Три глотка одиночества

Женщина неожиданно потускнела, съежилась. Такая маленькая была она сейчас. Внешних звуков не стало.

– Именно так. Валечка Гольц… с вами?

У нее был растерянный взгляд, вся она была серая и невзрачная.

И как же контрастно смотрелся в сравнении с ней окружающий мир! Темный, яркий, пугающе живой, этот мир меня сразу узнал, ну а я его не узнать не могла…

Пурпур. Одно тяжелое слово, и пропасть за ним. Я в него влюбилась? Или это он меня решил приворожить – сразу и безоговорочно?

Сказочный. Реальный. Прекрасный. Совсем-совсем безумный… Прямо как я. И чем дальше, тем больше.

– У нее теперь другой адрес. Она съехала с этой квартиры. А вы ей, простите, кем приходитесь?

– Сестрой. Меня Анной зовут.

Зачем представляюсь, не знаю. Все делаю импульсивно, на одном вдохновении.

Маленькая женщина тускнеет все больше.

– Елена. А что же она вам свои новые координаты не оставила?

– Мы давно уже не виделись.

Елена кивает. Кивок едва угадывается, в подъезде темно и призрачно. Я с ней не вполне в одной плоскости. Бывает.

– Вы меня уж простите. Валя адреса не оставляла, один телефон…

Я выжидающе молчу.

– Только я книжку записную потеряла. Вместе с сумкой где-то оставила.

Обрывается сердце. Неужто?..

– Давно она переехала?

– Да с полгода уже.

Сосредоточенно думаю.

– Можно от вас в справочную позвонить? Я только с дороги…

Елена не без колебаний соглашается. Я знаю, сговорчивость ее вызвана в значительной степени моим видом: тихая интеллигентная девочка лет семнадцати, начитанная и безвредная. У меня часто бывает такой вид. Если без косметики и если я так хочу.

Прохожу в квартиру. Квартира явно валентинина, мебель чужая. Неприятная, эту мебель я не хотела бы здесь встретить.

Звоню. Почему-то почти не надеюсь на положительный результат. Но все же звоню, так, для очистки совести.

Ожидание оказываются вполне оправданными.

В Москве нет женщины с таким именем.

Или она здесь не прописана.

О господи, господи, где же ты, родная моя?

Елена смотрит с нетерпением.

Кажется, ждет кого-то. Скорее всего, любовника. Вот почему она мне так легко открыла…

Звонок в дверь.

Я права.

– До свиданья.

Лицо новой хозяйки разгорается, делаясь ярче. Волнуется, верно. Предвкушает…

Я ухожу. Валя, что же нам теперь…

Елена торопливо запирает дверь на два замка. А любовник у нее молодой, темненький, симпатичный. Глаза только острые какие-то, чересчур проницательные. Один взгляд пристальный, а до костей пробирает. Ох… Не люблю я такие глаза.

Резко перехожу в свой обычный режим. К миру возвращаются его прежние краски.

Вот и наигрались мы в эти ребяческие игры. Где я теперь? И где моя Валя?

Я на нее так надеялась, и…

Что-то тут неладно. Неправильно. Не так все должно было быть.

Говорил же мне Сергей: большой город Москва, легко заблудиться…

Валя-Валя, единственная надежда, единственная ниточка…

Что ж мы теперь, Анна Григорьевна Гольц? Обратно собираться будем? Или прямо в больницу? Там нас давно уже ждут добрые дяди в белых халатах. Вот и во множественном числе уже о себе заговорили вдобавок ко всему прочему…

Зажмурив глаза от мрачной перспективы, я сместилась. Пурпурный Мир принял меня в свои объятья легко и, как мне показалось, радостно. Отдохнуть бы хоть немножко. Слишком я устала, ночь в поезде – плохой тонизатор, глаза слипаются, несмотря ни на что…

Вот и солнышко какое маленькое, тоже, наверное, не выспалось. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…

С трудом разлепив веки, я иду дальше.

Придет серенький волчок, схватит Аню за бочок…

Волк. Серый.

***

Фамилия у нас с Валентиной была редкая, что правда, то правда. Доставшаяся в наследство от сумасшедшего прадеда-поляка (в Пскове вообще-то немало выходцев из Польши живет). Впрочем, может быть, что прадед врал и никакой он был не поляк, просто фантазер большой с романтическим уклоном и от советской власти хитро скрывался… Не знаю. Валя рассказывала, приютила его бедная русская девушка-сирота Маришка, красивая: коса до пояса, сама тоненькая, худенькая, а глаза синие-синие!.. Как в сказке. Тогда со здравым смыслом вообще-то плохо было, 1920 год, все, кто мог в руках оружие держать, на гражданской пали, голод кругом, разруха, а в хозяйстве мужик требовался до зарезу. Маришка ведь не одна была, с двумя маленькими братьями и старой теткой, частично слепоглухонемой. Частично, потому что никогда не видела и не слышала того, чего ей видеть и слышать было не надо. Тем и жила.