Скальпель, карты, третий глаз. Кое-что из жизни студентов-целителей

– Обычный кирпич. Со стройки можно стырить или попросить кого, чтоб стырили. Вы, бабушка, его нагрейте на печке и к пояснице приложите. Проверенное средство. Как рукой снимает.

– Поясницу, – добавила я. – Особенно если никакой боли и в помине нет.

– А вот и есть, – неожиданно злобно отрезала Настасья Изявна. – Нечего без спросу по чужим орханизьмам шарить! Я тебе волю на то давала? Не давала! Вот и нечего!

Я даже удивиться не успела, а бабка одним махом соскочила с кровати. Да как топнет ногой, как гаркнет:

– А ну, вертайся откуда явилась!

– Да вернусь я, вернусь, – забормотала я, все больше подозревая, что бабка тронулась. – Вы только не волнуйтесь.

– Ты, девка, сиди, – властно приказала бабка Настасья. – Вы оба мне еще пригодитесь.

Внезапно пол избушки накренился, сначала в одну сторону, потом в другую, и я сообразила, что повеление «вертайся» предназначено вовсе не мне.

Что-то неуловимо изменилось в избушке, что-то произошло. Вместо панцирной кровати возник сундук. Настольную лампу заменила толстая свеча в подсвечнике. Телевизор пропал вовсе.

– Все. Кажись, на месте, – удовлетворенно проговорила бабка. – Выходим и дружным строем идем лечить правителя.

– Чего? Кого? – опешили мы.

– Пошли, там увидите. Да, и кирпич не забудьте.

Поэт обиделся. Надулся. Долго дулся, минуты две примерно. Я тем временем выяснила, что правитель – это не президент. А также не мэр, не губернатор, не бургомистр и не канцлер. Он просто правит государством, вот и все.

– Каким государством-то? – спросил Поэт, прекратив дуться. Любопытство в нем всегда превалировало над обидами, за что я его ценила еще со школы.

– Нашим, – отрезала бабка. – Нашим, только древним.

– Это как?

Поняв, что мы не тронемся с места, пока не получим объяснения, Настасья Батьковна пояснила, что мы посредством ее избушки, которая может пронзать время, перенеслись в прошлое, в город-государство Бор-град, которое стояло на месте нашего Заборска задолго до христианства и языческой Руси. Короче, мы сейчас в древних временах, и правителю Бор-града очень нужна наша помощь.

Куча вопросов рвалась из нас наружу, сталкиваясь и мешая друг другу, отчего мы с Поэтом издавали лишь нечленораздельные возгласы изумления и недоверия.

– Ну, все, – сказала бабка, закруглившись с рассказом. – Хватит бекать-мекать и рассиживаться.

Она бодро вскочила, забыв про радикулит, накинула тулуп и шаль, впрыгнула в валенки и, мотнув нам головой, распахнула дверь наружу.

Снаружи был ясный зимний день. И…

Не было никакого отшиба.

Избушка стояла на широкой улице. Оживленной и очень, очень странной.

Деревянные дома-терема, высоченные, трех-четырехярусные, с резными ставнями и наличниками стояли на обеих сторонах. Словно мы попали даже не в древнюю Русь, а в древнюю-древнюю, времен, скажем, Атлантиды. Потому что терема напоминали Китеж-град.

– Ущипни меня, – шепнула я поэту.

Он ущипнул. Терема не исчезли. Все так же двигались по дороге сани, запряженные лошадьми, шли люди в старинных зипунах, тулупах, душегрейках, салопах. Кричали мальчишки, смеялись румяные барышни, громко судачили тетушки. Не грязь и нищета средневековья царствовали здесь, но наблюдалось некое величие, достаток и даже роскошь. Примерно как в Эрмитаже, только с учетом минус пары веков.

– Ну, чего вылупились? – прикрикнула Настасья Изяславна. – Рты закрыли и бегом за мной! Время не ждет!

– Почему время не ждет? – спросила я, приноравливаясь к быстрому шагу жертвы прострела.

– Потому что оно идет, а правитель нет. И не пойдет никуда, покуда хворать не перестанет. А если не пойдет, то и праздника не случиться.

– Нового года? – поинтересовался Поэт, пристроившийся к другому бабкиному боку.

– Неуч, – заявила бабка. – Новый год когда зимой праздновать начали? Вот то-то же. А у нас сейчас Большие Святки да Колядки. А в самом конце декабря – Щедрец. На главной площади будет праздник, представления. Их обычно правитель начинает большим фейерверком. А как начинать, если у него горло заболело?

Мы с Поэтом недоуменно переглянулись. Подумаешь, горло болит.

– Ну пусть не произносит речь, – сказала я. – Пусть рукой махнет, и все.

– Рукой? Какой рукой? – спросила бабка.

– Любой. Правой или левой. Раз охрип, пусть изворачивается.

– Так у него, наверное, температура высокая, – высказал предположение Поэт. – Встать не может. Да?

– Если бы высокая, – бабка помрачнела еще больше. – Низкая она у него, в этом-то вся беда.

Ладно, анамнез мы собрать успеем. Пока меня больше занимала окружающая действительность.

А она, действительно, была невероятна. Даже не предполагала, что деревянные терема так прекрасны. Выкрашены в радужные цвета, и каждый из них имел свой неповторимый облик. То словно шкатулка резная, то как радуга, над улицей парящая, то будто частичка цветущего летнего луга, белым тополиным пухом припорошенная.

Нас обгоняли, толкали, смеялись. Пару раз угостили – пирожками и пряниками.

– Берите, – сказала бабка. – На Щедрец отказывать нельзя, ни в коем случае. Людей обидите.

Наконец добрались до правительственной резиденции.

Что странно – находилась она не в центре Бор-града, а на его окраине. Терем, раза в два, а то и в три превосходящий любой из виденных, не отличался особой пышностью. Зато ворота в нем были – высоченные, кованые. Тяжелые, они с трудом открылись перед нами.

Два стрельца смотрели на нашу странную компанию подозрительно.

– Это со мной, – сурово заявила бабка Настасья. – Лекари иноземные.

– Ступайте в палаты, коли так, – отозвался один без особого энтузиазма.

Что, все обеспокоены болезнью повелителя, аж с лица сбледнули?

Бабка наша бодренько так до палат идет. Мы за ней еле поспеваем. Наконец останавливаемся еще у одних высоченных дверей. Тут Настасья Изяславна поворачивается к нам и строго говорит:

– Ничему не удивляйтесь. И лишнего не болтайте. Говорить будете, когда я разрешу.

Да пожалуйста. Как скажете. Лишь бы все были здоровы.