Кроха Лю, или Экспедиция к Нашмиру

Кроха Лю, или Экспедиция к Нашмиру
Натали Р.

Всем хороша Лю, только ростом не вышла, а потому не светит ей ни женского счастья, ни детей. Зато стреляет она лучше всех, а защитники селению всегда нужны, вот и приходится ежедневно рисковать жизнью, не слишком ценной в глазах родни и соседей.

Тем временем к планете приближается корабль с Харибды. Захватчики, привыкшие к легким победам, даже не представляют, насколько коварен этот новый мир, в котором умная и мощная техника – не козырь, а слабое звено…

Натали Р.

Кроха Лю, или Экспедиция к Нашмиру

Лю

Славная вчера была метель. Снегу навалило по колено – благодать, да и только. По такому снегу никакая волкоутка не пройдет. Вот мы и выкатились по ягоды: я, да пять младших сестрёнок, да братик мой. Конечно, не дело всего-то с одним мужиком в лес, хоть и после метели – но ведь мужики, они всегда заняты, работы в селении немеряно; к тому же я – не самая плохая братишке подмога. А что мне терять? Замуж не идти, детей не носить, вот и стала сестрёнкам вроде второго брата. Одна на всё про всё: и за рано умершую мать – нянька, и за старшего брата – защитница.

Зимой светает поздно – только-только развиднелось, солнечное золото засияло над восходными болотами, а мы уже почти у леса. Братик первым идет, лыжню прокладывает по снежной целине, за ним девчонки гуськом, а я замыкаю. Кругом тишь, нетронутое снежное море – ни птичьих следов, ни воя, ни писка, но все равно прислушиваюсь привычно, оглядываю горизонт: не блеснёт ли где металл, не послышится ли грозный скрип гусениц. Страшен зверь лесной, страшны лихие соседушки, а железные волкоутки страшнее.

Лесные деревья-великаны неподвижны под снежным одеялом, веточка не шелохнется – ни ветерка. Лес стоит длинной узкой полосой, в обход замаешься, а сквозь него пройдешь – солнце не успеет сдвинуться. Вот там-то, за лесом – Ягодная Котловина. Странное это место, дух там тяжёлый, то и дело озираешься тревожно. Нет-нет и покажется, будто что-то незримое, невесомое прошивает насквозь и броню, и одежду, и тело. Приятного мало, конечно, но что бы мы делали без ягоды-зиминки? Синюю зиминку, что зимой плодоносит, давят в чанах из твёрдого газа, гонят из сока едкую воду, а сушеный жмых понемногу добавляют в зубной порошок, и оттого вроде зубы крепчают. Потому чем человек старше, тем зубы у него сильнее голубеют от синей зиминки. Но зубы-то ладно, пропадут – найдется кому за тебя пожевать. А вот без едкой воды порой с волкоутками не справиться.

Набросили мы волосяные накидки, рассыпались по кустам с кузовами, натянули рукавицы из твёрдого газа поверх вязаных, чтоб руки не разъело – и быстрей за работу. Сестренки перехихикиваются нарочито, чтоб здешняя странность за душу не брала. Мы с братиком сменяемся – то он в дозоре, а я спину гну, то наоборот. Кусты зиминки чудные, ветки твёрдые, как камень, словно бы и неживые. А если на солнце через них глядеть, то будто прозрачные, и что-то внутри них такое движется. Тогда вздохнешь облегчённо: нет, живые все-таки…

– Берегись, Лю! – крик брата.

Я бросаюсь на землю, откатываюсь – но недостаточно быстро, глубокий снег мешает, и когтистая лапа со скрежетом скользит по нашитой на полушубок пластине демонова железа. Девчонки с визгом разбегаются. К чему, глупые? Белый кошколев не переметнётся от намеченной жертвы к другой. Целеустремленные твари, очень опасные, если повстречаться с ними один на один: их ничто не отвлечёт и не заставит отступить. Но, пока кошколев разбирается с одним из товарищей, второй может всадить ему в спину нож. А если и первый знает, с какого конца браться за оружие…

Бирюзовые глаза с вертикальными зрачками впились в меня, гибкая спина напряглась – новый бросок! Кошкольвы молниеносны. Я даже не пытаюсь увернуться, только подставляю под удар левую руку в броне, а правая снизу вверх пропарывает мощную шею ножом. Это смертельная рана, у зверюги мутнеют глаза, треугольные уши прижимаются к голове от боли. Но кошколев умирает долго, он еще успел бы разорвать меня на части и даже насытиться. Братик гигантским прыжком осёдлывает тварь и вонзает нож между позвонков.

