Привет из далекой галактики, или Кудилия в тисках отчаяния

Привет из далекой галактики, или Кудилия в тисках отчаяния
Наталья Левоновна Вартанян

Книга Натальи Вартанян – неспешное повествование о далеком и недавнем прошлом семьи. О людях и местах, оставшихся в памяти и в семейных преданиях. О воспоминаниях, которыми хочется делиться с близкими за чашкой чая. О моментах, из которых состоит жизнь. Эта книга дарит ощущение радости и уюта, поэтому к ней захочется возвращаться вновь и вновь.

Наталья Вартанян

Привет из далекой галактики, или Кудилия в тисках отчаяния

Чтобы все были радостными, и всегда было с днем рожденья!

    Тост. Марта

© Н. Л. Вартанян, 2025

© Оформление ООО «КнигИздат», 2025

Разговариваю я как-то с Маней по телефону, спрашиваю ее, как дела. Дела идут так себе, вирус отыграл еще не совсем, и вообще много всякого происходит неприятного. Но старшие дети, Игорь и Аня, сидят за столом и пишут каждый свою книгу. Пишут на полном серьезе, деловито, и Маня считает, что получается у них любопытно.

Тогда я и ей предложила написать некое повествование о приключениях и перипетиях их семьи во время карантина, тем более что приключений этих разного свойства было навалом. Маня засомневалась, согласится ли муж на такие откровения? На что я посоветовала ей изменить имена.

– Ну, тогда пусть меня зовут Кудилия! – несколько нервически возрадовалась Маня, вспомнив «Энн из Зеленых крыш».

«Anne of Green Gables» – одна из наших любимых книг, героиня которой, забавная маленькая девочка, предпочитала, чтобы ее звали не просто Энн, а Кудилия – то есть Корделия. Время от времени она бывала склонна пребывать «в тисках отчаяния». Мы решили, что будущая Манина книга о карантине будет называться «Кудилия в тисках отчаяния». Но пока Маня собиралась, я позаимствовала это ее название – надеюсь, она будет не в обиде – и попробовала написать не только о недавних, но и прочих разных приключениях и всевозможных «тисках отчаяния». Так получилось, что предметом моего интереса стали не только и не столько «тиски отчаяния», и потому название изменилось.

Эта книга, как и обе предыдущие, представляет собой собрание разного рода историй, которые мне захотелось вспомнить и рассказать близким и друзьям. Оказалось, такое рассказывание историй, как устное, так и письменное, представляет сегодня новый модный тренд. Люди специально собираются, чтобы поделиться воспоминаниями и поведать друг другу что-то интересное. Так что я со своими записочками вполне в моде. Ну а откуда взялся «привет из далекой галактики», я расскажу позже. Хотя мне и самой не все ясно. Однако я его получила и с тех пор гордо иду по жизни «с приветом».

Так что продолжаю, тем более что некоторые юные члены семьи высказали мне свое неудовольствие по поводу того, что в предыдущих опусах я не уделила им должного внимания.

Буду исправляться!

И еще. Оказалось, книжки, которые я написала, обладают одним любопытным свойством: они стимулируют читателей к написанию своих. Уже несколько человек сообщили мне о том, что принялись за такое же дело. Меня это очень радует, поскольку подобные упражнения не только приятны, но и полезны, они реально помогают пишущему человеку навести порядок в своей душе, мозгах и прочих вместилищах воспоминаний и чувств. Так что всем советую!

Но начну издалека.

Сначала вспомню один любопытный случай, который произошел со мной, когда мне было лет десять или одиннадцать. Тогда, тем утром, я собиралась в школу и подошла к зеркалу, чтобы причесаться. Без всяких задних мыслей подошла, почти на автопилоте. Поглядела на себя критическим взором – а критиковать, честно говоря, было что, и запустила в волосы расческу. Тут оно и произошло. Как будто кто-то во мне и одновременно я сама, но только какая-то другая я, не та, что дергала себя за стоящие дыбом волосы, а другая, незнакомая, посмотрела с любопытством на изображение в зеркале и определила – вот, значит, какая я на этот раз. Ничего себе. У меня поплыло в глазах, картинка в зеркале размылась, замутилась и поехала на сторону. «Ох-хо-хо…» Но тут я, та, которая с расческой, встрепенулась и по-военному твердо себе скомандовала: «Отставить. Нечего дурью маяться, ахинея какая-то – бр-р-рр», – и помотала головой. После чего я опять была я, без всяких там глупостей. Иногда решительный характер мне помогает. Но тот странный момент не прошел даром, и что-то во мне все же сместилось с устоявшихся позиций. Оказывается, есть какая-то внутренняя я, которая существует независимо от конкретного моего тела, и вполне возможно, в каком-то другом виде уже проявлялась. Меня это очень удивило и потому запомнилось. Хотя на всякие подобного рода провокации я долго не поддавалась.

