– Договорились. Будешь моим гидом!
…
В день экскурсии встали затемно. Первым транспортом добрались к месту сбора. Перекличка в группе. Звонок смартфона. На экране лицо Несмеяны – уголки рта, как всегда, вниз. Резко отворачиваюсь. Отхожу.
– Я не могу ехать. Дочь заболела.
– Чем?
– Не знаю. Температура, кашель.
– Обычная! Простуда!
– Откуда знаешь?
– А чем ты поможешь? Ты врач?
– Как ты не понимаешь? Она моя дочь!
– Как ты не понимаешь? Она ребёнок, она по возрасту должна болеть! Ты не можешь по каждому чиху срываться к ней, тем более, сегодня!
– Прости!
– Ты ведь слышишь, чьи слова она произносит? Выполнить обещание или вестись на манипупяции – это твой выбор!
– Прости…
…
Сумерки уплотняются, я запрокидываю голову и смотрю вверх. Беспросветно. Мне в лицо мокро, колко, кусаче падает и падает небо.
Белёв несуразный, внезапный, противоречивый. Пасынок Тульской губернии. Дорога к нему идеальная, но обрывается выбоинами на въезде. Только расслабишься – как тряхнёт! Обитаемые храмы милосердно соседствуют с обезглавленными церквями. Некогда богатый купеческий город на излучине Оки, прославленный кружевами, пивом, лыком и ножами теперь спасается яблочной диетой и пастилой.
Экскурсия по фабрике и музею закончилась, сбор на привокзальной через полчаса. Велено поторапливаться. Небо больно щиплет нос, зябко лезет за воротник.
Группа вдохновенно мчит за пастилой, зефиром, яблочными дольками. Я было тоже рванула, но, стиснув зубы и мелочь в кармане, решила, что мне интересней памятники. Вот крадусь к обледеневшему Льву Толстому. Толстой был в Белёве один раз проездом, и вот на тебе – памятник… На носу, голове, плечах его мокрый, пятнистый снег. Я хочу дотянуться, отряхнуть, согреть, но не выходит, и я в отчаянии бью ногами каменное подножие. Люди поворачивают серые лица и, ёжась, втягиваются обратно в воротники.
Бабка перед фонарным столбом у импровизированного прилавка, собранного из пластиковых и картонных ящиков, окликает меня.
– Дочкя, угостись. И полакомисси, и хвигурку не спортишь.
– Испортила уже… и не только фигурку.
– Попробуй хрустилУ. С корицей? С ягодками?
Смотрю в морщинистое лицо. Бабка улыбается мне, щёки в румянах. Неровно накрасила. Под сумеречным фонарём румяна – грязные пятна. Рукой без перчатки закрываю рот, откашливаюсь. Дома не смолчала и сейчас не могу. Холодные пальцы. Холодное кольцо. Снег усиливается. Дождь усиливается…
– Замёрзла? К хрустилЕ взвар отведай – с травами, мёдом. Согреесси!
– Ну… наливайте.
Слышу свой голос и не узнаю. Таки охрипла. Лучше б чего покрепче предложила мне, бабка, а то – взвар, знаешь, не лекарство.
– Хлотни хоряченького, полегчаить.
Полегчает, да? Скоро возвращаться, а куда? Некуда возвращаться. Обида такая, ни с варевом, ни с сухарями – не проглотишь.
Отхлебнула. Проглотила. Взвар дымит, обжигает через пластик.
– Двое суток пекла, сутки сушила! Царю-батюшке такие подавали! Нравитси?
– Очень! Сколько стоит?
– 50 рублёв! Всяко яблочками хрустеть пользительней, чем картошкой пересоленной.
Жизнью пересоленной хрустеть. Картошка-то что… Мелочь звенит в бабкину ладонь. Сухарики, шурша, опадают в бумажный пакет. Рассыпаются в золотистую пыль. В пыль…
– Откель будешь, дочкя?
Какое дело-то тебе, бабка?
– Из Москвы. Да уезжаю уже.
– Москва далёко. Ваши в дороху беруть по две меры. Тем более, ты с благоверным. Бери!
– Я одна! – осеклась, – Здесь одна…
– Ты не одна, дочкя, я ж видю… Трохи в дороге клюнешь, трохи сберегёшь до дому. Попотчуешь Ваньку сваво.
– Откуда знаете, что не одна?
– А ты, когда смеесси, у табе на щеках по две ямочки.
Где ж ты видела, бабка, как я смеюсь?
– У меня… вот… все что осталось… – выгребаю мелочь.
– Деньги – госи. То – нет, то – горси… Давай сюды, досыплю доверху. Да на чипсиков ещё возьми…
…
В пакет, как в распахнутую дверь, врывается ветер. Хватает горсть яблочных чипсов, взвивает. Описывая круги и спирали, яблоки взлетают под облака, и я прощаюсь. С яблоками. С собой.
– Не надо, – говорю бабке и ставлю пакет на прилавок, – Не надо мне. Возьмите. Нет у меня никакого Ваньки. И ямочек на щеках тоже.
Ты сама – Иванка, Ива.
Не сомневайся. Коли вот сюда.