Всё. Зверь ещё жив, но двигаться теперь не может. Я осторожно выбираюсь из-под придавившей меня лапы. Полушубок разорван в нескольких местах, часть пластин демонова железа сбилась. На теле, конечно, останутся синяки. Но это всё не беда.

– Эр, – говорю я братцу, – что-то неладно. Ни один зверь близко не подойдёт к зиминке…

– Если что-нибудь не напугает его ещё больше, – мрачно заканчивает он.

А что может напугать белого кошкольва, сильного, стремительного, беспощадного хищника? То-то и оно.

Мы кличем сестрёнок. Как бы то ни было, явной опасности пока нет, и нужно наполнить кузова доверху, а заодно освежевать зверюгу. Если вдуматься, люди – ровня самым страшным хищникам. Кошкольву не удалось съесть меня – ну что ж, теперь мы его съедим, шкуру пустим на одёжку, острые когти – на иглы… Вот только железную волкоутку человеку никогда не съесть. Но она и не хищник.

– Пора домой, – говорит Эр, когда ягода начинает вываливаться из переполненных кузовов.

Все согласны: делать в котловине больше нечего. А раньше придём – скорее в безопасности будем. Цепляем кузова на спину, мне, конечно, самый тяжёлый: рви пуп, не жалко. Уродилась крохой-никчемой, знать, судьба твоя такая. Ни росточком не вышла, ни основательностью. Младшие сёстры быстро обогнали меня в детстве, ох и доставалось мне от них, неразумных… О сверстниках уж и говорить нечего. Но выучилась отпор давать. Хоть кроха, зато задиристая, не могла посмотреть свысока, зато в брюхо врезать да увернуться ловко… А как прошла я пору взросления, отец и сказал:

– Не одна ты дочь у матери, семь вас. Есть кому материнский род продолжить. А тебе, Лютиана, нечего пузо беречь, работы много той, что силы требует.

Знал отец, что говорил. Замуж такую, как я – только породу портить. Высокие бойцы нужны, статные женщины. А кто от меня наплодится?

Теперь меня уважают – и родня, и селение. Не такая уж я никчема, камни ворочать да кровь свою проливать. Но нет-нет да и поймаю на себе сочувственный взгляд замужней уже сестрицы, нет-нет и задумаюсь, как бы дитё родное назвала.

Саму меня отец нарёк когда-то красиво и гордо: Лютиана. А зовут все Крохой Лю, будто мужика. Когда камни свистят, железо кругом сверкает да взрывчатый порошок гремит, не раскричишься.

А снег так и блестит, так и искрится под холодным зимним солнцем, застит глаза болью от резкого света. Так что глаз не сразу и поймает жестокий отблеск от железной брони…

Ещё не выкарабкались мы из котловины на гребень, а на гребне залязгало, заурчало… Ни один зверь так не урчит, одни только железные волкоутки. Ох, благо нам, что внизу остались – глаза волкоуток вниз не глядят, стволы вниз не выворачиваются. Девчонки – молодцы, даже знака нашего не понадобилось: уже зарываются в глубокий снег. Мало ли куда колесят волкоутки: учуют живую душу, с них станется и свернуть с дороги, и в котловину съехать, коли голодны.

Все замерли – лишь сердечки стучат да дыхание белыми облачками рвётся. Громыхая и испуская чёрные вонючие газы, чудовища проскрипели по неглубокому на гребне снегу тяжёлыми гусеницами да скрылись за лесом на полудне. Я быстро выкапываюсь, вылетаю на гребень, приникнув к самой земле.

– К селению поехали, Эр. – Голос чуть вибрирует от тревоги. – Успеем ли упредить?

– Беги, – кивает братик. – Ты легконогая, Кроха.

Я хмурюсь. Негоже девок с добычей на одного брата бросать.

– Все побежим, – говорю. – Ягоды бросим, все одно никому, кроме нас, людей, не нужны они.

Кузова свалили под приметным кустом, молча – нет на болтовню времени – перераспределили груз. Зиминку можно до поры оставить, а мясо кошкольва оставлять нельзя: тут же голодное зимнее зверьё набежит пожрать на дармовщинку.

