Три глотка одиночества

Вот так бедная сирота с нашим прадедом и поженились. Так Валентина рассказывала. Правда, от случая к случаю прабабка Маришка становилась у нее Василисой или Аленой, ну да это, наверное, от забывчивости. Это сама сестра говорила…

Хотя она, может, тоже врала. Поручиться я не могу.

Оригинальная у меня, однако, амнезия получается, просто по всем классическим канонам: «тут помню, тут не помню». Интересно, почему такие мелкие детали и ассоциации всплывают в памяти легко и словно бы без всяких усилий, а вот значимые вехи биографии остаются за чертою дозволенного?

Я задумчиво усмехнулась. Это была, пожалуй, самая малая из теперешних моих проблем… Взять хотя бы природу Пурпурного Мира: мир это или просто периодически повторяющийся глюк? Если глюк, то еще ладно, а если мир, то ведь с этим надо же «что-то делать».

Размышления мои были дурацкими. Пассивными и неплодотворными, они не несли ничего нового, ничего не могли решить.

Детские годы моей жизни я помнила хорошо. Помнила строгие валентинины глаза: сестра по жизни была почти отличницей и почти аккуратисткой, спокойной, настойчивой, выдержанной. Она воспитывала меня вдвоем с бабушкой Катей, не имевшей, в общем-то, к роду Гольц никакого отношения, но женщиной доброй и понимающей. Когда мне было лет восемь, бабушка умерла. Каким-то образом настойчивой Вале удалось отстоять меня у муниципальных служб города, впрочем, в нашей области сирот, надо полагать, хватало и без меня.

В тинейджерском возрасте душа моя была, как это и полагается, подвержена разного рода катаклизмам, но все вполне умещалось в размытые понятия нормы. Подруги, друзья, внутреннее одиночество, первый парень, первая долгожданная дискотека…

Где-то здесь воспоминания начинали путаться, что-то тут было не вполне правильным.

Опять же это непонятное дело с возрастом. Обычно человек твердо знает, сколько ему лет. Со мной было не так. Я не знала.

Но мне не верилось, что тинейджерский этап моей жизни только что миновал. Как-то все это было далеко – все эти проблемы, люди, события. Так, словно миновал уже не один год с тех пор, как…

Правильно. Конечно же, не один. Так когда же я переехала в Москву? С сестрой? Или одна? Я ведь жила здесь?

Внутренний голос угрюмо молчал. Было тут что-то такое, чего я не могла понять. Или вспомнить.

Стоп. А теперь сядем и хорошенько, хорошенько подумаем: если я жила в Москве, то где? Не на улице же! Нет, конечно… У нас была замечательная двухкомнатная квартирка, замечательная настолько, что мне даже нравилось заниматься хозяйством, мести, скрести, мыть и чистить до блеска – дела, которые я вообще-то терпеть не могу.

У нас? У кого это, у нас?

Я не помнила… Как будто бы белый туман непрозрачной пеленой скрывал от меня все, бывшее некогда таким важным, таким значимым.

Все смешалось теперь. Я вспомнила, как в послеоперационном бреду грезила о матери – с карими глазами, белыми ласковыми руками – и не вполне понимала, как могла забыть о том, что матери у меня никогда не было. Вероятно, что-то сместилось тогда в чахнущем моем сознании, и матерью мне представилась Валентина, у которой глаза действительно были карими, ничуть не похожими на мои, а руки – такими теплыми, такими трепетными и нежными… Но… но это бывало так редко.

А операция? Была ли она, или это мне тоже казалось, как, по-видимому, и многое, бывшее только плодом больного рассудка, не более?

Я не знала. Я вообще мало что знала о мире. Практически ничего, как удручающе показывала практика.

Но мучиться сомнениями до бесконечности было невозможно. Я зашла на местную оптушку – кое-что, в том числе и ее местоположение, моя память все же хранила, купила себе два отвратительных пирожка и плеер. Самый простой, кассетный; на дисковый я пожалела денег, а совсем без плеера мне было нельзя. Еще я купила несколько кассет, пристрастия у меня были все те же: «DDТ», «Nautilus Pompilius», Земфира. Я всегда была очень романтичной и очень-очень роковой девочкой. С ударением на первый слог в предпоследнем слове, конечно. Кто бы сомневался, собственно говоря…

Больно бывает не только от боли.

