Кроха Лю, или Экспедиция к Нашмиру

Ей, правда, ещё не конец. Сейчас она справится с шоком и снова начнет стрелять. Стрелять, чтобы насытиться. Но прикончить волкоутку можно, лишь когда она обездвижена: надо очень точно целиться. Меня уважают за то, что я могу сделать это с первого раза. Я тщательно выверяю наклон ствола, Ма зажигает большой ком пакли, заряжает в ствол. Выстрел – и близ потайного отверстия волкоутки расцветает огненный цветок. Как она задёргалась! Закрутила в ужасе своим стволом, забыв о стрельбе, заелозила на одной гусенице… А костерок разгорается. Соседнее чудовище неуклюже пытается смахнуть горящую паклю стволом, не получается. Ринулось прочь, пока не поздно. И вовремя: подраненная волкоутка внезапно вспыхивает, вихрь огня разрывает ее изнутри, взметает в небо искорёженные части… Туда тебе и дорога, тварь. Волком ты охотилась, уткой ты взлетела.

А рядом хлещет водомёт, брызжет едкой водой по гусеницам, разъедает прочный металл. И брат мой Эр запускает горящую паклю… Мы с Ма подбиваем ещё одну волкоутку, но уничтожить её не удаётся: насытившись и устрашившись, другие выбросили тросы с крючьями, подцепили калеку и поволокли прочь.

Напились наших душ, твари демонские. Опрокинулся на спину, закатив невидящие глаза и схватившись за окровавленный живот, старый воин. Моей сестрёнки муж, красавец Ник, судорожно зажал мёртвыми пальцами правое плечо: рана плёвая, а душа ушла… Сай хрипит и кашляет кровью, держась за грудь – жив, хвала природе-матери, пуля прошла навылет. А вон ещё над кем-то стоят в молчании…

– Ступайте на склон, – велю я мальчикам. – Возьмите сумы да насобирайте демонова железа, что от погибшей волкоутки осталось.

Наша волкоутка сегодня – единственная. Не все стреляют так же хорошо, как я.

Сестрёнка вышла мужу навстречу, чтобы порадовать: в руках две толстые, мягкие косы, голубая и синяя, а на непокрытой голове лишь одна фиолетовая. Улыбается, счастливая: будут у Анелики близнецы. Косы, видать, отпали, когда мы бежали от Ягодной Котловины на лыжах. Ищет взглядом мужа, не находит… Так всегда бывает. Железные волкоутки редко отступают, не утолив голод. Что им до людской любви?

Берн

С орбиты открывался вид на южное полушарие. Сплошное серо-коричневое вихрящееся месиво. По всему материку бушевала пыльная буря.

– Нечего мне здесь ловить, – в который раз устало повторил Хейр Клауме, высоколобый спец по ксенобиологии. – Нет здесь никакой жизни, а разумной – тем более. Вы что, с ума сошли? Тучи пыли в атмосфере, ядовитые газы, там и сям очаги жёсткой радиации – это на общем-то радиационном фоне, который никому и в кошмарном сне не снился!

Хейр Клауме говорил с обидой. Он был обижен на руководство, что его послали в эту дурацкую экспедицию с дурацкой целью – изучать покорённых аборигенов. Счастье улыбнулось ему лишь раз, в самом начале – а было это одиннадцать планет назад. Всё из-за того, что экспедицию организовывал не Институт Ксенобиологии, а Центр Разумного Использования Полезных Ископаемых, будь он неладен! Вечно их интересуют всякие дурацкие планеты, совершенно не приспособленные для жизни, лишь потому, что на них есть какие-то дурацкие изотопы или еще более дурацкое золото.

Все эти мысли были столь чётко написаны на лице Хейра Клауме, что младший командир Берн Воор невольно улыбнулся. И поспешно отвернулся – пусть лучше неосторожную улыбку увидит представитель ЦРИПИ, чем обидчивый ксенобиолог.

– Я просто теряю время в этой дурацкой экспедиции! – Хейр Клауме всплеснул руками. – Просто теряю свое драгоценное время!

