-то пропустила.
– Мы вам маленькую посылочку собрали, – как бы вскользь упоминает мама.
– Снова? – ужасаюсь я. – Мы новогоднюю посылочку еще не съели.
– Габардиненц Ерванд собирается в Москву. Не ехать же человеку порожняком!
– Пусть едет порожняком.
– Ничего не знаю. Будет через три дня. Я оставила адрес. Подвезет прямо к вашему дому.
– Найдет?
– Найдет. У него этот, как его? Аппарат для распознавания дороги. Жипирэсэ.
– Мумсик! – давлюсь от смеха я.
– Захрмар. А как правильно? Жиписэрэ?
– Джипиэс!
– Ну и что ты мне голову морочишь, когда я так и сказала? В общем, ждите. Скоро посылка будет.
– Мам, а кто такой этот Габардиненц Ерванд? И почему он Габардиненц? Его предок первым в Берде надел габардиновое пальто?
– Не знаю. Надо твоего отца спросить. Он Габардиненц род хорошо знает. Всю жизнь им зубы лечит.
Посылка прибывает тютелька в тютельку, через три дня. Я сразу распознаю микроавтобус Габардиненц Ерванда. Во-первых, по ржавой крыше и вспоротым бокам. Во-вторых, по небольшой толпе заинтригованных горожан, которые, плюнув на столичный апломб, обступили доисторическую махину со всех сторон. Ну а в-третьих – по растопыренным колесам и погнутым в обратную сторону рессорам. Даже с моего семнадцатого этажа было видно, что микроавтобус загружен под завязку.
Габардиненц Ерванд оказывается отчаянно усатым услужливым мужичком.
– Дочка, я твоего отца очень уважаю, поэтому первым делом к тебе заехал, – выволакивает он из микроавтобуса огромный баул, – показывай дорогу, куда нести?
В квартиру Габардиненц Ерванд заходит с почтением, цокает восхищенно на сундук из состаренного дерева, трогает батареи отопления – не мерзнете? Нет? Молодцы! – Шарит взглядом по стенам. Углядев на стеллаже открытку с изображением Арарата, успокаивается. Отобедать отказывается и, выпив чашечку кофе, начинает прощаться.
– Пора. Мне еще в Новокосино ехать. А потом – в Мытищи. Посылки развозить.
– Спасибо вам большое.
– Зачем спасибо? Не ехать же порожняком. Вот и повез гостинцы. И вам хорошо, и мне приятно.
Я провожаю бердского гонца до лифта, возвращаюсь в квартиру. Разворачиваю любовно упакованные гостинцы. Пять килограммов меда, мешок чищеных орехов, две бутыли кизиловки. Ну и по мелочи: домашняя ветчина (целый окорок), бастурма, суджух. Три кило лаваша из отборной муки. Зрелая домашняя брынза. Пакетики с сушеной зеленью.
До весны можно в магазин не ходить.
Март
Своих я вычисляю за секунду каким-то звериным чутьем.
Отнесла сапоги в мастерскую.
Оформляет заказ мужчина, полный, голубоглазый, русоволосый. По виду – обычный житель средней полосы России. Но я-то вижу, что наш. Притом совсем земляк, бердский или, может быть, карабахский.
– Здравствуйте, – говорю, – мне бы набойки поменять.
Зимой какие-то безголовые балбесы нарисовали на двери этой мастерской свастику. Сапожник аккуратно обвел ее краской, превратил лопасти в лепестки. Получился кривенький четырехлапый листик клевера. Символ счастья.
Он берет сапоги, рассматривает каблуки, недовольно хмурится. Даю руку на отсечение, думает: «Сразу видно – не армяне делали. Если бы армяне, фиг бы набойки так быстро отвалились». О, это великое самомнение маленьких народов!
– С вас триста рублей, – начинает заполнять квитанцию, – фамилия?
– Абгарян, – говорю я, пряча улыбку.
Он вскидывает глаза:
– Из Армении?
– Да. А вы?
– Тоже.
– Откуда?
– Из Берда.
– Я так и знала! Я сразу поняла, что вы мой земляк.
– Вы чья дочка? (Никогда не спросят имени. Всегда – чья дочка. Или – из какого рода.)
– Доктора Абгаряна.
– О, а я из рода Меликян. Знаю, ваша бабушка тоже была Меликян. С вас семьдесят рублей. Только за материал возьму, за работу не буду.
– Мне неудобно. Давайте я заплачу, как все.
– Обижаете, сестра. Или не приходите больше к нам, или платите, сколько говорю.
Торговалась с пеной у рта. Заплатила сто двадцать рублей.
Недавно иду из магазина, он высовывается по пояс в окно.
– Подождите. Вы Наринэ Абгарян?