Скальпель, карты, третий глаз. Кое-что из жизни студентов-целителей

Ничего.

Но…

Было одно «но».

Точнее, два.

Во-первых, Бабулин выпил водку с устатку и без закуси, а значит, был совершенно неподъемен. То есть, придется ехать без него. Отправляться на вызов нам, двум салагам, студентам ФИЦИ – факультета истинного целительского искусства.

Во-вторых, этого вызова никак не могло быть.

– Я не понимаю, – лепетала Мышь. – Не знаю, как получилось, правда. Все вероятностные линии указывали на крайне малую возможность…

– Но ненулевую, – сказала я.

Мышь горестно кивнула.

– Ладно. Поэт, собираемся.

Радищев нехотя поднялся. Бросил страдальческий взор на тумбочку (нас вынуждают расстаться, но это не навсегда), взял чемоданчик, и мы отправились на выход.

– Не скучай, – сказала я Мыши.

– Дождись нас, – добавил Поэт.

Мышь наконец выбралась из угла, поняла, что гроза миновала, и застенчиво улыбнулась.

– Это на отшибе – проворчал шофер дядя Клим Сергеич. Старенький «ПАЗик» тщательно лавировал между снежными завалами. – Знаю я тот район. Дорога плохая, дальше очень плохая, а потом никакой дороги вообще.

– Никакой? – спросили мы с Поэтом.

– Никакой, – подтвердил дядя Клим Сергеич. – Сейчас доедем, сами увидите.

В салоне орало радио.

Нет, не говорило, а именно орало. Только ором можно заглушить рычание пазиковского мотора.

– Сегодня жители Заборска могли наблюдать странное явление, – вещала радиостанция «Желтушкинские волны» хорошо поставленным голосом ведущего Кости Градиентова. – В небе откуда ни возьмись появилась стая птиц, предположительно ворон. Словно огромная черная туча накрыла город, отчего днем вдруг стало темно как ночью. Наши слушатели утверждают, что не видели дальше собственного носа, да и нос тоже не видели. Вот он и наступил, неоднократно предсказанный конец света, решили все. К счастью, катаклизм продлился недолго, и уже через несколько минут туча рассеялась внезапно, так же, как и появилась. Что интересно – птицы, предположительно вороны, исчезли без следа. Никто не видел, в какую сторону улетела стая. Да и стая ли это была, вот в чем вопрос. Нам хотелось бы получить ответ на него от ученых политехнического института. Скоро мы пригласим их к нам в студию, и вы в прямом эфире сможете спросить, что они думают об этом загадочном явлении.

– Кстати, да, – сказал Клим Сергеевич. – Тоже интересуюсь этой заковыкой. Нехорошая эта примета, черные птицы.

Мы с Поэтом покивали. Нехорошая. Правда, мы подозревали какой-то научный эксперимент, окончившийся выбросом облака черного дыма. А про птиц уже люди сами додумали. Но то, что в одночасье стало черным-черно, это верно. Мы как раз в аудитории сидели, на лекции по ментальному управлению. Решили, что преподы специально такое устроили, и давай практиковать телекинез. Столько ручек да тетрадок надвигали, что до конца лекции искали свои, и доцент Петрушко не знал, ругать нас или пятерки автоматом ставить.

– Приехали, – сказал Клим Сергеич, глуша мотор. – Вот от той березы пойдете пешком.

На отшибе, метрах в ста от «той березы» находился всего один дом. С одним окошком.

И без признаков тропинки от проезжей дороги.

По уши в снегу (вру, всего по пояс) мы наконец доползли (доплыли, догребли) до заветной дверцы.

Едва стукнув, получили разрешение войти. И даже за веревочку дергать не пришлось – дверь оказалась открытой.

СенЕй в этой избушке не было, всего лишь маленький предбанник, отделенный от единственной комнаты (эдакой древней студии: спальня, гостиная, кухня – три в одном) ветхой дерюгой.

– Ой, дохтур, это ты? Ой, наконец-то, а то надысь едва не помёрла, – жалобно запричитали-закряхтели из-за дерюги.