– Вам платят за это время, – отрезал Дойре Скол из ЦРИПИ, потеряв терпение. – Вам оплачивают ваше безделье и ваше нытьё. И вряд ли позволительно называть дурацкой экспедицию, в результате которой Харибда получит новые территории, какими бы они ни были, новые источники стратегического сырья, да и новых подданных – на Агуаве таковые нашлись, несмотря на все ваши инсинуации! О том, чтобы не высаживаться здесь, не может быть и речи. Спектральный анализ показал наличие редких и тяжёлых изотопов. И – удивительная удача – здешний воздух пригоден для дыхания. Ну, конечно, придётся носить респираторы с фильтрами – но тут достаточно кислорода, и мы можем не тратить корабельный запас. На вашей драгоценной Агуаве, если помните, люди не могли позволить себе снять скафандры!

Да, хмуро подумал Берн Воор, Агуава разочаровала солдат. Большинство записывается в такие экспедиции с единственной целью – получить удовольствие от безукоризненно выполненного долга. Правительство стремилось к своему идеалу: государство должна населять одна и только одна раса. Прежде проблема решалась просто и без затей: коренное население подлежало полному истреблению, а затем новооткрытая планета заселялась колонистами. Но от такой практики пришлось отказаться. Не столько из-за давления международных организаций, ратующих против геноцида: недовольные голоса галактической общественности, конечно, нельзя совсем сбрасывать со счетов, но если бы правительству приспичило, эти голоса можно было бы заткнуть или подкупить их владельцев. А потому, что раса Харибды, чистая и совершенная, не годилась для проживания на большинстве освоенных планет. Чуть другой состав воздуха, иное содержание микроэлементов в растениях, сдвиг соотношения изотопов в воде – и дети колонистов начинали хиреть и умирать один за другим, а внуки и вовсе не рождались…

И правительство уступило – не поднимающим шумиху профессионалам-гуманистам, а здравому смыслу. В конце концов, не так уж важно, чтобы гражданами государства были только чистопородные уроженцы Харибды. Сойдут и полукровки, лишь бы в их жилах текла кровь истинной расы. Ныне в задачи экспедиционных корпусов входило наплодить побольше будущих граждан. Согласие аборигенов на это считалось необязательным. А чтобы в стройные ряды подданных Харибды не затесалось инопородное дитя, всех конкурирующих производителей следовало уничтожить.

Вот потому-то на Агуаве с генеральным планом завоевания вышла заминка. Ну как, в самом деле, осуществить его, не снимая скафандров? Вояки роптали, а руководство проводило вечера в спорах, корректно ли считать Агуаву присоединённой планетой, или же её следует внести в список «не представляющих интерес»? С другой стороны, она представляла интерес, да ещё какой: ни на одной планете нет таких запасов золота, как на этой долбанутой Агуаве, жители которой чувствуют себя вполне комфортно в циановой атмосфере. Может быть, стоило их по старинке стереть с лица, и дело в шляпе? Но правительство умудрилось принять на себя недвусмысленное обязательство, не оставляющее места для таких простых и прямых решений.

Сегодня же разгорелись иные споры. Хейр Клауме взбрыкнул, а Дойре Скол гнул свою линию. Генерал Крис Сааг молча следил за их перепалкой, потягивая вино. Ему, в общем-то, было до одного места, чем она закончится. Конечно, ненаселённые планеты поднадоели воякам, но их нервная система, более устойчивая, нежели тонкая душевная организация дёрганого учёного ксенобиолога, не барахлила, а напротив, подсказывала: солдат бездельничает – служба идёт. Это ещё вопрос, что хуже: вынужденная скука или орды диких людей, швыряющих в тебя дротики или гранаты.

Берн Воор, лениво следящий за экраном, разделял настроение своего командира. Пускай кто-то ропщет, что без девочек жизнь не в жизнь – даст Великий Циклоп, вернётся на Харибду и на своё повышенное жалованье найдёт целый десяток подружек. А Хейра Клауме он вообще не понимал. Солдаты, те хоть по бабам тоскуют, дело естественное, а чокнутому ксенобиологу работу подавай! Младший командир улыбнулся краешком губ. Правда в том, что, найдись тут обитатели, Клауме непременно начнёт бурчать: мол, надрывается от нагрузки.