Или вот еще одна история, из той же примерно серии. На этот раз все происходило уже не наяву, а во сне, и сон тот приснился мне, когда я уже изрядно повзрослела. Вообще, сны – это мое любимое хобби и одновременно семейная традиция, передающаяся из поколения в поколение. Может быть, позже об этом расскажу. В том сне я увидела себя верхом на лошади, и опять я была не я, а некий мужчина, и наряд на мне был довольно необычный. Сначала перед глазами возникла темно-коричневая лоснящаяся лошадиная шея – эта шея слегка покачивалась, а лошадиные уши чутко вздрагивали. Потом я свесилась вниз и увидела лошадиные ноги, копыта и долго разглядывала, как они переминаются и рыхлят влажную землю. А оглянувшись, обнаружила рядом с собой еще несколько всадников и поняла, что это небольшой отряд. Мы отдыхаем перед выступлением, еще немного передохнем и поскачем куда-то всей толпой, на какие-то неведомые подвиги. Ощущение при этом было довольно странное. С одной стороны, я была ничуть не удивлена такому положению вещей, с другой же – находилась несколько не в курсе происходящего, потому постаралась сосредоточиться и мысленно задала вопрос: «Где я?» В голове всплыл ответ – это Франция, я воюю на стороне одного из мятежных принцев. Тот мужик на коне, в которого я превратилась во сне, был его сторонник. Стало понятно, почему костюм у меня такой в стиле ретро. Потом откуда-то послышался вопрос: «Зачем тебе это надо?» На что я резонно ответила невидимому собеседнику – сейчас ответственный момент, важный для дальнейших событий, надо включиться.

Это я к чему? К тому, что мне всегда было интересно понять, кто я. Ну, помимо очевидных паспортных данных и сиюминутного состояния. Не так легко почувствовать, кто ты на самом деле, найти, нащупать свой путь и делать свое дело. Получается не вдруг.

Чтобы разобраться во всем этом, надо начать с очевидного и попробовать понять, откуда ты родом, кто твои близкие и дальние родственники, кто те люди, что передали тебе свои гены, свой опыт и свою любовь.

Сейчас я пытаюсь из своего времени посмотреть на них. Надеюсь, что и они, в свою очередь, смотрят на меня из своего далека, и мы пытаемся понять друг друга. Я смотрю на них, они смотрят на меня. Почти по Ницше – если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя.

Север

У меня, как и у большинства бывших школьников, новый год начинается в сентябре. Зимний новый год – просто веселый праздник. Я его люблю, конечно, потому что он волшебный, мандариновый, шампанский, полон разных чудес и прочего в том же духе. Но вот чтобы начать действительно новое – не сказочное, а вполне себе жизненное, мне больше подходит сентябрь. Привычка детства, в котором каждый новый сентябрь когда-то отсчитывал классы – первый, второй… целых десять. И каждый новый школьный год приносил новые предметы, новых учителей, новые отношения с повзрослевшими одноклассниками. Да я и сама менялись. Я заметила, что именно летом накопленный за год опыт как-то упорядочивается, смешивается сложным алхимическим зельем, переводя тебя в новое качество. А еще летом бывают поездки и путешествия, которые тоже меняют человека. Тем более, что некоторые из них оказываются особенными, как будто специально подгаданными для тебя. Сейчас расскажу о трех таких летних путешествиях, которые случились, когда я еще училась в младшей школе. Хочется их вспомнить и как-то взглянуть на то время со стороны.

Сначала напишу о двух больших семейных путешествиях, почти что паломничествах. Оба – на родину предков. Первое путешествие было в Вологодскую область, условно – на Север, к родственникам бабушки и мамы, а второе – к папиной родне, на Юг, в Тбилиси и Ереван. Предки у меня очень разные, и родины у них, соответственно, тоже. Потому и путешествия получились друг на друга не похожи, но равно интересны и важны для меня.

Сразу скажу, что обе эти исторические родины после знакомства с ними мне понравились, но ни одна из них не стала для меня действительно моим, полностью моим пространством и точкой прикрепления. Хотя обе равно важны для меня.

Но начну с Вологодской области. Летом после окончания моего первого класса мы отправились под Череповец к дальним родственникам, чтобы познакомиться с ними заново и восстановить контакты, прерванные по разным причинам много лет назад. А заодно и отдохнуть в тех чудесных местах, в настоящей деревне, на природе.