Я отдернула занавеску, вошла в комнату. Ответила:

– Почти. Почти дохтур. Даже два почти дохтура.

– Два, – подтвердил Поэт, рьяно, как собака от блох, отряхиваясь от снега.

– А Бабулин где? – неожиданно ясным голосом спросила бабка, приподнимая голову от подушки.

В дупель твой Бабулин, хотела огрызнуться я, но Поэт предупредительно пихнул меня локтем в бок. Я только крякнула. Поэт же очень вежливо сказал:

– Не беспокойтесь, бабушка… э-э-э…, – тут он сверился с листком вызова и продолжил, – не беспокойтесь, Настасья Изя… Изяславна, мы хоть и молодые, но уже многое умеем.

Бабуля Настасья Изяславна оценивающе оглядела нас с ног до голов, что-то там про себя прикинула и снова перешла на жалобное кряхтение, сморщившись и страдальчески закатив глаза:

– Ой, сына! Ой, доча! Раз уж вы дохтуры, поможите, будьте добреньки. Прострел у меня намедни случился. Дык таперича ни в пояснице сгинаться, ни в ей же разгинаться не можу. Болить, окаянная, и все тут.

Бабка зачем-то натужно выдавливала из себя простонародный говор, хотя я могла поклясться – грамоту она разумеет гораздо лучше нас.

Поэту было до фени, на какой фене изъясняется бабка. Он деловито кивнул сперва мне, потом Настасье Изя… короче, бабушке, прошел к кровати, сел на стул и стал собирать анамнез: где болит, когда заболело, давно ли наслаждаетесь сим недугом, чем хворали в глубоком детстве, какие еще хрони и хрени имеете, и все такое. В общем, отвлекал пациента. Я же занялась ментальной диагностикой.

Пока непутевая дочка Изи-как-его-там жалилась на прострел (а чего, спрашивается, ее в лес понесло в эдакий-то мороз?), я устроилась в ногах у болезной и принялась осторожно устанавливать контакт с биополем. Установила, протянула тонкие, едва ощутимые нити от кончиков пальцев к энергетической оболочке объекта. Поразилась, насколько оболочка была плотной и в большинстве своем целостной, и это в возрасте… хм… восьмидесяти лет! Стала ощупывать ауру, начиная со ступней и поднимаясь все выше и выше, к шее и голове. Задержалась в районе поясницы, в месте предполагаемого прострела.

Недоуменно глянула в лицо бабули, вешающей на поэтовы уши длинные спагеттины.

Он заметил мой взгляд. Поднял брови в немом вопросе.

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Радикулит есть, довольно застарелый, но… Но в стадии ремиссии.

– И все? – недоверчиво спросил «дохтур».

Я вновь прошлась по району малого таза и брюшины. Боли в пояснице могли означать проблемы с почками, кишечником и даже сладкой парочкой желчный-поджелудочная. Но со всем этим ливером у бабки в данный конкретный момент никаких критических отклонений не наблюдалось. Ну, повышенная кислотность, ну песок в почках, ну гастрит. Но все в пределах допустимой нормы.

Видимо, я что-то пропустила. Не учла какой-то фактор. Странно. В любом случае, красного очага воспаления не было нигде! И что тогда с бабкой? Фантомные боли? Я даже приблизительно не представляю, как они выглядят в ауре, это на третьем курсе проходят, а мы только на втором… Знаю только, они где-то в мозгу… Так может, ей вовсе не поясницу, а голову надо лечить?

Я вознамерилась было на свой страх и риск влезть в черепушку, но контакт резко и грубо прервался – меня ощутимо ударило в грудь волной отдачи, и я, пошатнувшись, опустилась на табурет, который как для меня и стоял.

– Ну что, – деловито сказал Поэт, – будем, бабушка, лечить ваш прострел. Кирпич есть?

– Какой кирпич? – опешила бабка.

Лицо ее от изумления вытянулось, и большинство морщин бесследно исчезли.