Корабль медленно, словно муха по глобусу, двигался на север. Берн Воор встрепенулся – близ полюса показался просвет в мощных тучах. Серо-белый просвет в серо-буром. Он покрутил увеличение, и взору предстала поверхность планеты тремястами километрами ниже.

По поверхности полз танк.

Сердце подскочило и забилось в новом ритме. Берн Воор надавил кнопку, и изображение пошло на огромный панорамный экран, прямо под нос спорщикам. Он со злорадством наблюдал, как теряют дар речи и Скол, и Клауме, и с гордостью – как оживляется генерал Сааг.

– Люди, – потрясенно хрипит представитель Центра. С его точки зрения, это – начало сложностей.

– Может, и не люди, – предполагает не менее изумлённый ксенобиолог. – Может, это какие-нибудь дурацкие разумные барсуки, – и ехидно косится на генерала. – Ваши солдаты опять огорчатся?

– Огорчатся или нет, – ровно произносит Крис Сааг, – но если уж тут разъезжают танки, главная задача ложится на войска. Надеюсь, вы со мной согласитесь.

Возразить нечего. Великий Циклоп! Первая планета, высадку на которую будет возглавлять генерал, а не эти долбанутые штатские.

Лю

Вот и начали прибывать дни. Вечер наступает всё позже, всё позже старики созывают детишек и юнцов послушать мудрость веков, поучиться уму-разуму да и просто подивиться причудливым историям. Мои младшие сестрички ходят к деду каждый вечер. Подопечные мои, Трок и Ма, даром что считаются мужчинами, тоже порой забредают на третий этаж. Кто же откажется узнать новое и услыхать о старом?

– Вот такая пакость иглорог, – шамкает дед Хо. – Но худшая пакость изо всех – железная волкоутка. И не оттого она пакостнее, что убивает ловчее иных. А оттого она пакостнее, что не одну жизнь отымает, а самую душу. Отымает она душу через пули. Ежели пуля железной волкоутки в человеке застрянет – конец ему, понимаешь, полный. Не возродится боле душа его после смерти, а уйдет в ненасытную утробу гадкого чудища. Пули железной волкоутки проделывают в человечьей сущности дыру незарастающую, чрез которую душа и утекает прямо твари в желудок…

Сестрица моя вдовая Анелика тоже здесь, устроилась в углу. На коленях покойно лежит клубок мягкой синей пряжи, в пальцах мелькает костяной крючок, сплетая детскую сеточку. Лицо, обрамлённое единственной косой, будто светится изнутри – и пускай колеблющееся синеватое газовое пламя отбрасывает на него пляшущие тени. Анелика кивает в такт дедовым словам. Невесел сказ, да привычен с детства. И то сказать: эти вещи необходимо знать и помнить, такова жизнь наша.

– В давние времена сказывали, – льётся повествование, – что водились окромя железных волкоуток ещё железные утковолки. Такие же хищные чудища, души пьющие, колесить по земле они не умели, а лишь по воде плавали. Видно, за то и вымерли с голоду: человек не дурак, может от большой воды держаться подале. Вода, она лишь в местах определённых, а земля – она везде…

– А бабка Итриена, – встрял Трок, – говорила, будто воды больше, чем земли. Будто вода одна и есть, а земля лишь местами из воды торчит.

– Сказывают и так, – проворчал дед. – А только никто из наших не видел тех краёв, где воды больше, чем земли. Может, и есть они, кто знает. Может, эти железные утковолки туда и уплыли, где им пораздольней.

– А может, у них там зато железных волкоуток нет? – осторожно предположил Ма.

– Волкоутки ли, утковолки – все одно пакость, – вздохнул дед Хо. – Мир наш полон пакости, детки. Не одна, так другая. Наш мир жесток, но иного нет у нас. И возблагодарим природу-мать, что остался нам хоть такой. Велик был грех предков, велика вина. Своими руками чёрные грибы взрастили, чёрную судьбу призвали…

Дед заснул под собственное бормотание, склонилась седая голова…

Загудели дудки дозорных. Не волкоутки, другой сигнал – люди. Чужаки направляются к селению.

– А? – вскинулся дедок. – Тревога?