Страшно бывает не только за совесть.

Странно, опять не хватило воли,

И я множу аккорды, ты пишешь повесть!..

Это была моя любимая песенка из этого, самого первого и, наверное, самого непосредственного, наивного, самого лучшего альбома Земфиры. Вовсе не потому, что нежная девушка из Уфы звала меня здесь по имени («Анечка-а-а… просила снять маечки»), просто была в это песенке какая-то простота и правдивость, то самое, что я всегда знала, но никогда не позволяла себе до конца понять. Эта песенка немного примиряла меня с действительностью. Действительностью, которую я так глубоко и искренне не любила…

Я отмотала пленку немного назад.

Ты – стоишь своих откровений.

Я – я верю, что тоже стою.

Ты – гений, я тоже гений,

И если ты ищешь, значит, нас двое!..

В эту минуту я и поняла, что пора звонить Сергею. Нужно искать. Искать… Никогда нельзя сдаваться, забывать о выбранной цели. Побудем немного упрямыми и настойчивыми. Пускай в этом упрямстве довольно много фальши, пускай это все даже смешно и уж точно не влезает в рамки наших представлений «о нормальном течении событий», пускай… Никогда не будет лишним состроить хорошую мину при плохой игре, а терять мне все равно нечего. Мне уже очень давно нечего терять…

И ведь не просто же так встретились мы тогда на Летнем, когда я понимала в окружающем меня мире еще меньше, чем понимаю сейчас? Вряд ли это судьба, больше похоже на чей-то расчет. Уж слишком загадочно говорил мой новый знакомый, слишком многое ему было известно. Собственно, он ведь знал мое имя, когда я его сама не знала. Этого ли мало для звонка?

«Анечка-а-а…»

Телефонную карту я купила в соседнем с будкой ларьке. Хорошо все-таки, когда есть деньги. Вот только хватит их ненадолго.

Не колеблясь и не сомневаясь, я набрала оставленный мне номер. Наверное, вот так же набирала я когда-то и номер некоей лже-врачебной организации. Если набирала его вообще, конечно.

– Алло, это Сергей?.. Это Аня Гольц, ты меня помнишь?.. Да, я уже в Москве… Хочу с тобой встретиться. Думаю, нам есть о чем поговорить… Ну, конечно… О, так ты даже подъедешь?.. Это просто замечательно. Метро… Ну, до встречи. Я тебя жду.

Вот как все оказалось просто. А скоро вся ситуация в целом станет или значительно яснее и куда как проще, или еще больше запутается. К сожалению, второй вариант более вероятен.

Вздохнув, я перевернула кассету.

***

Сергей подъехал в легкой новенькой «ауди», изящный, в меру, по-хорошему пижонистый, сияющий, как новенький рубль только что с Монетного Двора… Впрочем, почему рубль? Рубли так не сияют (грубая шутка. Не обращайте внимания, это у меня просто с настроением полная лажа). И он, и машина были как с иголочки, я даже позавидовала на мгновение этому непринужденному блеску. Сама я сейчас вряд ли могла бы вызвать у кого-нибудь улыбку или какое-либо нежное движение души: хмурая, ненакрашенная (впрочем, краситься я вообще не люблю), в ушах наушники, в глазах упрямство и готовность идти до конца. Весь вопрос ведь в том, до какого конца идти… В том, что я к нему приду, я даже и не сомневалась.

– Здравствуй. Ты был прав, мы и вправду встретились, а я, дура, не верила.

Сергей мягко тронулся с места.

– Почему дура? Просто скептик, обыкновенный нормальный скептик, в этом нет ничего страшного. Без известной доли скептицизма в душе жить было бы невозможно.

Я усмехнулась.

– Какие речи… Ты знаешь, кто я?

– И да, и нет.

Я поморщилась.

– Нельзя ли без загадок? У меня не то настроение, чтобы ломать себе голову.

– Я знаю, как тебя зовут, например, знаю кое-что о твоей жизни… Не все. Собственно говоря, мало что знаю. Кстати, что ты помнишь сама?

– Почти все, исключая период приблизительно с шестнадцати лет и до сегодняшнего времени. Дальше идет провал, какие-то смутные лоскуты, обрывки, – я резко повернулась к Сергею. – Это что, амнезия?

– Наверное. Знаешь, вообще-то я не в курсе.