Но сначала немного расскажу о своей родне по материнской линии. Начну с Агриппины Александровны. О ней я уже не раз упоминала, но теперь напишу чуть больше. Агриппина Александровна, та самая, что через много лет станет моей прабабушкой или просто бабушкой Грушей, родилась шестого июля 1876 года в Вологодской области в семье помещика и потомственного дворянина Александра Панфилова. Семейство Панфиловых владело в тех местах землями и крестьянами, которые были пожалованы им, согласно семейной легенде, еще во времена Ивана Грозного. Однако к тому времени, когда Груша-Агриппина выросла и превратилась в девушку на выданье, семья изрядно обеднела. Но батюшка Агриппины свой дворянский пафос не утратил, и когда к ней посватался молодой человек «из простых», сильно воспротивился. Молодого человека и потенциального жениха звали Порфирий Гаврилович Лебедев. Он происходил из семьи разбогатевших крестьян, и настоящая его фамилия была Задорожкин, однако он сменил ее на более романтическую – Лебедев. Сам крестьянствовать не захотел, отучился и работал потом в качестве подрядчика на строительстве железнодорожных станций где-то по северу России. Сохранился его фотопортрет, на котором весьма благообразный мужчина средних лет в строгом сюртуке с важным видом восседает в кресле.

Так вот, этот Порфирий Лебедев влюбился в статную красавицу Агриппину и попросил ее руки у отца, хотя и обедневшего, но дворянина. Тот вознегодовал по поводу такого неслыханного мезальянса, лишу наследства, говорит, и вообще, не бывать такому. Но смелый Порфирий не испугался – не надо мне, говорит, вашего наследства, все равно женюсь. Подобная решимость растопила сердце строгого батюшки, и тот, поворчав для порядка, все же согласился на брак, и даже дал в приданое дочери приличный кусок земли, поскольку денег у него к тому времени уже не было, а земля еще оставалась.

Эту трогательную повесть поведала мне бабушка. Ей, большой любительнице мелодрам, очень нравилась эта душещипательная история, и она повторяла ее многократно. В общем, «неравный» брак состоялся, а через некоторое время у молодой пары родились дети. Первой родилась Валентина, старшая дочь, следом за ней Александра. Тут бабушка, ведя рассказ, делала отступление и поясняла, что в семье Панфиловых первого сына принято было называть Александром – так повелось испокон веку. Но поскольку уже и во второй раз в семье родилась девочка, родители решили продлить традицию хотя бы так, назвав ее этим именем. А то с мальчиками поди знай, будут ли вообще. Так, собственно, и получилось, и впоследствии в семье родились еще две дочери – Анна и Мария. В общей сложности четверо дочерей, полное девчачье царство.

Бабушка вспоминала свое детство с удовольствием, и рассказывая о нем, всегда улыбалась, светлела лицом, молодела, будто сбрасывая с плеч тяжелую ношу трудной взрослой жизни. Взгляд ее туманился, уплывал в прошлое, в несусветную, немыслимую для меня дореволюционную даль.

– Мама наряжала нас, всех сестер, в красивые платья, надевала праздничные сережки, и мы отправлялась в «свою» церковь.

Тут бабушка замолкала, мысленно разглядывая далекую картинку. Я тоже пыталась ее разглядеть, и мне представлялись четыре хорошенькие маленькие девочки в нарядных светлых платьях с распущенными по плечам волосами – волосы надо было сначала туго-туго заплести, а потом расплести – тогда получались аккуратные мелкие кудряшки. Это бабушка мне тоже объяснила.

А «своей» бабушка называла церковь, построенную в Череповце при участии когда-то состоятельных помещиков Панфиловых.

Интересно, что в ее рассказах я всегда чувствовала границу, которая проходила во времени между «до революции» и «после». Так же, как и границу до и после войны. Каждому времени у нее соответствовали свои краски, свой особенный тембр голоса и неповторимый привкус. Иногда бабушка рассказывала древние, архаичные анекдоты. Вот, например, такой. Жила-была дама, и были у нее четыре маленькие собачки, которых звали Уси, Руси, Кренди и Лями. Собачки все время убегали, и дама звала их громко: «Уси-руси-крендилями!» Я очень веселилась.