– Спи, старый, – снисходительно бросил Трок, быстро надевая пояс с оружием. – Без тебя уж справимся.

Трок и Ма теперь учёны. Каждый владеет и пращой, и стволом – моя заслуга, – и мечом: это командир Сай старался. Я с мечом не сильна: не для маленькой и худенькой такое оружие. Зато ствол лучше меня никто не нацелит, скажу без хвастовства.

Вот потому-то я вперёд не лезу. Ма и Трок бегут к полуночным воротам, я иду следом споро, но излишне не торопясь.

Отец мой, старейшина, уже у ворот, беседует с чужаками. В свете газовых светильников замечаю смутно знакомые лица – соседушки полуночные, из Лесного Места. Это мы их селение так называем, а они зовут его Дом. А наше селение чужие зовут Высокий Забор.

– Почто прибыли? – спрашивает отец не зло, но строго. С соседями важно в мире жить, но мало кто это понимает, кроме старейшин да бабок. Тех, кто поглупее или помоложе, хлебом не корми – дай какую-нибудь гадость учинить. Что дома нельзя, то завсегда пробуют у соседей.

– Чего надобно? – повторяет отец. – За товарами пожаловали аль за любовью – примем с радостью. Вести принесли, добрые или недобрые – послушаем. А коли разбой чинить…

– Ой, не грози, добрый старейшина! – всплеснул руками здоровый мужик с чёрной бородой, предводитель. – Мы ж соседи ваши, не враги чужедальние.

Ну да, соседушка. С чужедальними-то раздоров нет: далеко они, нечего делить. Все распри со своими, ближними.

– Парни девок хотят присмотреть, красавиц ваших, – разливался певчей птицей бородач. – А мы с товарищами привезли вам ледяную красную ягоду-горянку на продажу и мену, а также иглы горных иглорогов, и сыр горных шестикопытников, и жёлтую серу с полуночных гор…

Наутро с ясным морозным рассветом начались торги. Серу взяли всю и не споря: она потребна для взрывчатого порошка. Согласились даже уступить за неё детскую сеточку, что будет снята сегодня вечером. А уж за остальной товар поторговались. Много желали соседи: и зиминку, и твёрдый газ, и жир болотных квакуш… да получили меньше, чем хотелось. Ну, зато молодежь повеселится с девчонками вволю. Тогда, годков четырнадцать назад уродилось в нашем селении намного больше девочек, чем мальчиков. То есть вначале ненамного, но двух мальчиков не обернули в сетки, ещё несколько не дожило до детского возраста… так что в последние годы мы привечаем пареньков со стороны. А в иную пору, бывало, наши ребята ходили к соседям на закат и полудень.

Дневные работы по случаю гостей окончили рано – ещё и не стемнело, а принаряженные девчонки столпились у дома, где отвели комнаты чужакам. Старейшины кивали одобрительно. Может, кто-то из девушек выйдет через несколько дней замуж и найдёт своё счастье. А может, кто-то захочет родить ребеночка, а то и двух – тоже радость…

Но у старших сегодня есть дело поважнее, чем любоваться на молодежь, освещающую прозрачные холодные сумерки зажигательными улыбками. Младенец сестры моей Дарианы год на свете прожил, нынче он вступает в детский возраст. Все старейшины, бабки и родня собрались в главном доме селения, что стоит в самой его серёдке. Дариана, держа малыша на руках, снимает с него тёплую одежку и бельё, открывая окутывающую тельце тёмно-лиловую сеточку. Тонкая, мягкая и никогда не намокающая, даже у маленьких крошек, которые и часа не могут провести, не напрудив в пелёнки, она обернута вокруг груди и животика и закреплена на спинке крючками. Мала уже сетка: сзади слегка расходится, вырос ребятёнок.

Младшие сестрички загодя притащили со двора чистый снег, теперь он, щедро наложенный в деревянную бадью, растаял. Будет мальчонке хорошая вода, ледяная, здоровая. Зимние детки самые крепкие. А хуже всего весенним: весной вода мутноватая, для кожи нехороша. Впрочем, весною мало деток рождается: весна – время для любви, а для родов – зима. Ну, так бабки говорят. Молодым, тем все времена года для любви годятся.