Братик вперед ринулся, а я замыкаю. Девчонки бегут ладно, цепью – по чужому следу лыжи легче скользят. В ушах свистит ветер, выбились из-под шапок разноцветные косы, точно цветки под ярким солнцем, синие, фиолетовые, малиновые – зелеными лентами оплетены, будто листвой. Скользнули, словно в нору, под тёмную хвойную сень лесной полосы, проскочили…

Вон он, высокий забор, за ним – дома селения, суровые лица дозорных мелькают в окнах семнадцатого этажа. Эр машет руками – не докричаться, показывает знаки воинские: «Волкоутки с тыла!» Один дозорный исчезает, через минуту на крыше сверкает условным кодом солнечное зеркало. Ну, теперь все селение упреждено. Сейчас женщины и детки вглубь домов попрячутся, а мужчины со стволами, пращами да водомётами побегут к закатной окраине встречать напасть у забора… и я с ними.

Командир моей семёрки Сай, коренастый, с ранней сединой и цепкими глазами, привел с собой двух парнишек, только вышедших из детского возраста. Оба, хоть и выше меня, а в плечах в два раза шире, топчутся нерешительно, жмутся.

– Это Трок и Ма, – быстро говорит Сай. – Присмотри за ребятами, Лю. Сегодня их первый бой.

А волкоутки уже выкатываются из-за леса, хищно поводят стволами, выискивая пищу. Ребятам совсем худо, но они знают, что негоже перед девкой страх показывать, делают вид, будто всё нипочем. Светловолосый Трок берёт ствол, с деланной небрежностью подбрасывает его в руке.

– Ты знаешь, как с ним обращаться, Трок? – спрашиваю. – Стрелял когда-нибудь из ствола? А ты, Ма?

Смущенно качают головами.

– Вот и не геройствуйте. Сегодня ваша главная задача – остаться в живых.

– Мы не боимся смерти, – отчаянно врёт Трок.

– Не боитесь? Если вы не будете бояться, не будете соблюдать осторожность, то легко погибнете. Кто тогда встанет на ваше место? Сыновья ваших любимых, которые ещё не успели родиться? Надо бояться, надо. Только не давайте страху власть над собой.

– Я понял, – кивает Трок. – Что нам делать?

– Будешь собирать камни для пращей и подносить бойцам семёрки. Ты, Ма, будешь поджигать паклю.

– Мы можем стрелять из пращей! – возмущается Трок. – Мы…

– А ну молчать! – резко осаживаю я мальчишку, надевая толстые перчатки. И малый рост мой, и то, что я женщина, всегда вызывает снисхождение у начинающих воинов, неосознанное желание пропустить мимо ушей мои наставления, сделать по-своему и покрасоваться… Не на ту напали. – Будете делать, что сказано, пока я не сочту вас готовыми встать на линию огня. Чай, не с соседями идем махаться за охотничьи угодья. Не со смертью шутите – с небытиём.

Мальцы примолкли. И тут волкоутки принялись стрелять. Тяжёлые пули забарабанили по забору, за которым пригнулись воины. Часть волкоуток со стволами, торчащими вверх, начала стрельбу по окнам домов, надеясь на глупую добычу. Нет, так у вас ничего не выйдет: кто ж станет в опасный час околачиваться у окон?

Засвистели, раскручиваясь, пращи. От камней толку против железных чудищ немного, но умом они обделены: начинают волноваться, пытаются не попасть под обстрел. Могут испугаться и убраться восвояси, если не слишком голодны. А уж коли голодны, обездвижить их возможно лишь снарядами со взрывчатым порошком да едкой водою, а одолеть – огнем.

– Вот это, парни, ствол. – Я запихиваю снаряд в длинную железную трубу, насыпаю мерку взрывчатого порошка, закрываю заслонку. – Давай, Ма.

Парень, взволнованный и гордый от значительности момента, подносит длинными щипцами горящую паклю к запальному концу ствола. Внутри ствола грохочет, снаряд стремительной птицей вылетает из жерла и уносится по направлению к идущим на приступ волкоуткам. Чудище, в которое я целилась, в панике разворачивается, но не успевает. Гусеница взрывается, и волкоутка крутится на месте, урча жалобно-злобно.