Но продолжаю. Все было хорошо в семье Лебедевых, пока дерзкий Порфирий однажды не исчез с горизонта – не зря, видать, батюшка в нем сомневался. Об этом бабушка не любила говорить, упоминала вскользь, а по некоторым ее многозначительным намекам можно было понять, что образ жизни Порфирия был далек от безупречности. Далее в ее рассказах зияла досадная лакуна, и продолжались они уже описанием тех времен, когда сестры выросли, а их семья во главе с Агриппиной Александровной поселилась в Череповце в просторном собственном доме, часть комнат которого сдавалась внаем. Именно там, в этих комнатах поселилась в свое время парочка молодых людей – братья Андрей и Михаил Саары, семья которых приехала в Вологодскую область из Петербурга в надежде спастись здесь от революционных новшеств семнадцатого года. Глава семьи, Карл Юрьевич, построил в местечке Кадуй дом и кузницу, и в относительно вольготные нэповские времена вел свои дела вполне успешно. Бабушка относилась к нему и всей их семье с большим уважением, поскольку они, по ее словам, все были очень трудолюбивые и талантливые, а эти качества она почитала в людях более всего.

Андрей и Михаил учились в местном учебном заведении, которое бабушка называла реальным училищем. Очень его нахваливала, дескать, образование там давали хорошее, даром что училище. К тому времени реальные училища уже упразднили, и это было, скорее всего, нечто вроде техникума. Но не суть. Андрей Карлович, мой дед, закончил его и был направлен на лесопильный завод в Дубровку, под Ленинград, где работал главным инженером. Однако это произошло существенно позже, а пока вышло так, что братья, поселившиеся в доме Агриппины Александровны, женились на ее дочерях – Андрей на Анне, моей бабушке, а Михаил – на Марии, ее младшей сестре.

Еще знаю, что у бабушки Груши был брат, которого звали, как и положено, Александр Александрович. Он был офицером царской армии, а после революции, соответственно, белогвардейцем. После окончания гражданской войны он вернулся на родину, забрался в самую глухую деревню и спешно женился на простой крестьянской девушке – затаился. Возможно, отдаленные потомки дворянского рода обитают в тех местах и сейчас, не знаю, но в середине шестидесятых, когда мы туда приехали всей оравой, нам показали дом, где проживал очередной Саша-барин, изрядно спившийся субъект и наш отдаленный родственник, а мамина троюродная сестра настоятельно рекомендовала собирать ягоды именно в «нашем» лесу.

Бабушку Грушу я запомнила хорошо. Она было высокой, статной, неторопливой и, в отличие от громкоголосой и суетливой бабушки Ани, не слишком разговорчивой. Не страшась неудобств, ездила с нами по всяким мало приспособленным к нормальной жизни гарнизонам, где служил папа, и помогала нянчить детей – меня и Сережу. Его она обожала несказанно, и как только маленький Сереженька, пережив трудные первые месяцы нескончаемого ора, превратился в крайне упитанного младенца с круглой, похожей на глобус, головой, отменным аппетитом и спокойным нравом, прижала его к своей груди и больше не отпускала. Ко мне же относилась подозрительно и периодически просила маму: «Убери эту “шпиёнку”».

Вспомню еще кое-что из маминых рассказов. О том, как мои родственники пережили войну, уже писала, но вот еще пара небольших зарисовок. Мама много рассказывала про Павловск, про голод, который там начался с приходом немцев и часто вспоминала небольшой эпизод. Сидят они за столом, бабушка Груша и трое детей, собираются обедать. Ну как обедать? Мама вспоминает – у нас были четыре вареные картошки. Тут открывается дверь, заходит женщина с маленьким ребенком на руках и просит подаяния, какой-нибудь еды. Бабушка Груша молча, без слов отдает ей ровно половину того, что было на столе, пару картошек. Та благодарит и уходит. Еще мама вспоминала, как они шли с бабушкой Грушей по дороге, а мимо них проходила колонна людей с приколотыми к одежде желтыми звездами, и бабушка тайком совала проходящим кусочки хлеба, что оказались у нее с собой. В карманах ее просторной вязаной кофты всегда хранились маленькие сухарики, для детей, для младшей Верочки.

У них с Верочкой часто происходили такие диалоги.

Бабушка спрашивает: «Верочка, кушать хочешь?»

Та отвечает: «Нет, бабушка».

Как взрослая, все понимает.

Тогда бабушка ей: «А я так очень хочу». И в ответ на это: «И я хочу, очень-очень». И тут она, как фокусник, доставала из кармана крошечные кубики сухариков, и Верочка была счастлива.

Однажды бабушка Груша упала в голодный обморок. Это мне уже бабушка Аня рассказывала, а у нее все рассказы были всегда эмоциональные, от души.

– Прихожу, – говорит, – домой, а мама лежит на полу, не шевелится. Я перепугалась! Кидаюсь к ней: «Мама, мама!» А мне только что за работу заплатили, хлебом, еще и с маслом. И я кидаюсь к ней, хлеб ей в рот стараюсь запихнуть, кричу: «Ешь, ешь!» И она очнулась, пришла в себя.

Но возвращаюсь к путешествию. В начале лета наша компания, в которую входили папа, мама, мы с Сережей, Сашка, наш двоюродный брат, и, разумеется, бабушка, отправилась в Череповец, а потом и в самую глубь Вологодской области, в те места, где когда-то жили наши родственники. Сначала на поезде доехали до Череповца – это было просто, переночевали там, а вот потом начались трудности, потому что транспорта в нашу деревню в те времена не было никакого. Оценив ситуацию, разбились на две группы. Самые нежные, мама с маленьким Сережей и бабушка, поехали в такси, остальные же путешественники, я в том числе, отправились на почтовой машине. Поясню, почтовая машина – это был такой здоровенный грузовик с кузовом, крытым темно-синей облезлой фанерой, со скамеечками по бортам и металлическим сундуком в центре. В этот кузов мы и загрузились, дружно рассевшись по скамейкам. До места назначения надо было ехать часа три-четыре. Всех, кто добирался в такси, за это время немилосердно укачало. Дорога оказалась труднопроходимой и состояла по большей части из колдобин, широко разлившихся непролазных луж и всего прочего, что в российской глуши именуется дорогами. По приезде всех «таксишников» долго и мучительно тошнило, мутило и ломало. Нас же, тех, кто ехал в почтовой машине, укачать не смогло. Всю дорогу нас подбрасывало к потолку, перекидывало из угла в угол, энергично встряхивало и взбалтывало, а внезапно оживший железный ящик с корреспонденцией скакал за нами следом, хищно клацая крышкой. Какие уж тут укачивания.

Добравшись до места, мы поселились в деревне Алексине, в доме, где жила семья бабушкиного предположительно троюродного брата Ивана, и уже оттуда навещали других родственников, знакомились с окрестными деревнями, лесами и полями. Я не очень поняла тогда, как эти родственные связи поддерживались, кто с кем общался, с кем нет. Самая ближайшая из родни, бабушкина двоюродная сестра Соня, жила в Череповце. Через нее, собственно, нам и удалось организовать эту поездку. Мы смогли встретиться с многочисленной родней, потомками дворянскими и крестьянскими, которые давно перемешались друг с другом. Родители особенно сдружились с Паней, маминой троюродной сестрой, симпатичной и весьма здравомыслящей особой. Потом они еще несколько раз приезжали к ней в гости. Папа привозил друзей, и они с местными мужиками ходили на охоту. Семья Пани жила в небольшой деревеньке со звучным названием Хлебаево. Как-то мы с бабушкой пришли к ним в гости и остались ночевать. В избе у Пани было чисто, уютно, на полу лежали пестрые домотканые половики, русская печь нарядно белела, и пироги у нее были особенно вкусные. Вечером меня положили спать в маленькой комнатке, постелили на полу. Я с удовольствием растянулась на душистом матрасе, набитом сеном. И почти уже заснула, как выяснилось, что вместе со мной в комнате обитает жизнерадостная кукушка. Она вылезла из домика в часах, огляделась по сторонам и приветствовала меня бодрым «ку-ку». Про таких кукушек я раньше только в книжках читала, а живьем не видела, и очень обрадовалась. Но скоро ее регулярные визиты начали раздражать. Мне хотелось спать, а у трудолюбивой птички, как выяснилось, работа была круглосуточной. Так мы с ней всю ночь и прокуковали, отмеряя каждый следующий час соответствующим ему полновесным кукованием, а половинку часа – скромным одиночным «куком».

Вообще тем летом время повернулось ко мне какой-то новой гранью. Именно там, в деревне, я почувствовала и будто наяву увидела его плавное кружение. Откуда-то пришло понимание широты мира, его протяженности, растянутости во все стороны, а вместе с этим ощущение бесконечности времени. Я рассуждала так, вот закончила я первый класс, почти год прошел с начала школы – и я принималась из своего настоящего вглядываться в прошедший год. Первый год в школе начался в сентябре и почти уже закруглился, приближаясь к новому сентябрю. Годовой круг был, как и все вокруг, просторным, легким, он был похож на огромный бублик и подрагивал перед глазами переливами красок. В школе таких лет – целых десять, продолжала рассуждать я, как это много. А что потом? И не представить. Какая, оказывается, у человека длинная жизнь! У меня даже голова закружилась от невозможности представить себе эту огромную протяженность человеческой жизни. Как выяснилось, так оно и есть. От той маленькой девочки до меня сегодняшней – огромное расстояние.